в полночь 30 марта в дверях моей квартиры
раздался «вечерний звон» агентов политической
полиции («охранного отделения»). Они произвели
обыск в комнате моей младшей дочери, недавно
кончившей гимназию. Нашли на столе недописанное
письмо к кузену-гимназисту, который имел
какие-то сношения с социалистами-революционерами
и, вероятно, был так же «опасен для государства»,
как моя аполитичная дочь. Забрали переписку
и ушли, а под утро снова явились и в карете
увезли дочь в тюрьму. Нас встревожил этот
арест еще потому, что мы связывали его
с судьбой старшей дочери, поэтессы, которая
тогда была школьной учительницей в гнезде
еврейской революции, Гомеле, и действительно
была причастна к нелегальным кружкам.
Мы вызвали ее телеграммой и успокоились
лишь после того, как увидели ее невредимой.
Скоро возвратилась домой и узница, освобожденная
под залог до расследования ее «дела».
Теперь был снят и наложенный во время
ее ареста полицейский контроль над моей
корреспонденцией.
Праздник освобождения, еврейскую
Пасху 1905 г., встретили мы в невеселом настроении.
Революционное движение наносило тяжелые
удары деспотизму, но получало от него
не менее страшные. «Нужны нечеловеческие
силы, — писал я 10 апреля, — чтобы в такое время,
когда живешь между двумя террорами, сверху
и снизу, писать историю XVI в.
Вот мы добиваемся, в силу решения Союза
полноправия, не только гражданских, но
и национальных прав, а между тем наша молодежь
денационализируется и ей эта святая
для нас борьба совершенно не нужна
6 августа 1905 г. вышел царский манифест
о Государственной Думе, законосовещателыюй
и цензовой. На другой день я записал: «Вчерашний
манифест едва ли кого успокоит. Что это
за конституция, которую объявляют при
отсутствии предварительных гарантий
свободы собраний и печати, при полном
отсутствии даже элементарной законности,
при военном положении и белом терроре!
Радоваться ли, что евреи допущены в такую
Думу? Может быть, это результат наших протестов.
Но сколько будет наших депутатов и каков
вообще будет состав Думы при по- лицейском
режиме? И все-таки надо работать, агитировать».
Мы тогда и приступили к работе в Вильне.
В обществе шли ожесточенные споры о том,
участвовать ли в выборах, или бойкотировать
их, так как Дума с цензовыми депутатами
и совещательньгаи функциями не соответствует
требованиям демократии. Бюро нашего
Союза полноправия решило выпустить воззвание
об участии в выборах с тем, что- бы «сделать
плохую Думу орудием борьбы за лучшую».
Разгорелась всероссийская забастовка,
приведшая к перевороту 17 октября.
В течение недели мы были отрезаны
от мира: поезда железной дороги не шли,
и мы сидели без газет, без писем, не зная,
что делается в других местах. А делалось
в эти дни многое и страшное. Приказ генерала
Трепова «Патронов не жалеть!» для расстрела
революционеров применялся по всей России.
В Вильне первая кровавая стычка произошла
16 октября. Во время проезда губернатора
Палена по переполненному народом Георгиевскому
проспекту возле его кареты грянул выстрел
— неизвестно, со стороны ли революционера
или полицейского провокатора. Тотчас
полиция и солдаты стали стрелять в толпу.
Было несколько убитых и много раненых,
преимущественно евреев. На другой день
мы торжественно хоронили первую группу
убитых.
Они принесли первую весть о манифесте
17 октября. Царь дал народу все гражданские
свободы и законодательную Думу с всеобщим
избирательным правом. Был ясный полдень,
совсем не осенний, когда я вышел на улицу.
На углу Завальной и Трокской толпился
и шумел народ. Встречались знакомые с
радостными лицами и приветствиями. Встретил
д-ра Кантора, и мы обнялись; вспомнили начало
1881 г. в Петербурге, когда мы ждали конституции
и дождались погромов. Мы еще не знали, что
и сейчас был дан сигнал к погромам по всей
России. Меня тревожили сомнения. В этот
день я записал: «Неужели близко осуществление
мечты, которую в течение четверти века
убивал каждый день? Неужели мы накануне
настоящего конституционного строя?..
С нетерпением жду текста телеграммы
(о манифесте) и вообще телеграмм и газет,
если сегодня-завтра прекратится всеобщая
забастовка».
Прошло еще несколько дней в состоянии
изолированности от всего мира, так как
железнодорожная забастовка еще продолжалась.
Мы не знали о тех ужасах, что творились
по всей стране вслед за объявлением манифеста,
когда на арену вы- пустили зверей из «черных
сотен». Вильна еще была в руках красных.
Армией бундистов командовал молодой
энтузиаст из иешиботников Девенишский
(Вайтер по литературному псевдониму)
Едва я дописал эти последние строки,
оказавшиеся, к несчастью, пророческими,
как послышался крик с Завальной улицы:
стычка войск с демонстрантами, убитые
и раненые. Очевидно, «начальство пришло».
