Прежде мне казалось, что еврейский
язык даст мне возможность усвоить все
науки, до философии включительно. Ведь
познакомился я, хотя в примитивной форме,
с физикой и естественными науками по
книге Пинхаса Гурвица «Сефер габрит»
(1797), которая претендовала на роль энциклопедии
наук с каббалой включительно, а с историей
и географией по компиляциям Калмана
Шульмана. До 13 лет я почти совсем не знал
русского языка. Когда однажды наш сосед
из бывших кантонистов, хорошо говоривший
по-русски, спросил меня, почему я не учусь
русскому языку, я отвечал, что писать письма
я могу на древнееврейском языке, а для
того чтобы напи- сать по-русски адрес на
конверте, я могу воспользоваться услугами
любого писаря
Учитель русского языка Дрейзин принадлежал
к худшему разряду питомцев правительственного
раввинского училища в Вильне. Он считал
себя русским человеком, жил в доме русской
мещанки и шокировал евреев тем, что дома
ел трефную пищу. Обучая нас русскому языку,
он обращал главное внимание на чисто
русское произношение и всячески старался
вытравить у нас еврейский акцент. Если
ученик на уроке чтения хорошо произносил
трудное слово, Дрейзин хвалил его перед
всем классом, говоря: вот истинно русский
мальчик!
Я был уже близок к рангу «первого ученика»,
как вдруг случилась беда. В конце октября
1874 г. к нам из губернского города Могилева
прибыл инспектор народных училищ и объявил,
что по распоряжению министра иародного
просвещения во всей России закрываются
казенные еврейские училища старого типа,
учрежденные Уваровым в 1840-х гг.; в тех городах,
где число учащихся незначительно, они
вовсе упраздняются, а в других будут преобразованы
в начальные еврейские училища с новой
программой. Эта реформа была связана
с состоявшимся тогда преобразованием
раввинских училищ в Вильне и Житомире
в еврейские учительские институты. В
то время число еврейских учащихся в общерусской
школе так увеличилось, что правительство
сочло возможным сократить число особых
школ для евреев, тем более что общая школа
лучше выполняла ту программу русификации,
которую правительство проводило тогда
в своей западно- русской политике
Больше всего на меня повлияло то, что
благодаря знакомству с русским языком
я получил ключ к богатой русской литературе,
то есть, в сущности, к европейской литературе,
которая в изобилии преподносилась публике
в русских переводах.
оба знали тогда русский язык более
теоретически, чем практически: говорили
мы по-русски с ошибками, особенно в ударениях.
Поэтому мы решили, для упражнения в живой
речи, говорить между собою исключительно
по-русски, не употребляя ни единого еврейского
слова. Я и брат остались верны нашему «обету»
на всю жизнь: мы говорили между собою по-
русски даже в кругу семьи, объясняясь
с прочими членами семьи по-еврейски. С
друзьями из библиотечного кружка мы
тоже говорили только по-русски
В это же время я стал изучать и первый
иностранный язык, который вопреки обычному
в еврейских семьях правилу оказался
не немецким, а французским, что имело влияние
на мой позднейший литературный стиль.
Тут тоже вмешался случай. В наш город переселился
из Минска молодой человек Клячкин-Гинзбург,
женившийся на дочери местного богача.
В Минске он учился французскому языку
и имел некоторое салонное образование,
которым очень гордился, но в менее культурном
Мстиславле он мог обнаруживать свои
вольные симпатии только конспиративно,
в кругу образованной молодежи
В Мстиславле высшею школою считалось
двухклассное уездное училище, где учились
дети дворян, а потом стали допускаться
и дети других сословий. Учебная программа
его соответствовала программе первых
трех или четырех классов гимназии без
иностранных языков. В том году туда стали
поступать и еврейские мальчики из купеческих
семейств, которые по новому уставу о воинской
повинности 1874 г. лишились прежней привилегии,
освобождавшей их от военной службы; новый
закон сокращал только срок службы для
лиц, могущих представить свидетельство
об окончании курса наук в какой-нибудь
правительственной школе. Это побуждало
родителей, которые раньше и слышать не
хотели о русской школе, отдавать туда
своих сыновей: родители полагали, что
школа все-таки лучше казармы.
