Юзеф Мацкевич ОТ ВИЛИИ ДО ИЗАРА Диссиденты

Юзеф Мацкевич ОТ ВИЛИИ ДО ИЗАРА Jozef Mackiewicz FROM THE BANKS OF THE VILIYA TO THE ISAR Articles and narratives (1945 — 1985) Selected by Michal Bakowski Translated from Polish by Natalya Gorbanevskaya Overseas Publications Interchange Ltd London 1992 Юзеф Мацкевич ОТ ВИЛИИ ДО ИЗАРА Статьи и очерки (1945 — 1985) Составил Михал Бонковский Перевела с польского Наталья Горбаневская

неразгаданной тайной выглядит необычайный в истории коммунистического государства комплекс терпимости советского ЦК и политбюро по отношению к Сахарову и Солженицыну

сажают в тюрьму людей, которые распространяют сочинения Солженицына и Сахарова, но не трогают самих авторов... Доходило  до совершенно небывалого. Сахаров часами висел на телефоне, говоря с заграницей, обличая советское правительство и предостерегая западные политические силы от уступок Совдепии. (Что греха таить, за это он и у нас, в довоенной Польше, мог бы попасть в Березу-Картузекую.) Но соединявшие его с заграницей сотрудники телефонной станции в Москве не привлекались к ответственности за "соучастие в антисоветской деятельности", как те, кто переносит рукописи с места на место. Значит, соединяли его с разрешения властей. Солженицын каждую минуту вызывал к себе заграничных корреспондентов, звонил, критиковал что хотел и как хотел. Перед нами, выходит, свобода высочайшей категории, такая, которая позволяет гражданину обличать свое государство даже перед чужими?! Как пелось при Сталине в песне Дунаевского: "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек..." Ну, если так, собираю чемоданы и завтра же еду в Москву, чтобы иметь возможность писать все, что мне в голову придет и чего в эмиграции мне писать не дают!.. "Ох, распакуйте вы их лучше, эти чемоданы, — советуют доброжелатели. — Там только что повесилась одна такая, у которой нашли рукопись Солженицына, — в Ленинграде".

Самиздат" выходит почти открыто в стране, где, как говорят, до сих пор один из двух заговорщиков мог быть стукачом, но уж если появлялся третий — без стукача не обходилось. Это, конечно, сильное преувеличение, ради запугивания. Но что все это значит? Долгое время героем номер один был Синявский. Теперь он сидит во Франции, помалкивает, и о нем все помалкивают. Якира и Красина на Западе носили на руках всей прессы — тоже держали за героев. Их публичные показания оказались верхом цинизма. Жорес Медведев дал понять, что Якир с самого начала был агентом. И что некоторые "группы диссидентов" существуют только в воображении. Роя и Жореса Медведевых тоже носили на руках, цитировали за границей без перерыва. Оба — откровенные коммунисты. Один из них высказал предположение, что "Самиздат" частично фальсифицируется франкфуртским "Посевом", издательством НТС, против которого он развернул целую кампанию, обвиняя в провокации. Московский "Труд" написал, что "Самиздат" делает ЦРУ на радио "Свобода" в Мюнхене. Русские эмигрантские писатели, Ульянов, Войцеховский и др., подозревают, что, скорее, он связан с КГБ в Москве. Писатель Владимир Максимов, защитник Солженицына в Москве, опубликовал открытое письмо с вопросом к братьям Медведевым, кому они служат, и намеком, что, вероятно, они служат КГБ. Лидия Чуковская, исключенная из Союза советских писателей — к величайшему возмущению западной общественности — за защиту Сахарова и Солженицына, защищая их, восклицала:

— Сахаров, трижды Герой Социалистического Труда, дважды лауреат Государственной премии! Дал нашей советской родине водородную бомбу! Сто пятьдесят тысяч рублей из своей премии пожертвовал советскому государству! А теперь его обвиняют в том, что он втравливает империалистов в дела нашей страны и братских социалистических республик... Как же не возмущаться такой чудовищной клеветой!

Действительно, и за что такую пылкую советскую патриотку надо было исключать из Союза советских писателей?

Как же дошло до того, как вообще могло до того дойти, что в мире этих советских законов несколько граждан, подчиненных этим законам, в том числе, в первую очередь, академик Сахаров и писатель Солженицын, находясь в Москве, сумели в течение такого долгого времени "беззаконно", а затем и "безнаказанно" гласить на весь мир истину о советской действительности? Вдобавок используя заграничных корреспондентов для распространения своих высказываний? А корреспонденты эти не сталкиваются на месте ни с какими трудностями. Кроме того, их органы на Западе, так нерасположенные до сих пор ко всякой "антисоветчине", вдруг начали гнаться за тем, кто первым напечатает все, что Сахаров и особенно Солженицын захотят сказать. Это загадка номер один.

 .Опубликованный Солженицыным "Архипелаг ГУЛАГ' — не роман и не произведение с "антисталинскими" тенденциями, как бывало до сих пор, но сконденсированное обвинение коммунистического строя как такового. Автора за это арестуют не сразу, но лишь по прошествии долгого времени (мелких преследований, вышеупомянутой травли и т.п.), что, в свою очередь, резко противоречит описанным в "Архипелаге ГУЛАГ" фактам из советской практики. Только 12 февраля он лишен гражданства и выслан (с согласия правительства ФРГ) в Германию. Это опять-таки вызывает бурную сенсацию во всем мире, что является результатом полного незнания советской действительности, на фоне которой настоящая сенсация — не арест и высылка Солженицына, а, наоборот, тот факт, что его не арестовали в течение предшествующих лет и 411 особенно последних месяцев, после выхода "Архипелага ГУЛАГ'. Трудно удивляться, что в суматохе этих неожиданностей иногда может происходить глубочайшее смешение понятий.

Однако, прежде чем мы перейдем к размышлению над этими загадками, пора уже, пожалуй, изложить, что, собственно, рассказано в этом "Архипелаге ГУЛАГ'.

Содержание Книга отнюдь не посвящена ни исключительно, ни даже большей частью лагерям "сталинской" эры. Как раз наоборот, "ленинская" эра представлена в ней, может быть, еще более потрясающим образом

Сказочки о неравенстве между верхним и нижним слоем, по сути дела, сводятся к пожиранию высшими чинами традиционной "икры". В действительности они иногда не успевают даже проглотить свою ложку икры, как внезапно падают с высокой лестницы под самые грязные нары в тюремной камере. Солженицын приводит массу примеров этого коллективного "уравнивания вниз". В несчастье, унижение, смерть.

