Устойчивость британской гегемонии была уникальным случаем —
она длилась с конца XVIII по конец XIX века, а наиболее исключительным
моментом была способность Британии осуществлять реформы, которые поддерживали
её гегемонию на протяжении промышленной революции.
Признание того, что Британия достигала двух пиков гегемонии, присутствует у Джорджа Моделски. Первый из них, состоявшийся в XVIII веке, базировался на британских переселенческих колониях и был сведён на нет Американской революцией и падением прибылей Ост-Индской компании. Второй пик гегемонии в XIX веке базировался главным образом на промышленности и обеспечивался колониями в Южной Азии. В промежутке между этими двумя пиками Моделски усматривает период упадка, тем самым признавая, что гегемон может становиться преемником самому себе, реформируя свою империю и задавая ей новую конфигурацию.
земельная элита и финансисты лондонского Сити на протяжении
XIX века поддерживали тесный альянс — утверждается, что эти связи формировали и
стабилизировали британскую имперскую политику.
У всех трёх элит имелась возможность изымать доходы и труд у
крестьян. И короли, и светские землевладельцы имели в своём распоряжении
вооружённую силу, а духовенство было связано с транснациональной Католической
церковью. Отношения между элитами и между элитами и крестьянами мало
изменялись за столетия феодализма, что оправдывает его описание у Вебера как
«хронического состояния».
реформация Генриха VIII не просто позволила скромному
королевскому правительству поглотить всё могущество и имущество католического
духовенства. Монархия, под прямым контролем которой находилось лишь несколько
десятков чиновников, прежде использовала духовенство для осуществления
административных функций. Из-за устранения значительной части духовенства и
сомнений (зачастую обоснованных) в лояльности оставшихся его представителей
монархия, уже зависевшая от аристократов в сборе налогов и обеспечении
вооружённых людей, была вынуждена сотрудничать со светскими землевладельцами в
экспроприации собственности и полномочий Католической церкви.
Реформация дала английской монархии ресурсы, чтобы сломить
магнатов и низвести могущество землевладельцев до локального уровня. Напротив,
в Испании отсутствие реформации означало, что Габсбургам приходилось достигать
соглашения с аристократами каждой провинции, выступавшими в качестве некоего
блока (который в большинстве провинций контролировался сверху магнатами), что
исключало возможность бросить вызов крупнейшим испанским грандам.
монархия запрещала вести внешнюю торговлю ремесленникам и
розничным торговцам. Это ограничение гарантировало оптовым торговцам
возможность требовать за импортируемые товары единообразную и высокую наценку,
не позволяя снижать цены купцам и розничным торговцам, работавшим на внутреннем
рынке.
Деловые и политические взаимосвязи между колониальными
купцами-посредниками и крупными землевладельцами-пуританами имевшими интересы в
Америке, продолжались начиная с 1620-х годов и на протяжении всех конфликтов
1640-х годов — фактически именно эти взаимосвязи и находятся в центре анализа гражданской
войны в Англии у Бреннера. Исследование английских купцов позволяет ему
объяснить, почему колониальные посредники были верными последователями дела
парламента — их экономические интересы зависели от поражения монархии и
разворота вспять королевской торговой и внешней политики.
В дальнейшем этот альянс укрепился ещё больше, поскольку
землевладельцы и капиталистические купцы (но не народные массы, которые всё
более маргинализировались после того, как выполнили свою задачу и помогли
парламенту выиграть гражданскую войну) имели общую заинтересованность в
антикатолической милитаристской внешней политике и общее желание, чтобы
государство стимулировало внешнюю торговлю и внутренний рынок. Обе эти элиты
требовали религиозного устройства пресвитерианского или индепендентского толка, которое стояло бы на страже контроля землевладельцев и купцов над бывшей
церковной собственностью и над священниками в их конгрегациях.
Элиты, которые выиграли гражданскую войну и доминировали в
«охвостье» парламента (1648-1653), вознаградили своих союзников —
колониальных купцов-посредников. «Охвостье» создало постоянный британский
военно-морской флот для действий в открытом море, который обеспечивал
последовательную и более эффективную защиту внешних инвестиций купцов, нежели
каперы, которых ранее использовала для этой цели монархия, хотя каперам
по-прежнему позволялось преследовать корабли голландцев и других враждебных
стран26. При Содружестве была утверждена агрессивная внешняя политика, направленная
на захват португальских и голландских колоний на Американском континенте и
сокращение контроля европейских держав-соперников над трансатлантическими
«Охвостье» учредило Комиссию по торговле, которая
обеспечивала постоянную поддержку портам свободной торговли. Хотя парламент
подтвердил хартию о привилегиях Ост-Индской компании, он предоставил:
купцам-посредникам контроль над её советом директоров. Навигационный акт 1651
года и дальнейшие аналогичные документы требовали, чтобы все британские и
колониальные товары перевозились на британских кораблях, что оставляло не у дел
нидерландский торговый флот и прочно привязывало колонии к купцам, которые
базировались в Британии27. Все эти меры продолжались даже после реставрации
монархии, за тем исключением, что Карл II и
Этот альянс земельной и финансовой элит, который, как
утверждают Кейн и Хопкинс28, продержался от Славной революции до
Первой мировой войны, был результатом непредвиденной серии
описанных выше конфликтов элит. Устранение духовенства как элиты национального
масштаба и последующая неспособность монархии сделать локальный уровень
проницаемым, для себя оставляли прочный контроль над органами управления
каждого графства и каждого города за локальными элитами. Слабость монархии
позволяла купцам-посредникам извлекать преимущество из открывающихся
возможностей мировой экономики и растущей империи
этого прочного альянса. Однако сам по себе он был
сформирован в ответ как на угрозы со стороны монархии, так и на случайные
благоприятные возможности, первоначально созданные реформаци ей Генриха VIII.
После этого британское государство превратилось в амальгаму элит (и оставалось
таковой до XX века включительно), каждая из которых имела собственную
институциональную базу для осуществления экономической и политической власти, а
также обладала прочной идеологической легитимностью.
Англия
окончательно потеряла все свои французские владения в 1559 году30, после чего
английские аристократы не желали вести войны за то, чтобы отобрать эти или
какие-либо другие территории на континенте. Землевладельцам, искавшим новые
прибыльные земли, было легче захватить их в Ирландии или в новых американских и
азиатских колониях. В последующие столетия единственными территориями в Европе,
которые застолбила за собой Британия, стали в 1714 году Гибралтар и Менорка,
причём эти микроскопические владения были захвачены и имели ценность лишь для
того, чтобы охранять доступ военных и торговых кораблей Британии в
Средиземноморье.
войны за Австрийское наследство, Семилетней войны и
Американской войны за независимость в британской армии и военно-морском флоте
насчитывалось менее 200 тысяч человек33. В 1709 году, на пике Войны за
испанское наследство, иностранные войска «насчитывали 81 тысячу из 150 тысяч
человек под ружьём»34. После каждой войны в британской армии проходила
масштабная демобилизация. «В ходе войн революционной Франции и Наполеона
регулярная армия увеличилась примерно с 40 тысяч человек в 1793 году до
максимума 1813 года в более чем 250 тысяч человек [плюс] 140 тысяч во флоте».
В течение XVIII века британские военные расходы в реальном
выражении с поправкой на инфляцию выросли на 62% - со среднего показателя 3,64
млн фунтов стерлингов в год в ходе Девятилетней войны 1689-1697 годов до 12,15
млн фунтов стерлингов в год в период Американской войны за независимость
1775-1784 годов. Затем произошёл взрывной рост расходов: во время
Наполеоновских войн они составляли 55,1 млн фунтов стерлингов в год — на 250% в
реальном выражении больше с момента Американской войны за независимость. Однако
главное изменение в период 1688-1815 годов заключалось в том, что Британия
задействовала
рост её экономики всё больше зависел от торговли с колониями
и неформально зависимыми территориями. С 1759 по 1790 годы заморская торговля
Британии выросла вчетверо, а затем удвоилась в 1790-е годы38. «С 1700 по 1773
годы торговля с Америкой и Африкой выросла в 7,75 раза, тогда как с
континентальной Европой — только в 1,13 раза»39. К 1772-1774 годам доля
британского экспорта в Северную Америку превосходила аналогичный показатель для
Европы40, а к 1785 году американский экспорт вдвое превосходил по стоимости
экспорт в Азию и на Ближний Восток.