Учителя наши вообще знали немногим
больше того, что было в элементарных учебниках,
задавали уроки по книге: за- учить «отсюда
дотуда». Я помогал русским товарищам
писать сочинения на тему, а брат решал
для них математические задачи. Юдофобии
почти не было ни среди учеников, ни среди
учителей
Я тогда с увлечением читал роман Ауэрбаха
«Дача на Рейне» и роман Джордж Элиот «Даниэль
Деронда». Терой первого, учитель Эрих,
являлся для меня образцом высоконравственного
человека, а герой второго, Мардохай, идеалом
еврея. С другой стороны, усилилось мое
отрицательное отношение к ортодоксальному
еврейству под влиянием двух других книг:
«Автобиографии» Соломона Маймона", незадолго
до того пе реведенной на русский язык
в «Еврейской библиотеке» Ландау, и «Записок
еврея» Богрова, печатавшихся в лучшем
русском ежемесячнике «Отечественные
записки». Маймон намечал мне мой собственный
путь из старого мира в новый, Богров же
своими резкими обличениями старого порядка
в еврейских общинах обострил во мне оппозиционность
к окружающей среде. Но особенно глубокое
впечатление оставило во мне чтение сочинений
Людвига Берне в русском переводе Петра
Вейнберга". С 1876 г. Берне стал моим кумиром.
Я еще мало знал о политическом положении
Германии в его эпоху и не всегда понимал
его намеки на те или другие политические
явления, но тут я впервые услышал голос
протеста против деспотизма и клич к борьбе
за свободу, впервые почувствовал обаяние
революционного духа.
С той весны я уже начал писать по-русски.
Писал неумело, то есть грамматически
правильно, но с ошибками в выражениях,
и я теперь, просматривая ветхие листки
случайных дневников, забавляюсь их курьезным
стилем
Я переписывался с родными в губернском
городе Могилеве об условиях поступления
в один из старших классов классической
гимназии; оказалось затруднение: надо
изучить курс латинского и греческого
языков за несколько месяцев и выдержать
строгий вступительный экзамен. Всплыл
проект поступления в агрономическое
училище в городе Горки, Могилевской губернии,
но и он отпал. Наконец я остановился на
Еврейском учительском институте в Вильне.
С этим проектом мог примириться и отец,
так как институт обеспечивал своим питомцам
содержание в интернате и давал возможность
окончившим его четырехлетний курс получить
место учителя в народной школе. Меня же
виленский план привлекал тем, что я буду
иметь счастье жить в «литовском Иерусалиме»
метрополии Гаскалы
20 июня 1877 г., в жаркий полдень, у ворот нашего
дома, на пригорке (мы снова переменили
квартиру и жили ближе к загородным местам)
остановилась большая повозка или «буда»
еврейского «балаголе», примитивиый омнибус
с соломой внутри вместо скамеек и холщовым
навесом для защиты от дождя
Дорога из Мстиславля в Вильну была
длинная и сложная: 60 верст на лошадях до
станции железной дороги, а затем в вагоне
железной дороги через Смоленск и Минск
К вечеру мы приехали в большое местечко
Хиславичи, поразившее меня своим грязным
видом и скученностью домов — прямой контраст
чистенькому Мстиславлю
В полдень мы уже были на станции железной
дороги Починок, и через час поезд умчал
нас в близкий Смоленск.
В Смоленске мои спутники меня покинули,
и я дальше ехал один, беззащитный, напуганный
рассказами об опасностях езды по железным
дорогам.
В Минске я остановился на сутки в гостинице.
Как <<туристу», мне хотелось осмотреть
город, и я наивно спросил служителя отеля,
может ли он порекомендовать мне поблизости
гимназиста, который служил бы мне проводником
и вдобавок мог бы сообщить мне сведения
об условиях приема в местную гимназию.
Служитель испытующе посмотрел на меня
и сказал с хитрой улыбкой: «Гимназиста
не знаю, но не хотите ли познакомиться
с гимназисткой? >> Я смутно почувствовал
что-то нечистое и отвернулся. Вспомнил
рассказы о факторах еврейских гостиниц,
«маклерах греха», которые доставляли
заезжим панам всякий товар, до живого
включительно. И вот пришлось самому бродить
по незнакомому большому городу. Широкие
центральные улицы с красивыми домами
и магазинами мне понравились, но снующая
суетливая толпа казалась мне такою чуждою,
холодною. Переночевав в отеле, где и ночью
не смолкал шум в коридорах, я на другой
день отправился на вокзал и стал у кассы
за билетом. Стоя в длинной очереди, я увидел,
как мой сосед, парень подозрительного
вида, засовывает руку в карман впереди
стоявшего пассажира. Вор! — блеснула мне
мысль, но я так растерялся, что не смел крикнуть. Мое молчание поощрило вора, и он меня
тихо спросил по-еврейски: ты тоже марвихер?