Ленин был создателем самой страшной статьи Уголовного кодекса — 58-й. По этой статье за "антисоветскую деятельность", "антисоветскую пропаганду" и т.д. приговорили к смертной казни или отправили в лагеря  куда больше миллионов людей, чем успел уничтожить Гитлер за время войны

КАК ПОСЧИТАЛ?

 В Петрограде обвинитель Смирнов потребовал "шестнадцать голов". Расстреляли только десять. "Т. Курский! — пишет Ленин. — По-моему надо расширить применение расстрела..."

ВОТ ТАК

  Солженицын приводит сравнения: "За 80 вершинных лет инквизиции (1420-1498) по всей Испании было осуждено на сожжение 10 тысяч человек, то есть около 10 человек в месяц". В царской России с 1876 по 1905 гг. казнено 486 человек, т.е. 17 человек в год. В период кульминационного болыпевицкого террора расстреливали по ст. 58 в среднем 28.000 (двадцать восемь тысяч) человек в месяц

вдруг весь мир, т.н. западный, или свободный, убивается по поводу того, что Солженицына из этого ада выслали на свободу в мягком кресле "Аэрофлота". Вместо того, чтобы радоваться и поздравлять Солженицына со счастливым поворотом судьбы. Встает вопрос: читала ли эта протестующая общественность свободного Запада "Архипелаг ГУЛАГ'? А если читала, то поверила ли в то, что там написано? А если читала и поверила, то почему она не убивается сильнее над тем этапником, у которого ноги не доставали до пола вагона?..

   выражение "выбрать свободу" пошло от книги Виктора Кравченко, изданной на Западе тридцать лет назад (и давно забытой

Архипелага ГУЛАГ'; очень длинная книга, почти 600 страниц. В ней есть еще несколько высокохудожественных моментов и чем дальше, тем больше ужасающих описаний. Читаю, и вдруг мне хочется — зевать... Во всей книге нет ни одного, буквально ни одного нового факта, который уже не был бы где-то опубликован. Некоторые я помню еще с молодости, рассеянными по русской эмигрантской прессе. Зато есть много неточностей и умолчаний.

Генрих Белль Помню, как пятнадцать лет назад мы с Каролем Збышевским совершили прекрасное путешествие по Италии. Поскольку по возвращении я должен был спешно закончить работу, для которой нуждался в точных данных о советских лагерях, я взял с собой, чтобы читать по вечерам в гостиницах, труд, изданный в 1955 г. по-русски Институтом по изучению СССР, — "Концентрационные лагеря СССР". Вечером зашел в мою комнату Кароль, поглядел, что я читаю, и крикнул: "Господи, скучища какая! И как тебе охота!.." Действительно, чтение не увлекательное. Труд, хотя и переведенный на несколько языков, даже не продавался в книжных магазинах — ибо кому интересна такая тема, — а распространялся по научным учреждениям. И вдруг сегодня эта тема увлекает весь мир. Как это случилось?

Это уже не ново: не важно, что написано (и сказано), — важно, кто написал (и сказал). Но сегодня это приобрело предельно рекламную форму, граничащую с парадоксом

В октябре 1972 г. Белль заявляет: "Быть может, я не сумел стать коммунистом, но я хотел бы, чтоб коммунизму дали по крайней мере столько веков господства в мире, сколько имел капитализм". В 1974 г. Белль — первый, кто оказывает Солженицыну гостеприимство и становится его глашатаем. А с ним вместе — такие немецкие писатели, как Гюнтер Грасс или Ганс-Вернер Рихтер из прокоммунистического "Клуба-47". Странно, не правда ли?

Вообразим себе такую фантастическую картинку: прихожу я к Беллю, допустим, год назад, и говорю: "Господин Белль, а не поможете ли вы мне издать одну книгу и нажить на ней состояние? Это будет публикация всего того о большее и цкой революции, что уже было в старых статьях русской эмигрантской прессы с 1920 г. — в Хельсинках, Таллине, Риге, Каунасе, Вильне, Варшаве, Белграде, Праге, Берлине, Франкфурте, Брюсселе, Париже! В США, Аргентине и Австралии, в Шанхае и Харбине

Максимилиан де Сантерр В главе "Корабли Архипелага" Солженицын пишет: "Вот этот французик подвижной около решетки — что он все крутится? чему удивляется? чего до сих пор не понимает?.. Макс Сантер, французский солдат... Говорили ему по-хорошему — не крутись, а он все околачивался около пересыльного пункта для русских репатриируемых. Тогда угостили его советские выпить... Очнулся уже в самолете, на полу. Увидел... над собой сапоги конвоира. Теперь ему объявили десять лет лагерей, но это же, конечно, злая шутка, это разъяснится?.. О, да, разъяснится, голубчик, жди!" И Солженицын добавляет, что "освободится он только в 1957".

Сходится, хотя с некоторыми ошибками в деталях. Де Сантерр просидел 12 лет. И я его заметил тоже внезапно, крутящегося, подвижного, малорослого, — было это году в 65-м — в кафе на берегу Изара. Он подсел ко мне, мы разговорились. Позднее его протекции я был обязан выходом одного из моих романов в мюнхенском издательстве "Пфайфер", где он в 1962 г. издал свою книгу "Имя им легион". Книга о советских лагерях. Она даже неплохо разошлась, вышла также по-французски, по-английски и по-шведски. С рисунками (де Сантерр — художник), фотографиями, таблицами и т.п. Во всемирном масштабе автор остался неизвестным. Я собирался не перечислять авторов этого типа, ссылаясь на их буквально неисчислимое количество (в т.ч. много замечательных писателей-поляков) . Исключение делаю, будучи спровоцирован самим Солженицыным. Слышал, что книга Солженицына выходит, например, в Германии первым тиражом в 800 тыс. экз. Книга его солагерника де Сантерра в свое время достигла, кажется, 8 тысяч. Она другая — я не сказал бы, что она менее или более интересна. Но Солженицын писал — в Москве. Де Сантерр — в Мюнхене. Теперь, когда Солженицын упомянул де Сантерра, ему говорят: "Чего ж вы думаете! Бегите давать интервью! Карьеру сделаете!" Не что пишется, а кто пишет — это было, как я уже упомянул, всегда решающим в торговле известностью. Сегодня прибавилось: где пишет