Вслед за Актом об унии Англии и Шотландии 1707 года
шотландцы, валлийцы и ирландцы, равно как и иностранцы, стали всё более активны
и заметны в торговле и финансах Лондона. «К 1763 году примерно три четверти
лондонских купцов имели иностранные корни или происхождение». Политики из
партии вигов, которые в XVIII веке господствовали в лондонском муниципалитете,
главным образом были диссентерами. В начале XVIII века в англо-нидерландекую
торговлю влились гугеноты, евреи и нидерландцы, что позволяло английским купцам
перемещать свой капитал
Именно шотландцы, ирландцы и валлийцы, а не англичане всё в
большей степени заселяли колонии и пополняли зарубежные органы власти,
вооружённые силы и конторы Ост-Индской компании.
Треть купцов в Британии XVIII века были иностранцами —
гугенотами, евреями (главным образом из Португалии) и нидерландцами, хотя
некоторые из последних, могли быть вернувшимися в Британию диссентерами или
потомками изгнанников из Англии46.
Богатые британцы, а в течение XVIII века и всё большая часть
среднего класса напрямую или косвенно инвестировали в Америку и Индию и/или
имели членов семьи, поселившихся в колониях. Минимальный объём капитала,
необходимого для вхождения в торговлю, в XVIII веке снизился до уровня 3-4
тысяч фунтов стерлингов, хотя в конце столетия из-за инфляции эта сумма выросла
до 10 тысяч фунтов.
С 1600-х годов по 1805 год британские подушевые доходы
выросли на 2300%, тогда как нидерландские доходы за те же два столетия
увеличились на 292%.
Налоговые поступления
Налоговые поступления британского государства увеличились с 3-4% национального дохода при короле Иакове II (1685-1688) сразу перед Славной революцией до 9% в 1715 году54. В рамках другого подсчёта, выполненного Патриком К. О’Брайеном, показано, что в 1693-1697 годах собранные налоги составляли 6,7% национального дохода, между 1703 и 1782 годами их доля оставалась в диапазоне 9,1-11,7%, а затем, в 1812-1815 годах, подскочила до 18,2%55. Поскольку в Англии бедняки, а в Ирландии и Шотландии почти все платили мало налогов, это означало, что для остального населения Англии фактический уровень налогообложения вырос с 15% в 1700 году до 30% в 1810 году.
поскольку британское государство могло занимать столько,
сколько ему требовалось, по ставкам, которые на протяжении XVIII века снижались
с 8% в 1710 году до 3% к 1735 году, оно было в состоянии существенно сокращать
необходимость в краткосрочных повышениях налогов в периоды войн. Это устраняло
противодействие внезапным и резким повышениям налогового бремени, которое
возникало в предшествующие столетия и по-прежнему проявлялось в других странах.
В начале 1780-х годов процентные ставки повысились до 5%, затем упали ниже 4%,
а в середине 1790-х годов вновь ненадолго выросли до уровня более 6%, после
чего введение подоходного налога увеличило правительственные поступления и
привело к тому, что ставки опять упали ниже 4%.
Таможенное ведомство было менее профессионализированным,
поэтому контрабандисты могли покушаться на поступления от таможенных тарифов
вплоть до Наполеоновских войн, когда благодаря увеличившемуся количеству
военно-морских патрулей в окружающих Британию водах и решимости правительства в
деле сбора доходов таможенные пошлины впечатляюще выросли как в абсолютном, так
и в относительном выражении. Если в 1785 году на них приходилось 24%
государственных доходов, то к 1805 году эта доля повысилась до 35%.
Земельный налог на протяжении XVIII века и даже в ходе
Наполеоновских войн оставался низким. Собирали его чиновники на общественных
началах, происходившие из землевладельческой элиты. Продолжая средневековую
практику, они гарантировали для себя то, что с их собственных земель налог
фактически не уплачивался. Налоги на богатых были повышены и достигли
существенного уровня только в 1799 году, когда в ходе Наполеоновских войн был
введён подоходный налог. В этот момент цены на облигации падали в ответ на
опасения дефолта, а солдаты и моряки взбунтовались, требуя причитающиеся им
деньги, на выплату которых у правительства не хватало средств.
полный контроль над бюджетом страны получил парламент. В
эпоху Тюдоров и первых Стюартов вне его контроля пребывали 75% доходов,
поскольку они поступали от земель короны, прибылей королевского монетного двора
и продаж монастырских земель. После Славной революции подобные внепарламентские
поступления составляли лишь 3% государственного бюджета74, а остальное
формировали налоги и таможенные пошлины, за которые голосовал парламент и
потому их контролировал.
В XVIII веке сбор налогов определённо был наиболее
масштабным и самым бюрократизированным направлением государственного
управления: «К 1782 году насчитывалось почти 8300 полностью занятых служащих по
сбору налогов... В министерстве торговли в 1782 году было лишь 122 сотрудника»,
а в других министерствах и того меньше.
Откуп таможенных пошлин был упразднён в 1671 году, откуп
акцизов — в 1683 году, откуп подымной подати — в 1684 году: ни один из них так
и не был восстановлен. К началу XVIII века налоговые и другие
административные чиновники больше не смещались со своих постов, когда контроль
над парламентом переходил к другой партии или же какие-то новые группы
приобретали влияние на монарха, который в любом случае всё меньше контролировал
«королевское» правительство. Хотя назначение на многие должности происходило
благодаря «влиянию», как только соответствующие лица занимали пост, они
оказывались частью бюрократического аппарата, который ограничивал их
возможности
война и французская оккупация решительно ослабляли Нидерланды, что делало неоспоримым экономическим гегемоном Британию. Экономическая экспансия Британии в сфере производства и её становление в качестве торгового и финансового гегемона настолько укрепили британские налоговые доходы, что за их счёт можно было финансировать огромные военные издержки, включая субсидии союзникам Британии, что в итоге и привело к формированию коалиции, способной разгромить Наполеона
В XVI веке военно-морской флот был главным образом частным.
«В 1588 году лишь 34 из 197 кораблей, вышедших, чтобы остановить Непобедимую
армаду, были королевскими».
Адмиралтейство удерживало контроль над продвижением моряков
по службе, игнорируя рекомендации со стороны штатских политиков, чьи советы
ослабляли бы власть флота над собственными офицерами и нарушали бы обоймы»
(followings') — сети патронажа, которые создавали для себя высшие офицеры.
Они выстраивали эти сети, рекомендуя адмиралтейству младших офицеров для
продвижения. В конечном итоге старшие офицеры шли вверх по карьерной лестнице и
оказывались в ситуации, когда к их рекомендациям по продвижению требовалось
прислушиваться, — это происходило благодаря военным успехам: (собственным или
людей из их «обоймы»), так что они редко рисковали выбрать для продвижения по
службе лиц с хорошими связями, но без компетенций.
Люди знатного происхождения во флоте были главным образом
младшими сыновьями джентльменов, которые были готовы рискнуть своей жизнью (то
же самое происходило и в колониях) ради шанса обогатиться. Во-вторых, для захваченных
в сражениях кораблей требовались капитаны, поэтому благодаря боевым победам
появлялись новые офицерские должности. В-третьих, старшим командирам заморских
экспедиций было разрешено продвигать младших офицеров самостоятельно при
условии одобрения от адмиралтейства, которое обычно предоставлялось.
Таким образом, высокопоставленным офицерам было проще
создать свою «обойму», оставаясь за пределами Британии, нежели на её
территории.
капитаны участвовали в сделках на стороне по перевозке
частных партий пряностей или других грузов на военных кораблях, получая за это
оплату. Некоторые капитаны вносили в списки команды «мёртвые души» — членов
своих семей, которые не участвовали в плавании, но их жалование мог
прикарманивать капитан. Однако обе эти разновидности частных сделок имели
ограниченный масштаб благодаря надзору адмиралтейства и соблазну продвижения по
службе, зависевшего от военных успехов, а им не способствовали ситуации, когда
корабль был слишком нагружен частным товаром или имел непригодную команду из-за
того, что жалование шло «мёртвым душам».
