А.Мишахин-Скрыдлов Белая армия

Алексей Мишагин-Скрыдлов - Россия белая, Россия красная. 1903-1927

Возможно, то, что происходило в Кисловодске, в трех соседних с ним курортных городах, да еще в Крыму, в Ялте, происходило только там, поскольку это были единственные районы, где большевистские силы получили энергичный вооруженный отпор еще до того, как сформировались белые армии. Помимо того что местные жители-горцы сохраняли верность царю, в курортных городах за несколько месяцев собрались многие великие князья, бывшие офицеры императорской гвардии, бывшие министры, сенаторы, крупные промышленники, наконец, многочисленные представители аристократии

28 марта 1918 года я проснулся в пять часов утра от продолжительной стрельбы. Подбегаю к окну; еще не рассвело, и мне ничего не видно. Но с рассветом, благодаря тому что моя гостиница стоит на возвышении, я понимаю: горцы, занявшие позиции на поросших деревьями склонах, открыли огонь по скопившимся в городе большевикам

К вечеру бой стихает. Нам становится известно, что большевики одержали верх, но они почувствовали, что такое сопротивление народа, еще не охваченного их пропагандой. Из страха перед народным восстанием они заключили с горцами соглашение, даже позволили им уйти в горы, взяв с собой находившихся в Кисловодске великих князей и некоторое количество офицеров.

Офицеры, не имевшие никакого оружия, во время боев оставались либо в гостиницах, либо в своих домах

Лично мне помогало имя отца и его либеральные взгляды, зачастую известные большевикам, с которыми мне доводилось общаться; кроме того, несколько концертов, данных мной в Кисловодске, не только поправили мое финансовое положение, но и позволили назваться артистом. Благодаря этому я априори был менее подозрителен, чем другие люди моего круга. Известно, до какой степени большевики бывали снисходительны к артистам, танцорам и музыкантам, чьим содействием стремились заручиться в пропагандистских целях; громкое в артистических кругах имя, даже если к нему присоединялся титул, служило хорошим пропуском. Кроме того, организовывая концерты, я должен был испрашивать дозволения у комиссаров; так что они привыкли относиться ко мне без враждебности.

По вечерам на улицах грабили, и добыча грабителей бывала неплохой, потому что люди, опасаясь оставлять деньги и драгоценности дома, носили их с собой. Некоторые, в том числе я, прятали кольца и другие небольшие украшения во рту. Но если их начинали расспрашивать, искаженная дикция выдавала тайник

С чисто русскими привычкой к резким переменам и беззаботностью аристократическое население Кисловодска, успокоившееся с приходом белых войск, возвратилось к привычному для него курортному образу жизни. Ушедшие с горцами великие князья и офицеры вернулись с генералом Шкуро. С ними вернулись и удовольствия. Кажется, буря миновала. Все улыбаются

тут через толпу прорывается запряженная парой скачущих галопом лошадей карета, сопровождаемая дюжиной казаков. Когда карета проезжает мимо нас, мы видим на фоне синей обивки женщину с гордой осанкой. Экипаж явно направляется на юго-запад, к еще свободным горам. Матушка вскрикивает и хватает меня за руку.

– О господи! – говорит она. – Жена генерала Шкуро! Она бежит! Значит, все пропало…

Карета и казаки исчезают вдали. Матушка нарушает молчание.

– Этот эскорт, – говорит она дрожащим голосом, – этот синий экипаж… эта женщина держится как государыня. Вдовствующая императрица всегда выезжала в таком экипаже. Но Мария Федоровна никогда не сбежала бы, бросив на произвол судьбы своих подданных

Мы оказываемся в хвосте толпы. Поверив объявлению штаба белых, мы покинули город в числе последних его обитателей. Чтобы понять тяжесть ситуации, нам потребовался демонстративный проезд генеральши Шкуро. Из-за задержки мы не смогли найти в городе ни одной повозки, никакого транспорта. Примчавшись в гостиницу, мы поняли: бежать надо немедленно или не бежать вообще, наполнили дорожный несессер оставшимися у нас драгоценностями и ценными вещами, скатали в узел матушкину меховую накидку и мой запасной костюм. С этим грузом мы торопливо побежали по улицам, догоняя беглецов, среди которых идем сейчас в надежде на спасение. Мы едва убежали от красных.