Читаю, например, в центральном органе польской эмиграции, выходящем в Лондоне, в номере от 23 января 1974 г. такой сенсационный заголовок на первой странице: "Последняя тайна 2-й Мировой войны. Союзники выдали казаков Сталину". Моя книга об этой выдаче казаков, "Контра", вышла по-польски в 1957 г., семнадцать лет назад. В 1970 г. в Америке изданы два тома монументального труда атамана Науменко "Великое предательство". А всего на тему выдачи союзникам бывших советских граждан в руки Сталина на Западе появилось публикаций на русском языке — 383, на английском, немецком, французском, голландском и итальянском — 68. Это все не стоило зарубки в памяти. Достаточно было, чтобы Солженицын написал в Москве, в подстрочном примечании, петитом, полтора десятка строк о выдаче казаков (притом с ошибками), чтобы британский историк лорд Николас Бетелл посвятил этому целую статью в "Санди тайме" (и тоже с ошибками; он, в частности, пишет, что с британской стороны якобы не употребили мошенничества при выдаче, в то время как оно уже давно описано в деталях, обсуждено и т.п.). И эмигрантское издание перепечатывет это как сенсацию. Это, разумеется, только мелкий примерчик общераспространенного явления

Сегодня все соболезнуют Солженицыну, которому пришлось вылететь за границу первым классом "Аэрофлота". А его книгами полны витрины всех книжных лавок. Богом и истиной клянусь, для меня по-прежнему остается загадкой, почему ему сострадают: потому ли, что он оставил "рай", в котором жил, или "ад", который описывает?

Есть в Цюрихе место, которое по справедливости называется "Централь". Отсюда звездой разбегаются трамваи; за широким мостом над Лимматом виден ансамбль старосветского вокзала; отсюда начинается Лимматская набережная, идущая к озеру вдоль канала, по которому проплывают пассажирские катера; между осенних листьев, между воробьев и голубей, на белые поручни набережной садятся белые чайки, следя за прохожими в ожидании, что им что-нибудь кинут. Здесь движутся и расходятся потоки машин. Большие универмаги. Киоски со всеми сигаретами мира, газеты на всех языках и любой направленности — целые полотнища неограниченной свободы печати. Посередине маленький асфальтовый островок. На нем две скамейки. Когда солнце пригревает, хоть и осень, можно присесть, закурить сигарету, посмотреть, отдохнуть. Там, за поворотом, — отсюда не видать — Банхофштрассе, улица банков, бриллиантов и золота в витринах. В центре этой зажиточности, и европейского движения, и заглядывающих в глаза птиц на другую скамейку сели кудлатые представители "молодежи" и раздают прокоммунистические листовки. Загадка абсурда.

Штапферштрассе, 45 Влево от Централи идет крупная артерия, Вайнбергштрассе. Сразу за католической церковью Либфрауэнкирхе надо повернуть направо, переулками в гору, в гору, и вот уже выходишь на вираж Штапферштрассе. Ее можно бы назвать тихой окраиной. Сквозь штакетник на тротуар высовываются красные волчьи ягоды, белые шарики снежноягодника. Деревья над ними осень написала, как на полотнах старой школы. Здесь нету чаек и голубей; здесь ласточки, дрозды и разнообразные в эту пору перелетные из породы "певчих". Поют они не как-нибудь особенно прекрасно, но приятно. На самом повороте, в доме номер 45, живет Александр Солженицын.

Вилла в глубине сада. Садовая калитка заперта на ключ. Но ее открывают дети. Тишина, как раз ни одного прохожего. Еще в августе 1973 г. Солженицын, давая на своей даче в Нарофоминске под Москвой интервью корреспонденту парижского "Монда", жаловался, что КГБ угрожает его жизни; что он получает анонимные письма с угрозами, наверняка написанные кагебистами; что он получил предостережение, будто ему хотят подстроить "автомобильную катастрофу", и т.п. Признаюсь, что эти страхи показались мне несколько рассчитанными на то, чтобы "эпатировать буржуа", скроенными как будто на западный манер. Не представляю себе кагебистов (как перед тем их коллег из ЧК, ГПУ, НКВД), занятых писанием анонимных писем. Система коммунистической полиции действует иными механизмами: им достаточно нажать соответствующую кнопку, не теряя времени на пустые забавы. А теперь за границей во всяком случае легче ликвидировать кого-нибудь на Штапферштрассе в Цюрихе, чем хотя бы Бандеру в Мюнхене, которого застрелил агент КГБ из бесшумного пистолета с цианистым калием, несмотря на то, что Бандера был постоянно окружен охраной. Здесь никакой охраны, никакой тайны или скрываемого адреса, как нередко скрываются решительно "выбравшие свободу", хотя  бы в последнее время Аллилуева в США. Каждый из 438 тыс. жителей Цюриха мог бы сюда пальцем указать

Прилетев на Запад, Солженицын получил из Москвы жену, детей, тещу. Андрей Донатович Синявский ("Абрам Терц") пишет в первом номере "Континента", который только что вышел на Западе, что на советской таможне у выезжающих "ищут больше всего... не золото, не бриллианты... а — рукописи". Но Солженицын получил из Москвы два ящика рукописей и личный архив. Получил мебель, которая была у них со второй, нынешней женой, 35-летней Натальей Светловой. Кроме того, огромный резной письменный стол, единственное, чего он не оставил из своей прежней мебели первой жене, Наталье Решетовской, — так он любил этот стол. Пишет, он, правда, не за столом, а за специальной высокой конторкой. Эту конторку ему тоже прислали из Москвы. Любимую лампу. Иконы. Нильс Мортен Удгаард, норвежский журналист, который знал Солженицына еще в Москве и в августе 1974 г. в порядке исключения был принят им в Цюрихе, описывает в скандинавских газетах, что Солженицын получил из Москвы также свою машину марки "Москвич", которую обменял в Швейцарии на "Пежо". По городу он ездит, однако, преимущественно на трамвае: пассажиры узнают его по многочисленным фотографиям, но не пристают: вежливость

Гамбургский "Шпигель" за октябрь 1974 г. утверждает, что немецкий тираж достиг 1,1 миллиона. Не ясно, как обстояло дело с жестом отказа от гонораров. Но подсчитаем примерно.

Книга эта в Германии стоит 20 марок. Считая гонорар только в 10% от цены продажи (т.е. не учитывая обычной прогрессии при более высоких тиражах, даваемой авторам издателями), гонорар, причитающийся Солженицыну за одну книгу только в Германии, составил бы около 2,2 миллиона марок. Сумма огромная. А если взять все книги, а если взять все страны, не говоря даже о Нобелевской премии!.. Так что не "легендарные" миллионы, как это иногда 438 пишут, беря в кавычки, а действительные. В таком обеспеченном положении не оказался, пожалуй, ни один эмигрант. Правда, Солженицын — не "эмигрант", он это подчеркивает, а только насильно высланный, но материального положения это не меняет. Между тем, теща выражает некоторую тревогу:

— Еще неизвестно, на что мы будем дальше жить...

— Что вы! Шутите?

— Нет, серьезно.

