Задумался я над тезисом Бокля о превосходстве
умственных факторов над нравственными
в динамике истории, о быстром прогрессе
идей при медленности нравственного прогресса
унаследованное от отца большое состояние
молодой Бокль употребил на покупку книг,
которыми заполнил целый этаж в своем
доме, и путем самообразования достиг
той огромной эрудиции, о которой свидетельствует
его сочинение. Тут впервые блеснула мне
мысль: не могу ли и я заменить высшее школьное
образование самообразованием
С 1 сентября я стал выполнять свой университетский
план, рассчитанный в первом цикле на один
год. Он был построен на контовской классификации
наук с поправками Спенсера. Каждый день
я должен был заниматься пятью предметами
из следующих дисциплин: математика, естествознание,
социология со включением истории, философия
со включением психологии и логики, литература
на разных языках. Я себе назначил 13-часовой
рабочий день. Я замкнулся в просторном
кабинете, где некогда находилась просвещавшая
меня кружковая библиотека сестер Фрейдлиных,
а теперь приютилась моя собственная
разнообразная библиотека. На письменном
столе красовались в рамках портреты
двух любимцев: Милля и Шелли, строгого
мыслителя с орлиным взором и нежного
поэта, сочетавшего в себе мечтателя и
мятежника. Едва ли я выдержал режим 13-часового
рабочего дня, но во всяком случае работал
я очень много, хотя и с неодинаковым успехом
в различных областях. Заметные успехи
были достигнуты в социальных и философских
науках.
Занимались мы по нескольку часов
в день таким образом: Флексер читает вслух
параграф из учебника и затем пересказывает
его, после него я пересказываю то же самое,
причем мы друг другу поправляем ошибки
или пропуски в пересказе. То был отличный
способ усвоения предмета
Мы прочли целиком «Илиаду» и «Одиссею»
в русских гекзаметрах Гнедича и Жуковского,
и мне приятно было повторить в переводе
то, что я когда-то изучал в оригинале. От
непрерывной декламации гекзаметров
мы сами начали говорить гекзаметрами,
конечно для забавы. Поистине гомерический
смех раздавался в комнате, когда я, например,
давал поручение Зайчику купить для нас
в ближайшей лавке хлеб с колбасою на ужин
в такой торжественной форме:
Роберт, сын Марка,
спеши в магазин Натансона
на Дикой,
Тук от барана во образе вкусной
«сардели» купи там,
Дивные дары Цереры
тащи из соседней пекарни —
Яства богов
пусть насытят чрева мужей многодумных.
А он отвечал примерно в таком роде:
Слышу, учитель великий, зов твой к трапезе
священной,
Мигом исполню веленье, украшу
наш стол изобильно.
Пусть на алтарь наших
муз, мудростью нас одаривших,
Новая жертва
восходит во славу наук хасидейских
В начале февраля я вернулся в Мстиславль.
За время моего отсутствия в моей семье
прибавился новый член, сын, названный
Яковом в память моего покойного отца
в XIX столетии в государстве российском
жило трехмиллионное племя, у которого
все дети мужского пола готовились в богословы».
До сих пор не могу забыть того глубокого
волнения, с каким писалось лирическое
заключение о хедерах: «Тысячами детских
тюрем усеяно все пространство черты
оседлости. Там совершается преступление
великое: избиение младенцев, убиение
духа и плоти. Изнуренные, бледные существа
выходят оттуда. Они не знали детства, эти
несчастные маленькие люди. Им незнакома
ширь полей, свежесть лугов, глубь синих
небес. Между четырьмя стенами, в душной
атмосфере, в непосильном умственном
напряжении, под палкою невежды протекли
их лучшие детские годы. Там чудовищная
вавилонская мудрость насильственно
вбивалась в детские умишки. Ничего не
сообщали им о действительном мире, о природе,
о жизни, а все о мире загробном, о смерти,
о заповедях, об аде и рае».
Вернулся из Палестины после трехлетнего
отсутствия мой брат Вольф, один из пионеров
колонизации, не выдержавший тяжести
земледельческого труда в пустынной
стране. В течение этих трех лет он мне писал
пространные письма о первых шагах палестинских
пионеров*, а теперь он стоял предо мною,
разочарованный в быстром успехе палестинской
колонизации, но ставший там убежденным
националистом
нашим спорам внимательно прислушивался
гостивший у нас гимназист из Варшавы,
племянник моей жены Рувим (Роберт) Зайчик,
который через несколько лет покинул
Россию и позже приобрел известность
в немецкой литературе, дойдя до крайних
пределов космополитизма и индивидуализма
В библиотеке моего деда нашелся Пинкос
мстиславского кагала XVII и XVIII вв., и его содержание
открыло мне очень многое в былом строе
еврейского самоуправления
В конце 1891 г. я опубликовал в «Восходе»
воззвание о добровольном сотрудничестве
в деле собираиия исторических материалов,
особенно Пинкосим старейших общин, с
предложением присылать их по моему адресу.
Одновременно это воззвание рассылалось
в отдельных плакатах. С тех пор ко мне стали
поступать из разных мест документы или
сообщения о них; число моих добровольных
сотрудников постепенно росло
Жили мы чрезвычайно скромно, хотя
и в культурной обстановке, что было возможно
лишь благодаря хозяйственному гению
и трудолюбию жены. Порядок жизни был спартанский:
никаких развлечений или зрелищ, вина,
табака и прочих вещей, которыми, по слову
Толстого, «люди себя одурманивают и заглушают
совесть». Единственным моим развлечением
были прогулки с детьми в близком приморском
парке. Я сам обучал нашу старшую дочку
Софию древнееврейскому языку, Библии
и элементарным общим знаниям, с трудом
урывая час из моего длинного рабочего
дня. И тем не менее у нас не хватало средств
к жизни и не было уверенности в завтрашнем
дне
Комментариев нет:
Отправить комментарий