Я не понял значения этого слова и отрицательно
покачал головою. Позже я узнал, что на воровском
жаргоне «марвихером» называется железнодорожный
вор, карманщик.
мы ходили обедать в русский или польский
ресторан, где я впервые «осквернил» свой
желудок трефной пищей. Я уже тогда не признавал
религии кухни, но свинину мне было противно
есть, и поэтому я был огорчен, когда товарищ
открыл мне, что съеденная мною котлета
была приготовлена из свиного мяса. Я представлял
себе, что сказал бы по этому поводу мой
отец, который тогда вел со мною оживленную
переписку из своей летней квартиры в
Херсоне и напоминал мне о необходимости
соблюдения всех религиозных обрядов.
Он аккуратно присылал мне деньги, около
десяти рублей в месяц, просил не отказывать
себе в самом необходимом, давал практические
советы, но предостерегал от случайных
знакомств, особенно с революционной
молодежью
Я пошел в канцелярию и спросил директора,
что это означает. Он ответил: из вашей метрики
видно, что вы родились в сентябре 1860 г., а мы
в этом году можем принять лишь тех, которые
родились в 1861 г., для того чтобы они успели
кончить четырехлетний курс до достижения
21-го года, срока явки к исполнению воинской
повинности
После осенних праздников, в конце
октября 1877 г., я с братом уехали в Динабург.
Отец снабдил нас средствами на переезд
и обещал высылать ежемесячно около 15 рублей,
пока мы не найдем заработка от уроков.
Уже более полутора месяцев, — писал
я в дневнике под 9 января 1878 г., — как я перестал
есть мясо и питаюсь только хлебом с селедкой
или маслом и чаем
А за дверью нашей комнаты зрелая дочь
хозяев, сидя над шитьем, громко распевала
романс:
Ах, милый мой, пусти меняі Взгляни в
окно, встает заря. Не то проснется мать
моя и станет спрашивать меня: «Где пропадала
ты всю ночь, безумная шальная дочь, И отчего
так робок взгляд и очи пламенем горят?
мы решили отказаться от реального
училища и учиться по программе классических
гимназий, надеясь преодолеть латынь
и греческий язык; гимназия же была гораздо
ближе к Мстиславлю, в губернском городе
Могилеве, где мы имели родных и могли легче
приобрести знакомства
В кружке мстиславских любителей
просвещения мы прослыли героями и «мучениками
науки». Молодежь искала нашей дружбы,
и скоро мы стали в центре местного кружка
просветителей.
Крепкие рукопожатия на прощание,
ласковый голос разрумянившейся от мороза
девушки и провинциальный привет: будемте
знакомы, заходите! Этой девушке, Иде Фрейдлиной,
суждено было позже стать моей женой
От Мстиславля до губернского города
Могилева на Днепре надо было ехать на
лошадях 90 верст, мягкою и шоссейною дорогою.
Семья извозчиков по имени Каплун имела
монополию перевозки пассажиров и товаров
по этой дороге; никто не смел с ними конкурировать,
ибо не раз случалось, что Каплуны отравляли
лошадей «чужих» извозчиков. Вообще эта
семья — свирепого вида старик и двое сыновей
богатырского сложения — пользовалась
в городе недоброй репутацией. Это были
«балеголес» из породы хищников: их все
боялись; ездившие в их повозках пасса-
жиры были обеспечены от нападений дорожных
бандитов, но не от произвола самих возчиков,
которые обращались с ними как с подданными.
Немало темных дел уголовного свойства
лежало на совести Каплунов, и кто-то из
них кончил свою карьеру каторгой
Выяснилось, что окончательный экзамен
по всему курсу с обоими древними языками
очень труден и что целесообразнее готовиться
к экзамену без древних языков для получения
скромного «свидетельства» вместо полного
«аттестата зрелости».