Оказывается, Солженицын якобы решил жить исключительно на доходы от книги "Август Четырнадцатого". А все остальные гонорары передает в "Фонд помощи преследуемым", учрежденный его другом Александром Гинзбургом... О Гинзбурге же мы знаем по газетам, что он живет где-то под Москвой. Классический "диссидент" и т.д. Якобы подвергающийся постоянным преследованиям со стороны КГБ и т.д. и даже постоянно вынужденный менять место жительства... Так что трудно вообразить, чтобы он бегал с места на место с чемоданом, наполненным миллионами долларов. Или он депонировал их в Госбанке? И свободно располагает ими, выдавая чеки на помощь заключенным?.. А может, они еще лежат в швейцарских банках и не переведены в Совдепию? Одним словом, ни местонахождение, ни размеры на сегодняшний день этого "Фонда" пока не обнародованы.

Его существование подтверждается тем, что, как говорят, Генрих Белль обратился к Солженицыну с просьбой оказать помощь из этого "Фонда" — бедным чилийским коммунистам... И, по тем же рассказам, Солженицын отказал. Удивительно: Белль — как его некоторые в Германии называют, литературный покровитель анар-хо-коммунистических революционеров, — несмотря на свои прокоммунистические симпатии, человек не только талантливый, ной умный; как же ему пришло в голову обратиться к автору "Архипелага ГУЛАГ' за помощью для коммунистов? Ко мне, например, никто с таким предложением не обратился бы, даже если б я на своих книгах заработал в три раза больше, чем Солженицын. Что-то тут, значит, не так — как говорят русские, "без поллитры не разберешь". Но сохраним себе эту поговорку на будущее, так как нам еще не раз придется к ней обратиться

В разговоре с вышеупомянутым Нильсом Мортеном Удгаар-дом Солженицын сказал несколько загадочно: "На Западе не отдают себе отчета в том, что даже в самиздате автор не может высказаться вполне откровеннно..." Это в Совдепии. Но что мешает этому на свободе?

Солженицын сам, как правило, никого не хочет принимать из русской эмиграции. Ни из первой, ни из второй, послевоенной. (Некая брешь, сделанная им во время "пресс-конференции" о возникшем якобы в Москве самиздатском журнале "Из-под глыб" составляет в этом отношении скорее исключение, подтверждающее правило.) Отталкивает он и некоторых своих "современников", например, Дмитрия Панина. Это непонятно. Ибо, даже не сочувствуя духовно, разве не интересно поговорить с человеком? Писателю? А ведь есть еще много, особенно в первой эмиграции, "очевидцев истории", о которой он писал и намерен продолжать писать. Участников и "августа 14-го", и 1916-17 гг., над которыми он вроде бы сейчас работает. Так что даже с точки зрения профессионально-литературной... Ведь он же сам, еще будучи в Москве, призывал доставлять ему источники... Нет, не принимает. Не дает также никаких интервью русской эмигрантской печати. Даже несколько предпочитаемой им (о чем дальше) "Русской мысли", выходящей в Париже под редакцией кн. Зинаиды Шаховской.

он упоминает также об одном посещении Солженицына одним поляком и о разговоре, которым оба были крайне довольны. При этом Солженицын после задаваемых ему вопросов выходил в другую комнату и возвращался с ответом, написанным на листе бумаги... Кто такой был этот гость, не говорится. У меня лично есть некоторые причины полагать, что Лешек Колаковский. Но, может, и не Колаковский. Это неважно. Зато надо констатировать, что действительно люди, профессионально принадлежащие к т.н. левой интеллигенции, по-видимому, пользуются некоторым приоритетом на Штапферштрассе.

Загадка удивительного парадокса Литература, популярно называемая "антисоветской", "антикоммунистической" и т.п., до сих пор в кругах левой интеллигенции считалась — уже за одну тему, невзирая на литературную ценность — продуктом "китча" или, как сейчас выражаются в ПНР, "халтуры". Серьезный и уважаемый писатель либо философ на Западе считал ниже своего достоинства связываться с чем-то подобным или вступать в дискуссию. Литература такого рода была ниже т.н. уровня, установленного мировым истеблишментом. Внезапно — притом, казалось бы, в зените международной "разрядки напряженности" — автор книг о советских лагерях получил особое расположение этих сфер. Вдруг мы не можем пожаловаться на отсутствие "антисоветской литературы" в мире... Как это произошло? Мы когда-то уже задавали этот вопрос. Прежде чем попробовать ответить, установим некоторые, на вид странные факты

4почему все-таки Солженицын пришелся так по вкусу разнообразным оттенкам всемирных левых? Отчасти это объясняет Белль в цитируемом предисловии к польскому изданию: "Ни один человек в мире не может желать революции в Советском Союзе... А поскольку Солженицын не призывает к...", — тут остановимся.

Скорее наоборот: он именно призывает в своих выступлениях к отказу от борьбы с Советским Союзом, с коммунизмом! Он не только против (контр-) революционной и вооруженной борьбы, но и против борьбы политической... Он призывает оставить всякие попытки резкой, "физической" ликвидации коммунистического строя. Это было уже в его письме "вождям Советского Союза". Но и в позднейших выступлениях тоже. В последний раз — в большом докладе-декларации 16 ноября 1974 г. в Цюрихе, где он выступил как апостол "нравственной революции", "нравственного преображения" при отказе от всех общепринятых средств применения силы или политического давления. Поскольку к "нравственному преображению" уже тысячелетиями призывали проповедники всех вер мира с известным нам результатом, такой призыв можно было бы скорее изложить русской поговоркой: "Жди у моря погоды". И как раз это левым господам, должно быть, особенно нравится. Прибавим, что Солженицын произносит все это не из кресла или с политической трибуны, а из-за колючей проволоки своего "Архипелага  ГУЛАГ'. И это стократно повышает значение его слов. Нравственное значение

  На фоне описанных событий в марте 1974 г. из Москвы на Запад прибывает советский писатель, советский гражданин с женой, Владимир Максимов. Вокруг него сразу устраивается много шуму. Максимов — автор нескольких романов, в т.ч. вышедшего в самиздате "Семь дней творения". Еще не прочитанного, но уже известного. Максимов заявляет, что собирается издавать на Западе журнал. И с места вокруг него наступает необычайная толкотня, как будто рекламу журнала кто-то загодя готовил.