Многие люди, столь же доверчивые, как и мы, попали в их лапы. Позже нам станут известны роковые последствия того невероятного обмана. Один наш знакомый, молодой офицер по фамилии Пфаффиус, сын бывшего статс-секретаря народного образования, бежавший в Кисловодск, поверил в выдуманную победу белых и не стал торопить с отъездом свою невесту, оставшуюся в городе. Он мирно идет с ней к ее родителям попрощаться. На нем форма. Повернув за угол, они наталкиваются на первое подразделение большевиков, входящее в город. Красные, узнав по золотым погонам офицера, бросаются к нему и убивают на месте. Его невеста падает на колени, умоляя пощадить молодого человека: ей отрезают голову

Но всех уже охватили паника и эгоизм. Это напоминает ситуацию на тонущем корабле, разве что в смягченном варианте. А что, собственно говоря, как не пассажиров такого корабля, представляет это обезумевшее собрание аристократов?

У этих знатных особ проявляются низменные инстинкты; в минуту опасности они сами рвут связи, которыми так дорожили еще вчера. Сегодня каждый за себя! Эта перемена особенно заметна у тех, кого происхождение и жизнь совершенно не подготовили к испытаниям.

Мы добрались до расположенной в Черкесии большой деревни Баталпашинск, где поселились в доме одного казака. Пять дней мы прожили в нем в состоянии неопределенности. Что делать? Великая княгиня Мария Павловна, великие князья и часть беженцев направлялись к Туапсе, торговому порту на Черном море. Мы с матушкой выбрали своей целью станицу Лабинскую, где у нас были друзья.

Мы отправились туда на повозке. Лабинская, как и все поселения в этой части России, принадлежала казакам, то есть большевиков там не было, покой и благополучие не покинули ее. Это был маленький, но очень богатый городок, крупный центр производства арахисового масла, благодаря которому он процветал

Утром следующего дня мы с матушкой выходим прогуляться по улицам. Для нас это разрядка.

И вдруг мимо проезжает похоронная процессия. По русскому обычаю, мертвый лежит в открытом гробу. Чуть дальше еще одна такая же процессия, еще дальше – третья. Они весь день будут следовать одна за другой перед нашими изумленными глазами. Мы спрашиваем, что случилось; оказывается, в городе, пощаженном революцией, разразилась сильнейшая эпидемия испанки.

Значит, надо бежать дальше.

Глядя на открытые гробы в местах, где мы надеялись наконец-то отдохнуть, мы начинаем понимать, что смерть всегда будет следовать за нами по пятам, лишь меняя свое обличье

Мы вновь отправляемся в путь, но на этот раз на поезде. Он везет нас в Туапсе. Хотя это второстепенный торговый порт, он кишит беженцами, приехавшими изо всех областей, где свирепствует большевизм. Эта состоящая главным образом из аристократов колония, члены которой все знают друг друга, оживляет прежде скромный городок. Гостиницы переполнены. В первую ночь мы получаем для ночлега лишь застекленную веранду. Утром начинают открываться окна, выходящие на эту веранду, и мы видим палаты с больными: и здесь испанский грипп. И здесь было бы безумием оставаться

Поскольку пассажирское сообщение между Туапсе и Новороссийском было прервано, матушке пришлось обратиться к морскому комиссару, чтобы он предоставил нам хоть какой-то способ отбыть. На следующий день великая княгиня Мария Павловна отплывала со своей семьей и свитой на специальном пароходе; морской комиссар попросил у нее место для нас. Ее императорское высочество протянула нам руку помощи, в чем отказали куда менее знатные дамы. Она сердечно приняла нас в свое общество.

Сначала пароход высадил членов императорской фамилии в Анапе, очаровательном местечке, расположенном неподалеку от входа в Азовское море и ранее, из-за своего мелкого песка, носившем прозвище Детский пляж. Изменив курс на обратном пути, пароход высадил нас в Новороссийске.

Мы пробыли там два дня; потом направились по железной дороге в Екатеринодар, столицу Кубани, также занятую белыми. Мы надеялись однажды добраться оттуда до Петрограда. Первым этапом на этом пути должен был стать Ростов-на-Дону. Но туда шли только эшелоны с войсками. Купить билет было невозможно. Матушка отправилась к начальнику вокзала и представилась. Чиновник, услышав фамилию Скрыдлова, уважительно поклонился и грустно спросил:

– Вдова адмирала?

– Вдова?! – изумленно воскликнула матушка. – Почему вдова? Разве мой муж умер?

Железнодорожный служащий, поняв, что матушка ничего не знает, попытался, как мог, исправить ситуацию, стал ссылаться на преклонный возраст адмирала, придумал, что он неправильно расслышал фамилию… Он выделил нам купе в офицерском вагоне, и через десять часов пути мы были в Ростове.