Ограждая продвижение по морской службе от внешнего влияния и
позволяя высшим офицерам формировать «обоймы», дававшие им влияние на младших
офицеров и их гражданские семейства, военно-морской флот стал крайне автономной
организацией внутри британского государства и империи. Благодаря этой автономии
стала возможной в высшей степени меритократическая система продвижения по
службе для офицеров. Флотская карьера была единственной профессиональной
траекторией, не требовавшей вкладывать деньги в образование,
На протяжении Наполеоновских войн в офицерском корпусе
британской армии сохранялось разделение между богатыми дилетантами и
профессионалами. За полстолетия между Ватерлоо и окончанием Крымской войны
«офицеров продолжали набирать из узкого сегмента общества — в первую очередь из
рядов земельной аристократии и джентри, зачастую из семей с военными
традициями»95. Продажа назначений на офицерские посты была отменена только в
1870 году
Рост эффективности британского министерства финансов
(казначейства) и военно-морского флота невозможно объяснить полностью или даже
преимущественно налаживанием веберовской логики бюрократической рациональности.
Как уже было показано, возможности двух этих организаций не распространялись на
другие государственные структуры. Сбор земельного налога был непоследовательным
и сопровождался коррупцией, что соответствовало политическому могуществу
землевладельцев и признанию опасности спровоцировать раздражение джентри в
Шотландии и Ирландии. Армия оставалась бастионом непотизма и дилетантства
больше столетия после того, как данные практики были изолированы и
минимизированы во флоте.
Общая заинтересованность господствующих элит в существовании империи вела к тому, что они выделяли громадные ресурсы для военно-морского флота и санкционировали лидерство этого института, ослаблявшее старинные привилегии узких элит, с тем чтобы флот выполнял свою миссию защиты колониальных и торговых интересов более широкого круга элиты. Аналогичным образом сравнительный вес и методы сбора тарифов, пошлин и земельных налогов отвечали сочетанию веса национальных и местных элит в парламенте, потенциалу противостояния налогообложению и уклонения от него на местном уровне и возможности возложения бремени любого налога на неэлиты. Эта сложная политическая калькуляция обеспечивала то, что бюрократизированное министерство финансов собирало тарифные платежи и пошлины и сохраняло архаичный земельный налог под контролем локальных земельных элит.
«переселенческие колонии», заселявшиеся эмигрантами из
Британии, которые истребляли коренное население и завозили рабов из Африки,
когда это было прибыльно, всё в большей степени управлялись самими
переселенцами, даже несмотря на то, что они зависели от королевских вооружённых
сил в части защиты от других колониальных держав и помощи в подчинении и
уничтожении коренных народов. Никакая отдельно взятая британская структура
или элита не были в состоянии контролировать ни одну из переселенческих колоний
— в результате эти территории стали всё более открыты для торговли и инвестиций
со стороны английских землевладельцев и более мелких купцов-посредников
обладание одной державой чем-либо большим, чем следующие
две, утверждает, что Британия на протяжении XIX века была гегемоном в морском владычестве,
однако её экономика никогда не соответствовала указанному стандарту гегемонии.
Впрочем, Манн указывает, что на короткое время между 1860 и 1880 годами
Британия действительно достигла гегемонии в обрабатывающей промышленности и
«заключала дипломатические соглашения, по которым она уступала господство в
континентальной Европе в обмен на мировое господство своего военно-морского
флота»
Граждаиская война и Англин началась в ситуации, когда
король утратил монополию на использование вооружённой' силы. В 1641 году Карлу
I не удалось подучить от парламента полномочия на командование армией для
подавления восстания, начавшегося в Ирландии. Попытка короля арестовать
депутатов, инициировавших это решение, провалилась, после чего Карл
переместился из Лондона в Йорк, где. начал собирать собственную армию, а
парламент тем временем начал формировать свои вооружённые силы. После того, как
король и его «кавалеры» летом 1642 года начали наступление на Лондон, Оливеру
Кромвелю удалось организовать массовое ополчение, которое нанесло Карлу серию
решительных поражений (прим,
Движение индепендентов («независимых») основал англичанин
Роберт Броун, который в 1582 году опубликовал памфлет против Церкви Англин,
обвинив её в моральном разложении. Поскольку отложение от государственной
церкви рассматривалось как преступление против верховной власти, многим
инденендентам пришлось эмигрировать из Англии в Америку — «отцы-пилигримы»,
основавшие Плимутскую колонию в 1620 году, относились именно к этому движению.
Одновременно росло число сторонников индепендентов в Англии — средн них был и
мелкий землевладелец н депутат парламента Оливер Кромвель, чья революционная
траектория началась с «духовного пробуждения» в конце 1630-х
«Охвостие» парламента - Термин, обозначающий состав
английского парламента после того, как в 1648 году из него были изгнаны
депутаты-пресвитериане, Оппонировавшие Кромвелю н его армии. Одним из первых
решений «охвостья» было упразднение английской монархии н палаты лордов с
учреждением Содружества республиканской формы правления фактически иод
руководством Кромвеля, назначенного лордом генералом — главнокомандующим
вооружёнными силами. В 1653 году Кромвель распустил «охвостье» и до своей смерти в 1658 году правил как неограниченный парламентом лорд-протектор
Преимущество
Британии над её конкурентами на протяжении большей части XVIII века было не
технологическим, а коммерческим, и проистекало оно из британской политической
структуры. Как уже говорилось выше, парламентское законодательство — наиболее
примечательным его примером выступают навигационные акты — направляло выгоды от
растущего рынка империи в пользу британских элит и углубляло финансовые,
политические и династические взаимосвязи между колонистами и купцами в
метрополии.
в XIX веке Канада, Австралия и Новая Зеландия добились
большей автономии, а в Африке британцы действовали без санкций Лондона именно в
тот момент, когда пароходы, а затем телеграф привели к огромному ускорению
коммуникаций, и у Лондона появилась возможность почти мгновенно и постоянно
контактировать со своими уполномоченными лицами в колониях. Но ни в XVIII, ни в
XIX веке скорость коммуникации не предопределяла степень контроля центра над
колониями.
богатые колонисты рассматривали новые поселения в качестве
собственных благоприятных возможностей участвовать в спекуляциях землёй и
торговле (например, Джордж Вашингтон до того, как стать командиром
революционной армии, был землемером/земельным спекулянтом), тогда как более
бедные колонисты рассматривали западные территории как место, где существовал
потенциал для восходящей мобильности. Таким образом, даже несмотря на то, что
усилия по сдерживанию переселения на запад были главным образом неэффективны,
они вызывали раздражение колонистов6. Самым же фатальным обстоятельством стало
то, что Британия стремилась компенсировать издержки Семилетней войны в Америке,
облагая колонистов налогами,
Соединённые Штаты сохраняли зависимость от британского
капитала и торговых маршрутов, контролируемых британскими купцами, на
протяжении большей части XIX века, что обеспечивало устойчивые
благоприятные возможности для более крупных коммерсантов с более значительными
объёмами капитала.
чиновники компании по-прежнему использовали свои посты для обеспечения контрактов своим семейным компаниям и гарантированного поступления их сыновей в школу Хейлибери в Англии, где велась подготовка людей для ОИК — это обеспечивало некий способ косвенной передачи должностей, контактов и контрактов их потомкам.
Британское государство не стимулировало экспансию ОИК —
напротив, завоеваниям способствовало стремление гражданских и военных
должностных лиц компании к получению «постов, грабежу и привилегиям». Поэтому
Индийская армия Британии/ОИК завоёвывала территории в других частях Южной и
Юго-Восточной Азии, а затем, в 1840-х годах, захватила Пенджаб.
В начале 1850-х годов доходы ОИК составляли 30 млн фунтов
стерлингов в год — примерно половину годовых доходов британского государства.