Если бы кто-то из нас, польских, русских, литовских, украинских и т.д. — или уж не знаю каких: югославских, болгарских, румынских — эмигрантов внезапно заявил: "Господа, я издаю журнал!" — ни один житель обеих Америк не обратил бы на это больше внимания, чем на услышанный позавчера гудок автомобиля. Смехотворно. Но на заявление Максимова сбегаются журналисты, фотографы, ПЕН-Клубы, даже политики, чтобы попросить его дать интервью, прочитать лекцию. Может быть, потому, что этот журнал вовсе не будет "эмигрантским"?.. Кто знает, нельзя ли его будет позднее назвать антиэмигрантским? Называться он будет "Континент".

Еще перед большим сеансом для печати в лондонском "Ритце" Максимов в интервью гамбургской газете "Вельт" (18 сентября 1974) подчеркнул, что у журнала — широко очерченная программа: он хочет, можно сказать, соединить людей из Восточной Европы в общем Диалоге с интеллектуальным миром Запада... Журнал не будет иметь ничего общего с "либерализмом". Он будет антитоталитарным, но не антисоветским. Это не наша цель, сказал он. Конечно, объявляя войну тоталитаризму во всем мире, мы объявляем также войну советским методам... Однако мы враги борьбы с применением силы, противники всяких форм насилия. Значит, "борьба" в переносном, исключительно духовно-интеллектуальном смысле.

Слова "коммунизм" Максимов вообще не употребляет. Его нет. Поэтому не может он говорить и о каком-то "антикоммунизме". Зато много говорит о тоталитаризме и особенно опасности фашизма. Почти сорок лет спустя после его разгрома. Все остальное завернуто в вату вполне красивых и вполне правильных слов, в 445 основном уже известных по предыдущим высказываниям "диссидентов". Это предельно краткое изложение

Любопытен разговор Густава Герлинга-Грудзинского с Максимовым ("Культура", октябрь 1974). Он, в частности, обратил внимание на отсутствие в редколлегии "Континента" украинцев или прибалтов. На что Максимов ответил: "Мы установили контакт с известным литовским писателем Мерасом, которому разрешили эмигрировать из Каунаса; начиная со второго номера он будет временно представлять всех прибалтов..." Поразительный ответ. Прибалтийская эмиграция на Западе многочисленна. Прежде всего литовская, но латышская и эстонская — тоже. В Швеции они издают журналы. В Риме существует литовское представительство и дипломатический центр (захват прибалтийских государств Совдепией де-юре не признан западными державами). В Америке они имеют сильные организации, издают газеты, книги. Среди этих эмигрантов большое число выдающихся литераторов, журналистов, ученых, художников, священников и т.п. Но Максимов будет ждать "известного писателя" Мера-са (никому, кстати, неизвестного), которому советские власти разрешили выехать из Каунаса. Чтобы он представлял "всех прибалтов". Представлял — кем уполномоченный?

Герлинг-Грудзинский спросил: "Каково участие Солженицына в 'Континенте'?" Максимов: "Огромное. Это он придумал название журнала. Я нахожусь с ним в постоянном контакте... Он откроет нам по меньшей мере часть своего богатого архива..." Герлинг-Грудзинский не спросил, каким образом арестованный и насильственно высланный за границу Солженицын оказался обладателем "богатого" архива?

 России" официально нет — есть Союз Советских Социалистических Республик. Значит, его граждане официально представляют Советский Союз. Если же принять, что существует высшее понятие "России", охватывающее всех русских, невзирая на официальную терминологию, то, в свою очередь, представляется нелогичным, почему Владимир Максимов, живущий в Париже, — "русский", а Зинаида Шаховская, живущая в Париже, — "эмигрантка"?..

Если говорить о личности ее родного брата, архиепископа Иоанна Сан-Францисского ("Странника"), то его деятельность уже выходит за эмигрантские рамки и входит в сферу всемирного советского проникновения в религиозные дела. Этим проникновением руководит известный советский агент митрополит Никодим, которого вся русская православная печать называет "чекистом в рясе". Именно с этим Никодимом устанавливает контакты архиепископ Иоанн Сан-Францисский. Сначала негласные, еще в 1961 г. в Дели, на заседании Всемирного Совета Церквей, где он представлял православную Американскую митрополию, а Никодим — Московскую Патриархию. В результате, Никодим в 1963 г. прибыл в Америку. Дальнейшие переговоры проходили под сенью того же Всемирного Совета Церквей — политическое лицо которого достаточно известно — в 1968 г. в Уппсале, а годом позже, в январе 1969-го, 447

— опять негласная встреча в Нью-Йорке. Темп переговоров все убыстряется: в августе того же года — в Женеве и, наконец, в ноябре—в Токио. Там выносится решение: православная митрополия в Америке признает каноническую юрисдикцию Москвы и взамен получит от нее "автокефалию". В награду за свои хлопоты архиепископ Иоанн Шаховской получил бриллиантовый крест на клобук. Против этого неканонического проникновения Москвы протестуют Вселенский патриарх в Константинополе и четыре восточных патриарха, а также все свободные русские Церкви в мире.

Главная его основа и одновременно отличие от существующей в свободном мире русской печати состоит в следующем: все органы русской эмиграции, вне зависимости от направления, подчеркивали отличие понятия "Россия" от понятия "Советский Союз", разрыв исторической непрерывности и навязанность болыпевицкого строя. "Континент", наоборот, подчеркивает историческую непрерывность до- и послереволюционной России. (Может, поэтому он и пришелся по вкусу столь большому числу поляков.) В особенности в нем подчеркивается единство "русской" литературы, в отличие от контрреволюционной терминологии: "советская литература".

Андрей Синявский (Абрам Терц), который уже до того, в одном интервью, на вопрос, радуется ли он жизни в свободном мире, ответил: "Я предпочел бы остаться в России... Мои конфликты с правительством не носили ни политического, ни идеологического характера. Это были конфликты художественного и эстетического порядка", — теперь пишет: "...молодой человек явился в дом и сказал: 'я — антикоммунист! я — за правду!'. Очень мило. Только как-то общо, недостоверно, назойливо. И зачем брать за точку отсчета... то, что для вас потеряло цену? Сколько можно определять себя негативно?" Советское подпольное искусство, пишет Игорь Голомшток, "возникло... как реакция не на господствующий режим, а на... культурный и эстетический вакуум... Поэтому борьба официального и неофициального искусства в СССР — это не столкновение двух различных политических идеологий. Это борьба антикультуры... с культурой, ...парадокс, произросший на почве тотального сюрреализма..." Александр Пятигорский пишет о метафизических идеях в современной России... Карл Штрем помещает разговор с Милованом Джил асом, хваля его за то, что он далек от огульного осуждения. О Тито, например, Джилас говорит с уважением, признавая, что для Югославии он проводит правильную и единственно возможную политику. Людек Пахман сожалеет, что 1968 год отнял не только у Чехословакии свободу, но и у коммунистического движения — шансы сыграть позитивную роль...