Тут же вбежал к нам вестник с сообщеиием,
что получены телеграммы о погромах в
Киеве, Одессе и других городах. То была
первая весть о страшных октябрьских
погромах. За нею последовали но- вые события,
убедившие нас, что погромная волна затопила
почти всю черту оседлости с 18 октября, тотчас
после объявления манифеста. Уже 25 октября
мне при- шлось продолжать свои наблюдения
о «свободной России» в таком тоне: «Свободная
Россия и одолевающая ее варварская, рабская,
кровожадная Россия! Небывалая кровавая
контрреволюция, пред которой бледнеет
Вандея, — и кто же ее главные жертвы? Евреи.
Дни 18—25 октября — сплошная Варфоломеевская
ночь, и она еще не кончилась
Я прочел свою страстную филиппику:
вскрыл механизм царского режима бесправия
и погромов, эту палку о двух концах: одним
били, а другим убивали; я дал прямой ответ
на вопрос о виновниках погромов: не только
правительство, а та огромная масса «черных
сотен», на которые оно опиралось, тот Амалек,
который напал на Израиля в момент его
освобождения от египетского рабства,
на пути в обетованную землю свободы. Я
закончил словами: «Не доверяйте Амалеку,
ни правительственному, ни народному,
ибо старая Россия может еще проявиться
в новой!» Тогда многие сердились на меня
за этот вопль Кассандры, но думается, что
люди, пережившие следующие два десятилетия,
согласятся с моим предостережением
Меня глубоко огорчало то, что еврейские
революционеры в рядах русских социалистических
партий и даже в еврейской рабочей партии
Бунд выступали исключительно с общими
политическими или классовыми лозунгами,
а не с национальными требованиями, как
то делали поляки, финляндцы и другие угнетенные
национальности. Точнее говоря, я возмущался
тем, что еврейский революционный протест
терялся в общерусском, что в нем не слышался
гнев наиболее униженной и оскорбленной
нации. Я назвал это «рабством в революции»,
как результат ассимилированности партийной
интеллигенции
Из истории я вынес глубокое убеждение,
что политическая революция должна предшествовать
социально-экономической, ибо нужно раньше
завоевать свободу для того, чтобы в свободном
демократическом государстве вести борьбу
за эмансипацию пролетариата.
В декабре 1905 г. я писал в указанной статье:
<<Мы стоим на вулкане, который уже поглотил
десятки тысяч еврейских жертв и кратер
которого еще дымится... Люди охвачены великим
смятением. Они бегут вон из страны, где
вся бездна мрака и гнили раскрылась, чтобы
отравить свежие веяния свободы. Наибольшая
масса беглецов направляется по старому
пути из российского Египта, через пустыню
Атлантического океана, в обетованную
землю Америки, где можно тотчас получить
свободу, а после тяжелой борьбы и кусок
хлеба
Дети наши ходили на митинги, а старшая
дочь тайно работала в какой-то военно-революционной
организации
Помню, как молодой человек иешиботского
типа, социалист- революционер и «сеймовец»,
известный под партийною кличкою Иеремия
(Новаковский), пел у нас хасидскую мелодию:
Мир ставит все старый вопрос,
Сказать можно так или так, —
И все ж остается тот вечный вопрос...
Замогильный голос тонет в какой-то
бездне, откуда доносится уже песня без
слов, плач души о мировых загадках. Как
нравился мне тогда этот юноша, в котором
революционный экстаз сливался с хасидским!
Позже он присылал мне из своей родной
южнорусской колонии записи хасидских
песен и легенд, но еще позже перешел в лагерь
большевиков, сделался их финансовым
агентом и недавно кончил свои дни в Москве
в качестве редактора антирелигиозного
еврейского журнала <<Безбожник» (<<Дер
Апикойрес»)... Таков путь от хасидского
опиума веры до «трезвого» безбожия по
заказу начальства
В июле я записал: «9-го июля в мою верковскую
келью ворвалась потрясающая весть о
роспуске Думы. Перо выпало из рук. В каких
муках родилось это чадо — и каково потерять
его в момент, когда в нем была единственная
наша опора!.. Реакция и репрессии, свирепые
гонения за выборгский манифест, этот
последний вопль негодования на- родного
представительства
Каждый день приносил вести о подвигах
реакции и ответном красном терроре. Августовский
взрыв дачи Столыпина, был ответом на июльский
«взрыв» Думы, произведенный этим фатальным
министром
Здесь получилась весть о кровавом
погроме в Седлеце. Она меня расстроила
еще больше, чем белостокская резня. Там
за контрреволюционным злодейством последовал
негодующий окрик Думы, а тут кричать было
некому
В первые дни по приезде я посетил директора
Вольной высшей школы, профессора Лесгафта,
замечательного старика. Популярный в
Петербурге анатом, он уже давно вследствие
политического конфликта с начальством
(Лесгафт сочувствовал левым радикалам)
ушел из Медицинской академии и основал
частные курсы естествознания, где обучались
женщины, «лесгафтички». В год революции
эти курсы сделались общими для лиц обоего
пола и затем были легализованы как Вольная
высшая школа с тремя отделениями: биологическим,
педагогическим и социологическим. Новый
университет привлек лучших, большей
частью оппозиционных, профессоров и
огромную массу слушателей, преимущественно
из революционной молодежи. Четырехэтажное
здание на Английском проспекте, пожертвованное
для школы каким-то либеральным меценатом,
часто служило местом политических сборищ
и конспиративных совещаний. Сам Лесгафт
жил поблизости, во дворе старого дома,
в скромной квартирке, где я застал его
за лабораторной работой
На следующие лекции являлось несколько
десятков слушателей, записавшихся на
мой специальный курс. Но оказалось, что
и среди них очень мало знакомых с Библией,
причем наблюдалось странное явление:
среди христиан еще иногда попадались
помнящие кое-что из заученной в детстве
«священной истории», а среди евреев таких
не было. Не желая ронять престиж высшего
учебного заведения пересказыванием
преданий Книги Бытия, я только излагал
теории библейских критиков и ориенталистов
о сходстве этих преданий с легендами
Древнего Востока вообше. Под конец у меня
осталось около двух десятков слушателей,
в большинстве тоже неквалифицированных.