Компания использовала эти средства, чтобы нанимать в свою армию 250 тысяч
индийцев и платить британскому министерству финансов 1 млн фунтов в год за
размещение на Индийском субконтиненте 20-30-тысячного контингента британских
войск. Однако эти платежи шли прямиком в казначейство, а не на обеспечение
армии. «Британские налогоплательщики получали огромное вознаграждение, но для
армии это было неослабевающим напряжением».
Само по себе восстание сипаев было воспринято британским
правительством, а в особенности Дизраэли, как результат непродуманных мер
должностных лиц ОИК по реформированию индийского общества, которые нарушили
существующие отношения в сфере землевладения и внесли хаос в местные элиты.
Реформы под руководством ОИК прекратились, хотя к 1857 году многие изменения в
порядке землевладения были уже необратимы.
«В 1860-1874 годах три четверти соискателей были выходцами
из профессионалов среднего класса, более четверти — из духовенства, каждый
десятый пришёл с правительственной службы и из медицинской профессии, а 15%
были выходцами из семей торговцев или юристов. У многих из них не было
дипломов. Большинство из этих людей, не имея связей в Индии, соглашались на
карьеру, о которой они могли мало что знать».
Следствием расширения круга людей, которые служили и
зарабатывали в Индии, было размывание границы между британцами в Индии и более
масштабными землевладельческими и торговыми элитами в метрополии.
Бывшие должностные
лица Государственной службы Индии и их родственники селились по всей Британии
а бизнесмены со всей страны получали прямую или косвенную прибыль от индийских
предприятий. На смену изолированной и воспроизводящей себя элите, которая
воспринималась как коррумпированная теми, кто не был допущен к возможностям
получить долю в разграблении Азии, пришло другое представление об Индии. После
упразднения ОИК она считалась — и справедливо — источником поступлений и
вооружённых сил для государства и территорией, вносящей свою лепту в экономику
всей Британии и её империи.
что же изменилось для ОИК за десятилетия, прошедшие с
последнего по времени возобновления её полного монопольного положения в 1792
году до её национализации в 1858 году?
Изменилась британская политика. Ограничения в отношении ОИК,
а затем её национализация были политическими решениями. Поэтому необходимо
объяснить, каким образом сместился баланс сил в Британии. По сути, ОИК потеряла
свой мандат потому, что в первой половине XIX века трансформировались
британское государство и структура отношений элит в Британии и во всей её
империи.
Ошибочно рассматривать старые и новые элиты в качестве отдельных друг от друга с устойчиво противоположными интересами. Напротив, старые и новые элиты всё больше сближались, чтобы обогащаться и воздействовать на правительство с целью реализации благоприятной для всех них политики. «Состоявшимся игрокам не приходилось врываться в новые сектора — они могли вступать в них достаточно легко, инвестируя в шоссе, каналы, бумагопрядильни, а затем и в железные дороги»52. Мировые события способствовали тому, что английские предприниматели диверсифицировали свои инвестиции, а неспособность сельского хозяйства поглощать больше капиталовложений заставлял землевладельцев инвестировать в торговлю.
Во-второй половине XVIII века в Британию из Индии текло так
много денег, что «грабёж Индии стал заменой нидерландских денег». Долги
Британии перед Нидерландами были погашены, и к началу XIX века британские
инвесторы стали главными поставщиками капитала в мире.
«До 1905 года "невидимые заработки" Сити от
банковского и страхового дела и грузоперевозок превышали их доходы от
иностранных инвестиций, а взятые вместе эти доходы превышали доходы от
внутреннего промышленного производства... Сити и казначейство начали укреплять
союз, который с тех пор господствует в британской политэкономии.
Капиталовложения шли через банки страны и города, вексельные и учётные дома и
поверенных в делах в банки, которые ссужали деньгами промышленность обычно на
короткий срок или, куда чаще, купцов — поставщиков фабрикантов и агентов по
продаже...
[В то же время] сбережения мелкой буржуазии шли через поверенных и страховые компании на потребление и капиталовложения землевладельцев [за счёт земельных закладных]» Манн. Источники социальной власти, т. II, кп. I, ее. 172-3.
Национализация ОИК была кульминацией серии реформ, которые
развернули вспять политику начала XIX века, когда фискальное давление Наполеоновских
войн в сочетании с устоявшимся могуществом земельной элиты и лондонских
финансистов позволили в 1815 году принять Хлебные законы, а в 1819 году
восстановить золотой стандарт.
Благодаря Акту о реформе 1832 года «в целом ещё 300 тысяч
человек электората были добавлены к уже пользовавшимся избирательным правом 500
тысячам. Уничтожение 140 "гнилых местечек” (обезлюдевших округов) стало
предвестником конца королевского и министерского патронажа над Палатой общин»
Избирательная реформа в сочетании с Биллем о государственной
церкви 1836 года, направленным на искоренение коррупции в Церкви Англии, быстро
и очень эффективно снизили масштаб «старой коррупции», по сути, устранив из
внутренней (хотя и не из имперской) политики благоприятные возможности для того,
что Вебер называл политически ориентированным капитализмом. Все эти меры
гарантировали, что после 1832 года богатство британских элит внутри Британии
будет проистекать исключительно из земли и коммерции. Изменения были глубоки:
до реформы «к представителям партии двора и казначейства — чиновникам,
судейским, купцам, юристам и военным командирам, стремившимся к преференциям,
синекурам или почестям, — относились сто депутатов
доходы от «старой коррупции» «в 1831 году... могли быть с
лёгкостью сопоставимы со всеми сельскохозяйственными доходами, которые
аристократы-тори получали в это время от аренды своих земельных владений, или
даже превосходили их... Разумеется, оставались ещё колониальная администрация,
армия и флот, даже церковь, а в дальнейшем и руководящие органы компаний,
однако приходится сделать вывод, что если бы период 1837-1879 годов на счастье
не был временем сельскохозяйственного процветания, то в значительной степени
степени упадок мелкой аристократии и джентри, столь
примечательный после 1879 года, случился бы задолго до этого. Аналогичным
образом, хотя вооружённые силы и империя после 1832 года, несомненно, поглощали
многих выходцев из аристократии, их вознаграждения были попросту несравнимы с
теми, что были возможны в прошлом. Невозможно отделаться от ощущения, что для
многих мелких аристократов Билль о реформе обозначил конец определённого образа
жизни
Банковский акт 1844 года наделил Банк Англии
исключительными полномочиями покупать и продавать золото, что позволило ему
манипулировать денежным: предложением и процентными ставками в интересах
собственной прибыли за счёт более мелких банков, которые прежде обладали
возможностью выпускать собственные банкноты. Хотя на деле это была некая
разновидность стремления к получению рентных доходов, промышленники
поддерживали данную политику, веря, что она сократит дефициты и налоги, а также
ослабит лиц, которые получали выгоды от «старой коррупции», будучи зависимыми
как от правительственных синекур, так и от возможности брать взаймы у более
мелких банков.
Таможенные тарифы, которые защищали британских фермеров (а в
конечном итоге и в первую очередь землевладельцев) от иностранной конкуренции,
а также обставленная протекционистскими мерами система торговли с колониями и
преференций для британских поставщиков были упразднены, соответственно, с
отменой Хлебных законов в 1848 году и Навигационных актов в 1849 году. Давление
с целью принятия этих законодательных изменений исходило от провинциальных
кругов — им вредили торговые преференции, к тому же они не обладали достаточным
количеством земли, чтобы получать выгоды от Хлебных законов.
По мере того, как империя приобретала более существенную коммерческую интеграцию, богатейшие переселенцы превращались во всё более могущественную политическую силу внутри Британии.
Британское государство отличалось от нидерландского,
испанского и французского своей способностью аннулировать привилегии
автаркических элит.
В результате численность лиц, для которых предлагаемые
реформы обходились высокой ценой их благосостояния и дохода, сокращалась, пока
в 1830-1840-х годах не появилась возможность принятия такого законодательства и
осуществления такой политики, которые ликвидировали автаркические монополии,
должности и привилегии.