К примеру, я не верю, что советский гражданин, живущий в Москве, акад. Сахаров, может быть — как сообщается — членом правления Фонда "Континента", помещающегося в Мидланд-банке на Флит-стрит в Лондоне, иначе, нежели с ведома и согласия советских властей. Так же я не верю, чтобы без одобрения этих властей он мог созывать в Москве "пресс-конференции" либо обзванивать — при том, что его соединяет московское управление связи, — то те, то иные иностранные государства со своими оппозиционными заявлениями. То, к чему другие относятся серьезно, да будет мне позволено считать в этой шараде гротеском

Мой лозунг, который я когда-то выразил в форме анекдотической переделки черносотенного лозунга ("Бей жидов, спасай Россию!"), таков: "Бей коммунистов, спасай свободную мысль!" А лозунг Солженицына со товарищи: "Спасай свободную мысль, но — ни в коем случае — не бей коммунистов!"

 Неужто мне "любить" его, когда он считает "своим отечеством" то, что я считаю центром всемирной заразы? Несколько иначе смотрел на это его предшественник по Нобелевской премии Иван Бунин. В своем дневнике 1 января 1945 г. он записал: "'Патриоты'!.. 'Amis de la patrie sovietique'...(Необыкновенно глупо: 'Советское отечество'!...)".

ЕШЕ ГЛУПЕЕ (ДЛЯ ПОЛИТИКА) СЧИТАТЬ СВОИМ  ОТЕЧЕСТВОМ ТО, ЧТО ОСТАЛОСЬ В ПРОШЛОМ

Солженицын вознесен на пьедестал русского "национального пророка". Например, редактор "Русской мысли" кн. Зинаида Шаховская написала: "Коммунизм бросил вызов России, а Россия — ответила ему Солженицыным!"... Пожалуй, трудно себе представить более пустословный культ личности, если принять во внимание историю без малого шестидесяти лет с тех пор, как воцарился коммунизм. Я знаю очень умную и рассудительную женщину — профессора университета, которая, тем не менее, при малейшем намеке на критический подход к Солженицыну поднимает крик.

Побывал у меня в гостях живущий в Париже Дмитрий Панин, один из самых знаменитых до недавнего времени в печати "диссидентов", который исчез с этой арены с тех пор, как стал противостоять "духовному" всевождизму Солженицына. Панин был его товарищем по несчастью; они сидели вместе на знаменитой "шарашке", описанной Солженицыным в прекрасной, кстати, книге "В круге первом". Панин выступает в этом романе под фамилией Сологдин. Так вот Панин разделяет скорее — с поправками — мои взгляды; однако он решительно отвергает возможность какой бы то ни было рассчитанной игры со стороны Солженицына. Панин прекрасно его знает и говорит: "Он всегда был такой, импульсивный, и подчинялся только своим настроениям, и то, что он сейчас говорит, выража- 461 ет его личные, и только личные, взгляды". Я охотно соглашусь с Паниным, тем более, что не придаю этому моменту большого значения. Хотя многие внешние обстоятельства кажутся мне загадочными, но для меня важны — как я неоднократно подчеркивал — не столько источники действия, сколько его результаты.

Возникло это будто бы из того, что, когда ЦК партии в Москве ознакомился с содержанием "Письма вождям Советского Союза", в котором Солженицын категорически выступает против любой формы применения контрнасилия по отношению к Совдепии, его как можно скорее погрузили в самолет и со всем вообразимым комфортом переселили на капиталистический Запад, чтобы он здесь возвещал свои тезисы. Все возможно

Совдепия создала не один, а много менее известных, разнообразных "трестов" под различными криптонимами. На языке специалистов они называются "легендами". Они были приспособлены к заграничным кругам, в которых должны были действовать. Были и "Младороссы", и "Евразийцы", и "Братство русской правды", и мн. др. Со временем занялись и проникновением в левые круги.

Самой известной была "легенда" под криптонимом "Синдикат", которая проникла в организацию социалистов-революционеров Бориса Савинкова. Савинков настолько поверил мнимому посланцу с родины Мухину, который якобы представлял "либеральных демократов" в России, что даже дал ему тайные адреса своих людей. "Мухин" оказался в действительности чекистом А.П.Федоровым. Погибли сотни людей. Наконец самого Савинкова заманили в Совдепию, где он тоже погиб. Дело было тем более показательным, что сам Савинков принадлежал к крупнейшим "профессионалам" в области раскрытия провокаций. А на эту — поддался.

Известным было также дело Беседовского, советского дипломата во Франции. В октябре 1929 г. он прыгнул через стену посольства в Париже и в разорванной одежде пришел во французскую полицию просить убежища. Сенсация на весь мир! В начале 30-х гг. он издает журнал "Борьба", а затем знаменитую книгу "На путях к Термидору", которую западная печать и общественность приняли как ценный источник информации о Советском Союзе. В действительности она была источником дезинформации, подготовленной ГПУ. Беседовский издал еще несколько апокрифов: уже после войны фальшивый "Дневник Максима Литвинова", бывшего советского наркома иностранных дел, "Записки" вымышленного племянника Сталина Буду Сванидзе и т.п., — прежде чем был разоблачен как советский эмиссар

Все эти "легенды", управляемые из Москвы, не были похожи одна на другую. Наоборот, они обнаруживают "плюрализм" мнений, дискутируют и полемизируют друг с другом, чем еще больше подчеркивается их мнимая "спонтанность". Однако их объединяет одна, можно сказать, высшая идея и цель: отвлечь Запад и эмиграцию от применения силы в борьбе с коммунизмом и Советским Союзом. Ни войны, ни революции, ни контрреволюции, ни террора. Аргументы при этом тоже не были схожими. В общих чертах, они разделялись на две группы.

1. Коммунизм, по существу, уже кончен. Он одряхлел и впал в маразм. Внутренняя эволюция идет быстрыми темпами. Зачем же с ним бороться, если он сам рухнет? А применение силы может спровоцировать динамическое возрождение воинствующего коммунизма и прекращение эволюционного процесса в стране.