Ясно очерчен быд наш путь: мы должны
быди продолжать борьбу за эмансипацию,
в которую мы «ринулись с гневом униженных
и страстностью мучеников», должны бороться
как «единая еврейская нация, входящая
в состав различных государств, а не в состав
различных наций»; в противном случае
мы можем «завоевать для себя свободную
гражданскую жизнь, но не будем застрахованы
от национальной смерти». В заключение
я указал на надпартийный характер нашей
«Фолкспартей», которая стремится к объединению
всех прогрессивных сил нации в одной
всенародной организации: «Фолкспартей»
в смысле организованного народа
Я доказывал, что пафос политической
борьбы отнюдь не умаляется от параллельной
эмиграционной работы, которая может
служить страхованием в моменты неудачи
борьбы за право. «Если после долгой борьбы
мы не достигнем цели, если мы получим хартию
равноправия, завернутую в погром, если
еще долго русская конституция будет
шагать как арестантка между конвоем
жандармов и бандами „черных сотен", —
тогда вы снова услышите в стане Израиля
клич: вон из российского Египта!»
одна характеристика оказалась пророческою:
я назвал В. Жаботинского и его товарищей
из сионистского «Рассвета» максималистами
сионизма, так как они выкину- ли лозунг:
«Середины нет. Или экзод (исход из диаспоры
в Сион), или ассимиляция!». Судьбе угодно
было через десять лет сделать Жаботинского
вождем еврейского легиона и затем партии
ревизионистов, максимализм которых оказался
неприемлемым даже для большинства сионистской
организации. Помнится, когда тотчас после
выхода книги «Писем» меня посетил Жаботинский,
он в шутку сказал: «Вы меня называете максималистом,
а ведь я еще экспроприациями не занимаюсь»
(в ту пору максималистами назывались
крайние революционеры, нападавшие на
государственные казначейства или почтовые
конторы с целью экспроприации).
Союз должен добиваться не только
гражданских и политических, но и национальных
прав для евреев в России. Под национальными
правами подразумевались автономия общин,
признание прав еврейского языка и национальной
школы.
еврейские депутаты могут принадлежать
к различным политическим партиям, признающим
равноправие, но не к чужим национальным
фракциям в парламенте (я указывал на позорную
роль еврейских депутатов, которые в австрийском
рейхсрате и галицийском сейме входили
в состав польского клуба
было решено не устраивать особую
фракцию, но обязать еврейских депутатов
«объединяться для обсуждения и совместных
действий в целях достижения полноправия
евреев>>.
Кто-то из них осмелился назвать противников
«истинно еврейскими людьми», по аналогии
с реакционными «истинно русскими». Я
поставил вопрос, допустимо ли участие
в съезде делегата, осмеивающего национальную
программу нашего Союза
мы отправили Грузенбергу телеграмму
с просьбой снять свою кандидатуру, чтобы
не разбить голосов. Он ответил мне сердитой
телеграммой следующего содержания: «Недостаточно,
что выборщики связаны подпиской против
меня, — необходимо, чтобы я сам был против
себя! Извольте"
по старым законам не разрешалось
селиться в Финляндии даже привилегированным
петербургским евреям, а давалось губернатором
только право временного пребывания
Ежегодный расход книг выражался
приблизительно в цифре 7000 экземпляров
(около 4000 первой части, 2000 второй и 1000 третьей).
Чистый доход от этого издания был основою
моего скромного годового бюджета, обеспечивая
его наполовину. Это делало меня в материальном
отношении до некоторой степени независимым,
и я мог свободно строить свои литературные
планы. Пророчество моего старого друга
Абрамовича сбылось: «Камень, отброшенный
строителями, стал во главу угла»: учебник
давал экзистенц-минимум в течение двух
десятков лет
Комментариев нет:
Отправить комментарий