обогащению и старых, и новых элит. С 1688 года до начала XX
века доля национального богатства, приходившаяся на 0,5% британцев, увеличилась
втрое, с 11% до 31%. Следующим за ними 6% в 1895-1903 годах принадлежало 40%
богатства страны. Но этот рост концентрации богатства не происходил за счёт
обнищания средних британцев. Ещё в 1800-1809 годах заработные платы оставались
теми же, что и в 1680-1689 годах, однако после завершения Наполеоновских войн
они стремительно росли, увеличившись более чем втрое за столетие с 1800-1809 до
1900-1909 годов
Свободная торговля и снижение доли ресурсов, привязанных к
земле, синекурам и другим видам политически обусловленных прибылей,
подразумевали, что британцы несли незначительные финансовые или политические
убытки по мере перемещения активов от одного сектора к другому и по всему миру
в поисках более высокой рентабельности. Финансиализацию британской экономики,
столь наглядно проанализированную Арриги, стимулировало то обстоятельство,
что британские элиты не ставили под угрозу своё политическое и социальное
положение или свои сети взаимосвязей, перемещая средства из земельных активов и
промышленности в финансовый сектор, или из Британии за рубеж, или даже вообще
за пределы империи.
Необъятный масштаб британских внешних инвестиций «удобрял
растущий сервисный сектор на юго-востоке Англии, в центре которого находились
финансовые и коммерчески^ компании лондонского Сити — после 1850 года этот
сектор стал наиболее динамичной и инновационной частью британской экономики».
Действительно, в 1859-1860 годах наиболее высокая доля
британцев, достаточно богатых, чтобы платить подоходный налог, заведомо
находилась в Лондоне — свидетельство того, что даже на пике промышленной
революции главным источником богатства были именно финансы, а не обрабатывающий
сектор.
Финансиализация — перемещение капитала в финансовые активы —
была следствием факторов притяжения и отталкивания. Деньги вытеснялись из
сельского хозяйства, поскольку отмена Хлебных законов сокращала прибыльность
этого вида деятельности, а вложения в британские земельные активы становились
менее прибыльными, чем в североамериканские фермы. Аналогичным образом
прекращение британских судоходных привилегий, кодифицированных в Навигационных
актах, уводило инвестиции из кораблестроения. Прекращение «старой коррупции»
выталкивало деньги из государственных органов.
В ситуации, когда элиты больше не могли обогащаться
благодаря должностям или торговле государственными долговыми обязательствами,
обладая инсайдерскими знаниями, они приходили к консенсусу в пользу низких
правительственных расходов и низких налогов, которые высвобождали больше
средств для частных инвестиций. В то же время прибыльность финансового сектора
увеличивалась благодаря имевшемуся у фунта стерлингов статуса глобальной
резервной валюты — это положение было следствием осознанной государственной
политики, прежде всего в части золотого стандарта, которая ослабляла
конкурентнов
Из-за того, что в результате процентные ставки в Британии
были низкими, а в других странах более высокими при более слабых национальных
валютах, инвестиции уходили за границу. С 1865-1869 по 1909-1913 годы доля
привлечённых в Лондоне средств, которые были направлены в компании внутри
Британии, упала с 47% до 20%. Деньги утекали за границу благодаря выгодным возможностям
растущей империи как в переселенческих, так и в зависимых колониях, а кроме
того, деньги за пределы Британии выталкивало «устойчивое сокращение доходности
надёжных британских инвестиций,
наподобие правительственных ценных бумаг и железных дорог. После 1870 года это обстоятельство заставляло инвесторов, ориентированных на подобающие джентльменам вложения, смотреть на возможности за рубежом». Налоговая и фискальная политика Британии создавали такие условия, которые втягивали капитал в финансовые инструменты по всему миру. Британия навязывала свободную торговлю Индии и остальным зависимым колониям своей империи, защищая инвесторов от национализации иди дефолтов со стороны местных властей даже в тех территориях, которые не были формальной частью Британской империи.
Большинство инвесторов в Британии мало что знали о внешних
рынках, куда они стремились инвестировать в стремлении к более высоким доходам,
и поэтому полагались на репутацию хорошо известных компаний. Это наделяло
состоявшиеся британские компании преимуществом в привлечении капитала от
соотечественников, а также от инвесторов в «Индии, Китае, России и некоторых
латиноамериканских республиках»
эти же
инвестиционные компании полагались на более мелкие торговые фирмы, зачастую
управлявшиеся иммигрантами (немцами, главным образом еврейского происхождения,
американскими ирландцами и греками), чтобы фактически участвовать в торговле
или управлять плантациями и мануфактурами, которые они покупали в других
странах. Как утверждает Стэнли Чэпмен, инвестиционные компании добивались
экономии от масштаба, передавая на аутсорсинг торговлю, производство и
управленческие функции другим фирмам, и этот смешанный состав британских и
зарубежных предпринимателей, наряду с частыми банкротствами неэффективных или
просто невезучих компаний, создавал динамизм британских финансов.
Внутренний банковский сектор Британии был менее динамичен, а
его концентрация стала гораздо более высокой, чем в инвестиционном секторе.
Британская банковская система была двухъярусной: в ней присутствовали
провинциальные банки, имевшие длительные отношения с компаниями, которые
работали в отдельных секторах экономик конкретных территорий, и кредитовавшие
эти компании, и крупные банки, сосредоточенные на международных финансах. В
последние десятилетия XIX века эта система трансформировалась. Регуляторные
полномочия, которые были предоставлены Банку Англии в 1844 году Банковским
актом, в сочетании с отменой Акта об акционерных банках в 1857 году и
последующим ростом чековых расчётов, ослабляли способность мелких банков
Всё это способствовало слиянию
банков. «Количество независимых банков сократилось до 60 к 1901 году и до 40
к 1917 году — к этому моменту пять крупных клиринговых банков контролировали
две трети ресурсов всей системы».
Международные инвестиции британцев и та лёгкость, с которой
британские инвестиционные компании способствовали перемещению капитала по всему
миру, помогали компаниям в других странах заимствовать деньги, необходимые для
индустриализации. Это вело к буму промышленного производства во всём мире, но
одновременно происходило снижение прибылей, в большей степени ударявшее по
менее эффективным старым британским компаниям, чем по новым, технологически
передовым и вертикально интегрированным американским и немецким корпорациям.
Майкл Манн, определяющий гегемонию как превышение совокупных показателей «следующих двух держав», обнаруживает, что Британия соответствовала этому критерию «в промышленном производстве между 1860 и 1880 годами». В расчёте на душу населения показатели британской промышленности более чем вдвое превосходили показатели следующих двух держав «с 1830-х по 1880-е годы. Британия всё ещё удерживала первое место в 1900 году, но к 1913 году отставала от Соединённых Штатов» — к этому времени совокупный объем промышленного производства в США составлял 250% от британского, к тому же Британию обошла и Германия. В 1870 году на Британию приходилась треть глобального промышленного выпуска, но в 1913 году эта доля сократилась до одной седьмой. В конце 1870-х годов Британия производила треть стали в мире, а в 1909-1913 годах лишь десятую часть, тогда как Германия производила стали уже вдвое больше, чем Британия, а выпуск стали в США вчетверо превосходил британские объёмы.
Хронически дефицитная внешняя торговля была отчётливым
показателем ухудшающегося положения Британии в мировой экономике.