2. Советская мощь так велика, что силой ее не свергнуть. Тем более, войной, ведущейся с Запада, "гниющего", слабого, который в этой войне потерпит поражение. Надо поэтому делать ставку на время, на использование идейно-нравственных средств и ни в в коем случае не на военные действия

Диссиденты» Как показывает само название, это не люди свободного склада, но "отщепенцы" от коммунистического ствола, из которого они выросли. Английское dissenters определяет их как нонконформистов, раскольников. Этим именем когда-то называли тех, кто не принадлежал к Англиканской Церкви, — пресвитериан, методистов и т.п. По-латыни dissidentes de religione — это разнящиеся в делах веры, но не противники самой веры. Им-то и предстоит вести нас по намеченному пути. Эта новая структура выступила в облике, откровенно приспособленном к "объективным условиям" послевоенного периода. По времени она совпала примерно с высылкой на Запад Солженицына. Апогея же достигла в сближении и частичном слиянии в общий фронт с "еврокоммунизмом". Глобальный размах и характер "диссидентского движения" — иной, чем у былого "Треста" с его "легендами". Разумеется, как тогда, так и сейчас в шеренгах шагают люди с наилучшими побуждениями. Общими с "Трестом", однако, остались главные директивы

Диссидентская литература тоже многорепертуарна. Так, например, тот же Рой Медведев пишет, что в России было три великих пророка: Толстой, Ленин и Солженицын, — после чего переходит к критике некоторых высказываний этого последнего. Роли разделены. Амальрик и плеяда "левых" (Белоцерковский, Плющ, Левитин-Краснов и т.п.) в книге "СССР — демократические альтернативы" выступают за расчленение России, только, разумеется, не силой оружия.

Мы уже задали вопрос: "Кто это делает?" Пальцем показать трудно. Раздавались изолированные высказывания, что это делает КГБ, раздавались также, что — ЦРУ. Наивное упрощение. Это делается — если оставаться при безличном глаголе — на гораздо более высоком уровне. При этом следует повторить, что, как в каждой акции, рассчитанной на всемирный масштаб, лишь ничтожная доля исполняет свои функции сознательно. Остальное составляют массы, включающие широкую шкалу попутчиков, сочувствующих, людей доброй воли и искренней веры в правоту дела.

Ядро этой массы во всем мире составляют люди т.н. марксистской формации, во всяком случае — социалистической, которые в значительной степени захватили "духовную власть" над общественным мнением. Раз только случилось, что одна из самых серьезных западногерманских газет, ультрадемократической направленности, симпатизирующая диссидентам "Франкфуртер альге-майне", поместила несмелую статью о том, что, должно быть, все-таки существует какая-то "договоренность" между Москвой и ее диссидентами. Это замечание обошли молчанием, как замалчивают и все остальное, что каким бы то ни было образом осмеливается подрывать веру в "спонтанность" диссидентского движения. С этой точки зрения, в свободной печати свободного мира соблюдается достойная восхищения дисциплина. Солженицын и Сахаров пользуются добровольным "культом личности", не меньшим, чем пользовался Сталин — принудительным. Кто только выступит с возражениями или сомнениями, исключается из числа получающих слово. Это слегка напоминает неписаные законы, введенные сразу после 2-й Мировой войны, когда считался голос не человека, а "антифашиста". Сегодня — ни в коем случае не считается голос антикоммуниста, только — диссидента

уже десятками лет закрепилось, что уважаемые на Западе журналы, издательства, книжные магазины — даже в период холодной войны — привыкли рассматривать произведения антикоммунистического содержания как своего рода литературный китч. И вдруг каждое произведение, написанное Сахаровым и Солженицыным "в защиту прав человека", автоматически оказывается на книжных витринах всех языков мира. При этом характерно, что, например, "Архипелаг ГУЛАГ' не содержит никаких, дословно никаких, новых сведений, которые не были бы уже известны за прошедшие пятьдесят лет. Это вещи, описанные — нередко с гораздо большим талантом — в сотнях книг и сотнях тысяч статей. Тем не менее, издатели вырывают друг у друга права на публикацию Солженицына и судятся за них. Как же до этого дошло именно в эпоху величайшей с 1945 г. "разрядки"?.. Может, это объясняется внезапным бунтом читательских масс? Ничего подобного: книги других авторов аналогичной тематики по-прежнему не могут рассчитывать на распространение, если на них не стоит "диссидентский" штамп.

В этом дисциплинированном отказе от критического восприятия явлений доходит до гротеска. Трудно перечислять здесь все телефонные звонки за границу и иные деяния "защитника прав человека" академика Сахарова, проживающего в Москве. Многие из них даже в "нормальном" государстве могли бы считаться антигосударственной деятельностью (как, например, телеграмма иранскому шаху, чтобы тот не выдавал бежавшего вместе с самолетом советского летчика!). Он разоблачает перед всем миром якобы всемогущую политическую полицию и даже дает пощечину майору КГБ на каком-то процессе (!), и волос с головы у него не падает. Наоборот, ему предоставляют правительственную машину, чтобы он поехал в американское посольство за посланием президента Картера. Он явно недоступен для полицейского вмешательства. Тем не менее, весь мир (и мы в том числе) поддались внушению какой-то фантазии, над которой мы — расскажи нам такое еще сколько-то лет назад... — хохотали бы до икоты, главное, над наивностью тех, кто верит в реальную возможность такой фантазии. Ибо она противоречит здравому разуму и всему, что мы знаем о советском строе и его методах с 1917 по 1977 гг. Сегодня же все молчат. Разве что иногда с некоторым смущением быстро-быстро пролистываешь новые сообщения о подвигах Сахарова, когда они чересчур уж выносят нас на орбиту сюрреалистической сказки. И опускаешь глаза, чтобы не выдать, что лишь по принуждению веришь в "героическое поведение правозащитника Сахарова".

Кому-то, видимо, очень важно принуждать к такой рекламе. (Сахаров, разумеется, подвергается "репрессиям": то "предупреждение" прокурора, то бородатая шутка с лишением московской прописки. Репрессии не менее гротескны.) Конечно, струну в Совдепии лучше не перетягивать. И когда, например, шах Ирана летчика в конце концов выдал, то никакой Сахаров, никакая "Международная Амнистия", никакое общественное мнение уже не интересуется такой мелочью, как: а не подвергли ли летчика пыткам, не расстреляли ли его, или, может быть, повесили, или приговорили сгнивать в лагере? Важно, что самый выдающийся защитник прав человека имеет свою резиденцию не где-нибудь, а в Москве.

Словно по мановению волшебной палочки, "оппозиция" приобрела почти во всех странах советского блока образ и подобие тех форм, которые мы наблюдаем в советском "диссидентстве". Это происходит в Чехословакии, Восточной Германии, Венгрии и т.д. К этому прибавляются небольшие организации, заявляющие о своем существовании, мы их здесь перечислять не будем, и в их числе — "Комитет защиты рабочих" (КОР), вокруг которого так много шуму.