В первый раз в жизни очутился я вне
«черты оседлости евреев», в старом великорусском
городе с сплошным русским населением,
в которое были вкраплены немногие еврейские
семейства из привилегированных купцов
первой гильдии или их уполномоченных,
цеховых ремесленников, дипломированных
интеллигентов и отставных солдат. Жили
там, впрочем, и лица с фиктивными правами,
имевшие ремесленные свидетельства, но
не занимавшиеся ремеслом, а также вовсе
не зарегистрированные в полиции. В то
время полиция еще не очень строго следила
за «бесправными евреями» вне черты оседлости,
тем более в Смоленске, расположенном
на границе еврейских поселений Могилевской
губернии. Таким образом, и я там мог жить
нелегально, без полицейской заявки. С
помощью сестер Израилитин я снял комнату
в центре города, на Сенной площади, против
гостиницы «Лондон».
За свое помещение я платил четыре
рубля в месяц, столько же стоил обед, который
готовила для меня прислуга, так что с другими
расходами мой месячный бюджет составлял
около 12 рублей. От урока русского языка
и арифметики, который я давал дочке соседней
содержательницы гостиницы, я зарабатывал
8 рублей, а недостающее дополнялось мелкими
присылками от отца
Итак, я имел новую научную религию
или, как я тогда выражался, «веру, порожденную
мыслью, вместо мысли, порожденной верою»,
но не мог еще стать ее жрецом. Эта религия
требовала, чтобы я прошел всю лестницу
наук, а все факультеты университета были
закрыты предо мною, пока я не предъявлю
их церберам бумажку под названием «аттестата
зрелости». Значит, надо опять готовиться
к унылым экзаменам. А между тем кругом
метались и страдали еще такие же «жертвы
воспитания», как я. Мой брат Вольф бедствовал
в Петербурге, куда он в ту же зиму поехал,
чтобы поступить в техническое учебное
заведение. А мстиславские узницы, сестры
Фрейдлины, решили осуществить свой план
бегства от родной семьи, так как родители
требовали, чтобы они по обычаю предков
готовились к выходу замуж, а не к поступлению
на какие-то курсы. Они готовились ехать
в университетский город Киев
мы поехали в Пропойск к ее отцу, «дяде
Беру», который недавно помог мне устроиться
в Могилеве. Новая стоверстная дорога
в балегольских фурах, с остановками в
историческом местечке Кричев и в уездном
городе Чериков
Это маленькое местечко на берегу
Сожа имело свою физиономию; ядро его населения
состояло из зажиточных семейств, большею
частью живших от скупки лесов у помещиков
для рубки или перепродажи. Находясь летом
в разъездах, главы семейств (в центре их
стояла разветвленная семья Быховских)
возвращались на зиму в свое тихое местечко
для отдыха, и от скуки собирались то в одном,
то в другом доме для карточной игры. Пили,
ели и играли в преферанс или винт до поздней
ночи. Злые языки говорили, что картежники
кончали игру уже под утро и отправлялись
в синагогу на утреннюю молитву, пряча
колоды карт в своих «талесзекель» (мешочках
для талесов).
Когда я теперь спрашиваю себя: что
гнало в те времена юных птенцов из многих
еврейских гнезд и толкало их в большие
университетские города, на голод и нужду?
— я знаю, что отвечать: их стихийно увлекали
носившиеся в воздухе новые веяния, сознание,
что жить по-прежнему нельзя, что нельзя
оставаться в старом болоте, жениться
или выходить замуж, плодить детей, сидеть
в лавочке и зазывать покупателей, маклерствовать,
гнаться за наживою или за простым куском
хлеба, вообще оставаться на низших ступенях
социальной лестницы, в то время как новая
культура тянула вверх. То были родовые
муки переломной эпохи, порождавшей новый
социальный слой, класс новой интеллигенции
или нолуинтеллигенции. Одни шли сознательно
навстречу новой эпохе, другие тянулись
по направлению ветра
Новые идеи звали вдаль, в широкое море
русское, в океан человечества
В те дни состязания между красным
и белым террором (в начале того же февраля
произошел знаменитый взрыв в Зимнем
дворце в Петербурге) нельзя было шутить
с политической полицией.
Наши опасения не оправдались. Меня
призвали в полицию на допрос и, выслушав
объяснения о цели моего пребывания в
Смоленске, отпустили с миром. Но весенний
план кампании был уже расстроен, и я в Смоленск
не вернулся
П
Комментариев нет:
Отправить комментарий