«К концу 1890-х годов Британия регулярно демонстрировала
превышение показателей импорта на 50% относительно экспорта. Эти масштабные
дефициты отчасти перекрывались процентами от зарубежных инвестиций британского
капитала... Определённый вклад в исправление ситуации вносила империя, но он не
был слишком большим»
государству стало проще сохранять отношения с настойчиво
продвигавшими собственные интересы переселенческими колониями и расширять
империю на периферийные территории, а для финансистов стало легче инвестировать
в более успешные иностранные компании, вместо того чтобы предпринимать
политические реформы, необходимые для поддержания британской промышленной, а не
финансовой гегемонии. Аналогичным образом не окупались бюджетные и
политические издержки поддержания британского военного и геополитического
доминирования. Для этого потребовалось бы повышение налогов, введение воинского
призыва или такая трансформация отношений Британии с переселенческими
колониями, что за это пришлось бы заплатить британским элитам,
Поскольку британские инвестиции утекали за рубеж и всё в
большей мере пребывали в высоколиквидной форме, а потому были всё более уязвимы
для спекулятивных колебаний, богатые британцы требовали проведения политики,
которая бы удовлетворяла трём критериям. Она должна была, во-первых,
увеличивать их возможности защищать свои внешние инвестиции, во-вторых,
поддерживать ценность фунта стерлингов — валюты, которую они использовали для
привлечения иностранного капитала и инвестиций за рубеж, — и, в-третьих,
минимизировать налоговую нагрузку на их доходы. В конечном итоге эти три цели
входили в конфликт друг с другом, а в ещё большей степени — с требованиями
переселенческих колоний, с инициативами новых империалистов, стремившихся
расширять империю в Африке,
Выжившие крупные
банки предпочитали инвестировать за рубежом, а британским компаниям, как
крупным, так и мелким, предлагали главным образом краткосрочные займы. Доля
средств, привлечённых в Лондоне и направленных в компании внутри Британии,
снизилась с 47% в 1865-1869 годах до 20% в 1909-1913 годах. «Лондон не
финансировал фабрики и рудники севера [Великобритании]... Собственная
экономическая база Лондона, как всегда, вела во внешний мир, к финансам и
торговле за границей и за океаном».
британские компании, как крупные, так и мелкие, не стремились к получению от банков долгосрочного финансирования, поскольку не хотели подвергать риску семейный контроль над бизнесом. Внешнее финансирование было ограниченным, потому что «британские компании, похоже, были последовательно более скрытными, чем американские и немецкие, а без раскрытия необходимой информации инвестирование в огромной мере очевидным образом лишалось стимулов». Чэпмен обнаруживает, что инвестиционные группы точно так же, как и промышленные компании, отдавали приоритет «сохранению богатства и могущества семьи (или семей), которые контролировали конкретный бизнес», а не максимизации контроля над рынком или прибылей.
Британские компании, разыскивавшие старший и младший
персонал и потенциальных партнёров, в социальном смысле сопоставимых с
наследниками, владевшими и управлявшими фирмами, «нанимали людей, чьё семейное
происхождение и образование готовили их к карьере в гражданской службе,
вооружённых силах, церкви и праве, и лишь немногочисленные технические
специалисты, наподобие управляющих джутовых мельниц и горных инженеров,
набирались на подчинённые позиции благодаря их техническим компетенциям».
«внешние» директора постоянно поддерживали неэффективных и медленно реагирующих на си-туацню семейных управляющих. Данный факт лучше всего объясняется общими для широкого круга британской элиты интересами и культурой, которые охватывали отдельные компании, интересами, которые стимулировались наличием общих директоров в различных компаниях и расчётом компаний на то, что элиты будут приобретать долговые облигации (Формен-Пек и Ханна упоминают, но не анализируют последнее обстоятельство). Кроме того, влияние семей, на директоров подкреплялось небольшим размером советов директоров корпораций: «Британские советы директоров, имевшие в среднем 9,6 участника, в целом были меньше, чем немецкие и американские».
Семейные и культурные общности между земельной элитой, правительственными чиновниками, банкирами, купцами и мануфактурщиками, которые способствовали достижению политического консенсуса в XVIII—XIX веках, в дальнейшем сдерживали привлечение людей с теми разновидностями образования и опыта, которые были необходимы для конкуренции с крупными корпорациями, сформированными в конце XIX века для изобретения, производства и продажи передовых машин и потребительских товаров.
Размер совокупного бюджета британского правительства сократился
с 23% ВВП в последний год Наполеоновских войн до порядка 12-13% в 1830—1840-х
годах. В 1855 году, на который пришёлся пик расходов на Крымскую войну, бюджет
был эквивалентен 13% ВВП. В 1870-1890-х годах размер бюджета сократился до 6-7%
ВВП, а затем вырос лишь до 11% ВВП в 1902 году, пиковом для расходов времён
Англо-бурскои войны. В 1913 году, когда Британия готовилась противостоять
милитаризированной Германии, расходы бюджета составляли всего 8% её ВВП.
Британские военные расходы в показателях доли от ВВП в
1870-1913 годах составляли «78% от французских военных расходов, 67% от
российских и 41% от японских» и были сопоставимы с военными расходами Италии,
Германии и Австрии. Однако поскольку в этих странах существовал воинский
призыв, а Британии приходилось платить жалование своим солдатам
Тем не менее для «государственных деятелей Викторианской
эпохи» данные расходы были «обременительными и неутешительными».
Британское правительство обосновывало низкие военные расходы
переосмыслением своих стратегических потребностей. Если в последние десятилетия
XIX века Соединённые Штаты рассматривались как более значительная угроза,
нежели Япония, то затем Британия отказалась от конкуренции с ними на
Американском континенте и в 1901 году подписала договор об уступке США прав на
строительство Панамского канала. Решение Британии рассматривать США в качестве
союзника и младшего партнёра,
обеспечило обоснование для отказа от цели поддержания
размера флота на уровне, эквивалентном флотам всех других держав вместе взятых
— вместо этого был принят более скромный стандарт, предполагавший, что Британия
попытается иметь флот на уровне Франции и России в совокупности.
Этот подход был эффективен до того момента, пока империя
приносила прибыль, а в Европе не было войны. Поддержание и расширение империи
обходилось недорого благодаря Индийской армии — силе, которая в XIX веке
выполняла для Британии значительную часть грязной работы. Эту армию готовили в
соответствии с европейскими техниками ведения боевых действий, возглавляли её
британские офицеры, а Индия обеспечивала основную массу войск для сражений XIX
века в Абиссинии, Китае, Бирме, Афганистане и Персидском заливе’98.
Большинство колониальных войн XIX века обходились Британии
дёшево с точки зрения финансов и человеческих жизней её граждан (хотя то же
самое нельзя сказать о неевропейских народах). Дж. Дэвид Сингер и Мелвин Смолл
обнаруживают лишь пять войн в промежутке 1816-1913 годов (от завершения
Наполеоновских войн до начала Первой мировой войны), в которых погибли более 10
тысяч «британских» солдат: Англо-бирманская война 1823-1826 годов (15 тысяч
погибших), Англо-афганская война 1838-1842 годов (20 тысяч погибших), Крымская
война 1854-1856 годов (22 тысячи погибших), Махдистская война в Египте
1882-1885 годов (20 тысяч погибших) и Англо-бурская война 1899-1902 годов (22
тысячи погибших).
Среди 4,5 тысячи «британских» солдат, уничтоженных в 1842
году в ходе одного из жесточайших поражений в британской истории, собственно
британцев было менее 700 человек — остальные были индийцами.
однако имело место неприятие финансовых издержек войны, в
особенности потому, что её планы разрабатывались тайно, а причины и цели войны
не раскрывались правительством.
После Крымской войны в армии были проведены ограниченные реформы.
Правительство взяло на себя обеспечение войск, покончив с обогащением офицеров
на этой статье. Организация армии была упрощена и централизована: были
ликвидированы автономные департаменты вне структуры командования. Были
расширены военные школы, что позволило им заниматься подготовкой офицеров без
отрыва от службы, хотя для обучения рядового состава было сделано мало.
Основные усилия были направлены на ведение небольших колониальных войн, в
которых британцы проявляли себя превосходно и почти неизменно добивались
успеха.
В отличие от немцев, которые заставляли офицеров поступать в
военные школы, сосредоточенные на технической подготовке (после победы немцев
во Франко-прусской войне в 1870 году этот же подход воспроизвели французы и
американцы), британских офицеров продолжали набирать из рядов благородных лиц,
которые получали образование совершенно иного толка, фактически не имевшее
ценности для подготовки к ведению современных войн со стремительно
совершенствующимся вооружением. Джентльмены фактически захватили офицерские
позиции в армии, поскольку до 1871 года им было позволено приобретать
офицерские патенты а в дальнейшем их продвижение по службе было основано на
социальном происхождении и образовании, а не на учёбе в военных академиях.