Шум позволяют поднять уже знаменитые фамилии. Представительную роль "польского Сахарова" взял на себя партийный коммунист, проф. Эдвард Липинский, член ПАН. В Народной Польше он сделал карьеру как экономист. До войны и во время оккупации он был членом Польской социалистической партии. В 1948 г. вместе с группой отщепенцев перешел в коммунистическую ПОРП. Награжден орденом "Знамя труда" I класса. В 1973 г. — премией коммунистического "Экономического общества" за труд "Маркс и вопросы современности". Говорят, несколько месяцев тому назад исключен из ПОРП, о чем эмигрантская печать сообщила тоном сострадания к беде, в которую попал "корифей польской политэкономии". Прибавим, что проф. Липинский — один из тех, кто по-прежнему считает себя коммунистом; он только предупреждал, что неверная политика партии может привести к трагедии, т.е. к попыткам насильственного переворота в стране

на первый план выдвинулись Адам Михник и — в прошлом "коммунист из коммунистов" — Яцек Куронь. Куронь когда-то создавал "красное скаутство", он — "вальтеровец" ("Коммунист — это человек, который борется за социальную справедливость"). Вот нынешние фактические вожди, как они сами подчеркивают, "легальной оппозиции". На Западе знамя движения взял в свои руки Лешек Колаковский, бывший пропагандист атеизма в Польше (сотрудник журнала "Аргументы", органа "Объединения атеистов и вольномыслящих"), профессор Варшавского университета. В 1968 г. Колаковский тоже выступил с критикой партийных ошибок. В результате, как сообщает эмигрантский источник, "его, самого выдающегося в стране марксиста, наказали за это исключением из партии"! Присоединился также марксист Влодзимеж Брус и масса сочувствующих

Прежде всего подчеркивается принципиальная установка: никакого насильственного переворота. Адам Михник на собрании польской эмиграции в Стокгольме 5 марта 1977 г. покончил со всякими сомнениями на этот счет: "В Польше нет революционной ситуации. Революционная ситуация была бы для Польши катастрофой... Оппозиция действует открыто и легально. Единственная общая ее цель — защита прав человека". То же самое подчеркивают все, буквально все члены "движения". Иногда с некоторым разнообразием программ. Так, например, глашатай т.н. католических кругов, часто вояжирующий по Европе и Америке Стефан Киселевский, горячо рекомендует "финляндизацию" Польши внутри советского блока как идеальное решение для нашей страны. В этом его поддерживает коммунист Куронь в своей программе "третьей Польши". Он пишет: "Мы как нация можем сознательно отказаться от части своего суверенитета в пользу государственной власти или, по соглашению с этой властью, прямо в пользу иностранной державы. Целью при этом был бы статус Финляндии... ограниченной в своей внешней и внутренней политике постольку, поскольку это затрагивает... интересы Советского Союза

Побег советского писателя Кузнецова наделал шуму во всем мире. Публикации, интервью, телевидение. И в польской эмигрантской печати кое-что на эту тему появилось. Однако напрасно искать здесь одно знаменательное высказывание Кузнецова, где он делит советских писателей на категории. Цитирую с сокращениями ("Русская мысль", Париж, 25сентября 1969):

"1. Полностью подчиненные. Да здравствует советская власть! Шолохов, Михалков, Кочетов.

2. Умеренно либеральные. Да здравствует советская власть! Но не все, что делается, прекрасно... Катаев, Симонов, Рождественский.

3. Воинственно либеральные. Да здравствует советская власть и коммунизм с человеческим лицом! Но только под суд не хотим! Евтушенко, Вознесенский, Твардовский.

4. Оппозиционные. За советскую власть, но только не такую, как была все 50 лет. Готовы за правду хоть под суд, и попадают. Синявский, Даниэль, Солженицын, Гинзбург".

Очень точное деление. В применении к коммунистической Польше Лешек Колаковский, ныне в Канаде, попал бы, вероятно, в категорию №3. А Курони и Модзелевские — в категорию N«4: "За коммунистический строй! Но не такой, как в Польше на протяжении 25 лет". Дальнейшую растасовку литераторов ПНР оставляю читателям.

Существует, однако, еще одна категория, о которой на Западе вслух не говорят. Категория, которую Кузнецов зачисляет в группу №5:

"Противники. Против советской власти.Считают, что 'коммунизм с человеческим лицом' — фикция, миф".

В эту пятую категорию включает себя Кузнецов. К этой же пятой категории принадлежу и я, войдя в нее на десятилетия раньше

Показательный парадокс с ГДР Годами миллионы обычных людей рвутся из ГДР на свободу, в Западную Германию. По ним стреляют; в 1961 г. выстроили Берлинскую стену, установили заграждения из колючей проволоки вдоль пограничной полосы, на которых погибают люди и лесные звери. Установили минные поля и пулеметы-самострелы, убивающие тех, кто пытается пересечь границу...

 И вдруг в 1976 г. из ГДР "выслали" в Западную Германию коммуниста-диссидента, певца Бирмана. Здесь его носили на руках как жертву коммунистического режима. Он выступал по телевидению, по-коммунистически вздымая сжатый кулак, объявлял себя коммунистом и заявил: "Несмотря на все противоречия и трудности моей личной судьбы, я считаю ГДР лучшим из двух немецких государств". Популярность его росла. Пластинки с его песнями продавались на Западе сотнями тысяч. И в то же время общественное мнение было глубоко возмущено несправедливостью того, как поступили с Бирманом, лишив его "гражданства ГДР"! Волна протестов против преследований "интеллектуала", преследований человека прокатилась по Западной Европе. Бирман купил себе в Западной Германии виллу.

Протесты против его "высылки" поднялись также в самой ГДР среди тамошних "диссидентов". Многих из них за это арестовали. И вдруг... Полдюжины самых знаменитых "диссидентов" выпускают из тюрьмы и в целости и сохранности перебрасывают через Берлинскую стену, на Запад. Через ту самую стену, на которой погибали и продолжают погибать сотни обычных людей, не занимающихся никакими протестами, а желающих только одного: вырваться! А в них стреляют. И нет никого, кто протер бы глаза и спросил: каковы истоки и причины того, что этот парадокс остается незамеченным?

Уже начинает шириться зараза или мания всякого рода 'центров', 'штабов', разведок и контрразведок — проявление нравственной деградации... Барышни, дамы из хороших семей начинают грезить о службе в 'разведках', так что предложение огромно, но и спрос не мал. По прошествии многих лет мне кажется, что синтезом пореволюционного периода является РАЗВЕДКА-КОНТРРАЗВЕДКА... У меня выработалось убеждение, что преступления революции и контрреволюции нередко порождались теорией и практикой шпионской профессии, этой самой подлой из профессий...".

Действительно, это было нечто новое, что в минувшую эпоху еще не выходило (во всяком случае, не входило в салоны) с такой силой из рамок строго профессиональной службы.