Упразднение покупки [офицерских званий в 1870 году] мало на
что повлияло, поскольку низкое жалование, высокая стоимость жизни,
дорогостоящая униформа и полковые традиции гарантировали, что и в 1914 году
офицеры будут выходцами в целом из тех же социальных классов, что в 1870
году».
в отборе офицеров по критериям политических компетенций и
связей, а не военных способностей был свой смысл для Британии как империи, даже
несмотря на то, что он ослаблял способность её армии сражаться против
европейских соперников.
С Бурской республикой, как уже отмечалось, Британия воевала главным образом по настоятельной просьбе Сесида Родса, чтобы защитить британский контроль над недавно открытыми залежами золота и бриллиантов.
Однако для победы в войне понадобилось гораздо больше
времени, чем ожидалось: «Она потребовала участия 448435 человек британских и
колониальных войск и обошлась британскому налогоплательщику примерно в 201 млн
фунтов стерлингов. В общей сложности 5774 человека были убиты в бою, а ещё
16168 человек умерли от болезней или ранений».
Непростая победа в Англо-бурской войне вела к дальнейшему
урезанию британских стратегических целей, а не к увеличению инвестиций в
вооружённые силы. Оборона была сосредоточена на Индии, а главным планом для
армии стала подготовка к войне с Россией в Афганистане, которую можно было
вести в основном силами индийских солдат, чья гибель не побеспокоила бы
британскую публику. Британия не была способна принять какую-либо глобальную
стратегию отчасти потому, что полномочия для подобных решений были раздроблены
между армией, военно-морским флотом и различными министерствами.
После Англо-бурской войны главной заботой фактически стал
рост государственного долга, вызванный военными расходами. Это вело к
сокращению расходов на социальные программы и противодействию расширению
численности армии. Элиты сохраняли политическое влияние, чтобы блокировать
узконаправленные налоги, такие как таможенные тарифы для отдельных отраслей или
товаров, банковские налоги или налог на переход прав собственности на землю,
предложенный в 1909 году Либеральной партией.
Когда в 1910 году налоги были наконец повышены вместе с
принятием «народного бюджета» либералов после годичной патовой ситуации и
новых выборов, ставка подоходного налога на богатейших британцев была удвоена,
хотя по-прежнему оставалась на мизерном уровне 7,5%, тогда как предложенный
налог на продажу земель, которому противостояли земельные круги, по-прежнему
господствовавшие в Палате лордов, был отклонён. Этих новых поступлений
оказалось достаточно только на ограниченные социальные расходы, но для существенного
увеличения военных расходов их категорически не хватало, так что подобных
попыток не предпринималось.
Парламентский акт 1911 года фактически навсегда ограничил
возможность лордов препятствовать введению налогов и принятию законопроектов.
Однако устранение этой возможности вето не привело к значительному повышению
налогов в мирное время или появлению социальных программ вплоть до периода,
начавшегося после Второй мировой войны. Британские социальные движения, которые
главным образом сосредоточились на расширении избирательного права, тоже не
требовали подобных перераспределительных мер.
Индия уже предоставляла 250 тысяч солдат, что было пределом возможного для доходов, извлекаемых Британией из этой колонии, а возможно, и пределом численности «лояльных» индийцев, которых могли завербовать британцы, — для любых дополнительных войск, необходимых для ведения сухопутных войн в Европе или Азии, Британии потребовалось бы действовать по образцу континентальных держав и вводить воинский призыв. Британия в самом деле демонстрировала определённые успехи, заполучив добровольцев из переселенческих колоний для боевых действий в Южной Африке, чтобы восполнить неготовность своего правительства набирать «цветных» солдат из Индии для войны с белыми в Африке. Однако 30 тысяч солдат из Канады, Австралии и Новой Зеландии, которые сражались в этой войне, составляли лишь меньше десятой части от общей численности выставленных Британией войск. Для крупной наземной войны такое количество солдат было бы незначительным контингентом, что и подтвердилось в ходе Первой мировой войны.
Количество солдат, служивших за океаном и погибших в Первой мировой войне, включало, соответственно, 458218 и 56639 человек из Канады, 331814 и 59330 человек из Австралии, 112223 и 16711 человек из Новой Зеландии и 1019013 и 65056 человек из Индии ('Ihompson, Imperial Britain, 158). На долю этих четырех политии пришлось 22% численности как солдат, которые служили Британии в этой войне, так и погибших на ней
Англо-бурская война была примером того, как, вопреки мнению
Майкла Манна, британский расизм ослаблял империю. Во-первых, неготовность
британцев отправлять «цветных» индийских солдат воевать с бурскими мятежниками
означала, что посылать сражаться и умирать пришлось гораздо больше британцев,
чем в том случае, если бы Британия смогла переступить через свою расовую
разборчивость при мысли о том, как белые погибают от рук небелых. Во-вторых,
хотя британцы и проявляли насилие по отношению к своим противникам-бурам., они
были не настолько жестоки, а следовательно, добивались меньших результатов, чем
в войнах против небелых,
Британские массы точно также не были готовы жертвовать своей
жизнью ради дела британской военной мощи, как элиты — своими деньгами.
«В середине
Викторианской эпохи проблема сплочённости империи была решена британцами с
помощью ряда, смелых прагматичных компромиссов,... [создавших] трёхкомпонентную
глобальную систему» из всё более автономных переселенческих колоний, Индии и
зависимых колоний империи, которые контролировались военным принуждением в
сочетании с кооптацией местных элит, а также неформальной империи, управляемой
«частными предприятиями или хаотичным сочетанием дипломатии и силы». В конце
XIX века эта стабильная конструкция была подорвана, поскольку британская
имперская политика в ответ на требования внутренних и колониальных элит
развивалась в двух противоположных направлениях. Правительство стремилось
сократить свои издержки в рамках существующей империи, в особенности в
переселенческих колониях, одновременно предпринимая действия по приобретению
новых колоний в Африке
Бернард Портер считает, что британский экспансионизм был
основан на «пессимизме... Теперь предполагалось, что Британии приходится
расширять свои территории, чтобы оставаться в живых».
Финансиализация и нарастающая срочность, с которой
британские инвесторы и компании искали новые возможности для получения более
высоких доходов, поскольку прибыли от земельных активов и прежних видов бизнеса
в метрополии падали, обусловили предпринимателям лёгкость привлечения
финансирования для предприятий в Африке, которые затем формировали присутствие
на этом континенте, привлекавшее правительственное содействие. Необходимо
помнить, что, по меткому выражению Джона Дарвина, «"империя" — это
великое слово. Но за её фасадом (в любое время и в любом месте) стояли массы
конкретных индивидов, сеть лоббистских интересов и куча надежд — на карьеры,
состояния, религиозное спасение или хотя бы физическую безопасность».
«масса пересекающихся мини-империй торговцев, инвесторов,
мигрантов, миссионеров, железнодорожных и судоходных компаний, горнодобывающих
предприятий, банков, ботаников и географов», которые получали финансовые
выгоды и/или карьерное продвижение, если территории, в которые они
инвестировали, становились формальными британскими колониями. Миссионеры по
большей части были людьми скромного происхождения — ремесленниками, торговцами,
квалифицированными рабочими или сыновьями представителей этих профессий. Выяснялось,
что работа в удалённых колониях для них более выгодна и престижна, чем те
карьеры, которые были доступны для них в метрополии.
любые имперские идеалы перекрывала непреходящая реальность:
разбогатеть было легче не дома, а в колониях, в особенности в тех территориях,
которые были «неисследованными» и «нецивилизованными». Имперские идеалы
зачастую и правда присутствовали у миссионеров,
В 1859 году Британия разрешила «ответственным правительствам»
в переселенческих колониях вводить таможен ные тарифы, и все эти структуры
использовали новые полномочия для привлечения доходов и защиты местной
промышленности от конкуренции со стороны Британии и других стран. Несмотря
на то, что деловые группы в Британии постоянно вели лоббистскую деятельность
против этих тарифов, Британия так никогда и не оспорила сбор этих пошлин в
переселенческих колониях. В политическом отношении было проще минимизировать
расходы на переселенческие колонии, а также возможности разрыва с ними,
нежели противостоять колонистам и пытаться обратить вспять их требования
автономии и преследование собственных экономических интересов путём
восстановления прямого правления,
Кроме того, британское правительство предлагало кредитные
поручительства по ценным бумагам, которые выпускали как зависимые, так и
переселенческие колонии, поэтому, чтобы избежать необходимости
расплачиваться за дефолты, Британия позволила этим колониям вводить
протекционистские меры для своей промышленности, хотя «её внутренний рынок
оставался открытым и незащищённым, отчасти с целью помощи конкурентам страны в
обслуживании своего долга перед британскими инвесторами». Интересы
британских промышленников, уязвлённые таможенными тарифами переселенческих
колоний, оказались отодвинуты на второй план
Растущая автономия
переселенческих колоний и их увеличивающаяся способность влиять на политику в
британской метрополии стали перевешивать или по меньшей мере уравновешивать
отсутствие автономии у Индии и её вклад в фискальное и военное могущество
Британии.
В главе 1 была выдвинута гипотеза, что гегемония
нарушала стабильные отношения между элитами и усиливала конфликт элит в
метрополии. Оказывается, что в Британии этого не происходило. Наоборот,
переселенческие элиты обнаружили путь к более значительной автономии в рамках
британской гегемонии. В случае Британии к фатальному ослаблению её гегемонии
привела именно более значительная автономия элиты в переселенческих колониях, а
не усилившийся конфликт элит в метрополии.
Финансиализация была порождением британского империализма и
двойного механизма формирования элит в метрополии и колониях, порождённого элим
империализмом. Денежно-кредитная и финансовая гегемония Британии, шальные
прибыли от колоний и коммерции, а также запросы колониальных элит на автономию
и защиту сделали финансовую элиту тем краеугольным камнем, который объединял
материальные интересы и политические цели прочих земельных, колониальных,
торговых, промышленных и правительственных элит, порождая неизменный консенсус
в пользу низких налогов и сильной валюты. Эти меры гарантировали, что финансы
будут оставаться наиболее прибыльным видом инвестиций и, в свою очередь,
препятствовать реорганизации британской промышленности и внутренних инвестиций,
необходимой для противостояния конкуренции
Низкие налоги не позволяли вывести военные расходы на
уровень, необходимый для того, чтобы значительно превосходить другие
европейские державы, прежде всего Германию, и тем самым не допустить
соперничества великих держав, которое выносило приговор британской торговой и
колониальной гегемонии. Необычайно долгая британская гегемония, которая
охватывала период промышленной революции, была ослаблена уникальным образом —
без формирования автаркических элит. Напротив, консенсус между взаимосвязанными
элитами обусловил устойчивую имперскую и фискальную политику, которая
действительно оказалась способной обслуживать все осознаваемые элитами
интересы, но при этом препятствовала реформам, принципиально важным для
противостояния восхождению экономических и военных соперников
Банковский акт, принятый при
премьер-министре Роберте Пиле, передал все полномочия по эмиссии фунта
стерлингов Банку Англии. До его принятия правом выпуска собственных банкнот
обладали и другие частные банки, находившиеся за пределами радиуса 60 миль от
Лондона (прим, переводчика).
утверждали, что во второй половине XIX века решения о
расширении как формальной, так и неформальной империи Британии принимались с
целью удержания открытости мира для британской торговли, инвестиций и
извлечения сырьевых ресурсов. По мнению Галлахера и Робинсона, эта стратегия
была наиболее успешна там, где политическому контролю предшествовало
экономическое проникновение. Там же, где британцы просто стремились
осуществлять политическое доминирование, или в тех территориях, где британское
вторжение ликвидировало местные правительства, как это было в Египте в 1880-х
годах, британский политический контроль был слабым или нестабильным.
В 1908-1911 годах либералы провели целый пакет законов.
Закон о пенсии по старости 1908 года предоставлял низкие, основанные на
проверке уровня материального положения пенсии лицам старше 70-летнего
возраста, которые выплачивало правительство страны, а также страхование по
болезни и безработице, финансируемое за счёт взносов трудящихся и
правительства.
В 1870-1910 годах основные социальные расходы британского
правительства приходились на образование — за эти сорок лет они выросли на
531%, что стало наибольшим приростом в процентном выражении, чем в Австрии,
Франции, Германии или Соединённых Штатах. В течение нескольких десятилетий
после утраты гегемонии совокупные расходы центрального британского
правительства оставались низкими, увеличившись с 1876 по 1913 годы с 6% до 8%
ВВП, а в 1901-1902 годах, на пике Англо-бурской войны, они составляли 11%.
Подоходного налога в Британии не было до 1909 года, когда
была установлена его максимальная ставка в 8%. Переломным моментом в этом
отношении была Первая мировая война. К 1918 году ставки подоходного налога
увеличились до 53% и до 1988 года никогда не падали ниже 50%. Верхняя ставка
налога на наследство составляла 8% до 1907 года, когда она была увеличена до
15%, а к концу Первой мировой - до 40%. Хотя ставки налогов на доходы и
наследство в предвоенные годы в Британии были низкими, они превышали те, что
существовали в Германии, Франции или Соединённых Штатах.
британское превосходство над гегемоном-преемником —
Соединёнными Штатами — длилось всего три десятилетия после 1873 года, той даты,
которую в главе 5 мы обозначили как момент завершения британской гегемонии.
Соединённые Штаты впервые обошли Британию по доходу на душу населения в 1901
году и достигли постоянного преимущества к 1920 году, за исключением нескольких
лет Великой депрессии (1932-1935).
Имущественное неравенство оставалось более стабильным: доля
верхнего 1% в национальном богатстве росла с 54,9% в 1810 году до 61,1% в 1870
году, а затем продолжала увеличиваться до 70% в 1895 году. В 1895-1910 годах
этот показатель оставался в диапазоне 69-74%, причём половина этой доли
доставалась верхнему 0,1%. В 1914 году доля верхнего 1% снизилась до 67,2%, а в
1919 году — до 62,6%. Поворотным моментом была Первая мировая война. В течение
следующего столетия доля верхнего 1% падала, опустившись до минимального
показателя 10,6% в 1988 году.
Заработные платы, которые в 1800-1809 годах были теми же,
что и веком ранее, после завершения Наполеоновских войн стремительно росли,
более чем утроившись в столетие с 1800-1809 до 1900-1909 годов.
Во-первых, население Британии сокращалось благодаря масштабной
эмиграции. В 1881-1910 годах из страны эмигрировали более 5,4 млн человек — в
основном это были работающие взрослые люди, на которых в 1900 году приходилась
седьмая часть населения Британии. Из-за этого возникала нехватка работников в
сельском хозяйстве и промышленности, что вело к росту заработных плат в этих
секторах. Во-вторых, в 1889-1892 годах резко увеличился охват работников
профсоюзами: показатель членства в них удвоился до 11% рабочей силы. Затем
показатель охвата профсоюзами рос не так быстро, достигнув 18% в 1901 году и
19% в 1911 году.
Население Великобритании было больше населения Нидерландов, поэтому и разрыв в абсолютном ВВП был гораздо больше, чем доходы на душу населения. В 1600 году британский ВВП вчетверо превосходил ВВП Нидерландов, в 1600 году — в три раза, в 1700 году — в 2,6 раза, в 1820 году— в девять раз, в 1850 году — в 8,6 раза, а в 1900 году— в 10,6 раза
В 1850-1870 годах британские доходы на душу населения были
на Зо% выше, чем в Соединённых Штатах. В 1880 году это преимущество составляло
21%, в 1890 году — 18%, в 1900 году - 10%.
Британия выиграла две
мировые войны, однако проиграла мир Соединённым Штатам, взявшим на вооружение
ту же модель военного вмешательства, которую сами британцы впервые опробовали
во время Наполеоновских войн: дождаться, пока другие участники войны исчерпают
свои силы, затем вступить в войну на поздней стадии и завершить её в качестве
единственной страны, большинство военных и финансовых ресурсов которой остаются
нетронутыми, а следовательно, именно эта страна способна диктовать условия
мира.
Комментариев нет:
Отправить комментарий