Всю дорогу матушка молча думала над словами начальника вокзала. Видя, что она измотана и больна, к тому же сам страдая от боли в сердце, я не нашел в себе сил увеличить ее мучения, тем более что каждый день, каждый час таил новые опасности и неожиданности. На ее вопросы я отвечал, что было убито очень много старших офицеров, люди порой считали мертвыми даже тех, кто в действительности не подвергался никакой опасности, и что в Петрограде мы, возможно, встретим отца живым и в добром здравии…

Мы с матушкой жили на средства, полученные от продажи кое-каких драгоценностей. Я обошел редакции крупнейших городских газет, чтобы узнать о последних минутах жизни отца. Все, что мне удалось узнать: он умер от голода

После революции 11 ноября немцы ушли, и в Ростове обосновались белые войска. Теперь они составляли настоящую армию, которая являлась хозяйкой в Ростовском регионе, тогда как большевизм подчинил себе всю Центральную Россию.

Таким образом, сначала матушка, а затем и я смогли через много месяцев на несколько дней вернуться в Кисловодск. Красные, захватив этот курортный город, растащили по своим домам, в зависимости от личных потребностей, меха, мебель, предметы искусства, награбленные в виллах и гостиницах. Когда белые, в свою очередь, отбили город, они собрали всю эту добычу и объявили, что владельцы вещей могут прийти за ними и забрать. Пришедшим первыми достался неплохой куш. Это был второй грабеж, возможно, более незаметный, чем первый, но при этом и более профессиональный, менее случайный в выборе того, что следует брать. Когда матушка, в свою очередь, пришла туда, то смогла вернуть лишь одно платье и меховую шубу. И то сохранила их для нее та французская учительница, за которую она когда-то заступилась.

Сам я приехал в Кисловодск в апреле 1919 года, чтобы дать концерт. Я давал их и в Ростове, потому что наши финансы были ограниченны, как никогда прежде. Во время своих выступлений я не пел, а исполнял то, что в России, где этот жанр культивировался, называлось мелодекламацией, то есть читал под музыку стихи.

Для своих выступлений я приобрел на рынке в Ростове полуфрак, который надевал с обычными черными брюками

Его фамилия была Петров, он был ассистентом врача. Организовывая свою власть в городе, красные «реквизировали» этого человека и отправили работать на телефонную станцию. Петров на этом месте сумел оказать огромные услуги жителям Кисловодска, поскольку в силу своих обязанностей заранее знал о вынесении смертных приговоров и предупреждал тех, против кого они были вынесены, чтобы те успели бежать. Потом ситуация переменилась, и город отбили белые; совершенно не намеревавшийся следовать за большевиками, Петров остался в Кисловодске, уверенный, что свидетели установят его истинную роль. Но после освобождения Кисловодска многие покинули курортный город, а среди оставшихся не нашлось никого, кто решился бы снять с Петрова обвинения. Правосудие в обоих лагерях было тогда очень скорым: белые обвинили телефониста красных в измене, приговорили к смерти, вывезли за Кисловодск и расстреляли.

Но он выжил. После отъезда расстрельной команды он пришел в себя и, страшно израненный, сумел доползти до ближайшей деревни. Все двери закрылись перед ним: кем мог быть этот израненный человек, как не предателем? Во всяком случае, его присутствие было компрометирующим, нежелательным. Его изгоняли. Наконец одна старуха, у которой на войне погибли два сына и у которой раненый вызвал сочувствие, приютила Петрова, начала лечить и вернула к жизни.

У него хватило мужества вернуться в Кисловодск через два месяца и добиться своей реабилитации.

Мне рассказали еще одну необычную историю, происшедшую вскоре после нашего бегства. Ее героиней была дворянка, г-жа С. Читатель скоро поймет, почему я не называю ее фамилию. Отцом этой дамы был генерал О., бывший статс-секретарь в Военном министерстве, человек очень пожилой. Войдя в город, большевики арестовали его и отправили в тюрьму. Следовало ожидать, что его, как и других заложников, расстреляют. Г-жа С., потеряв голову, бросается к комиссару Гаю, от которого, как ей сказали, зависят жизни заложников. Она падает перед ним на колени, упрашивает, умоляет, теряет всякую меру и, наконец, объявляет, что готова на что угодно, если старика выпустят на свободу. Гай только что отправил на расстрел десять человек: возможно, он устал или растрогался?

– Вы дадите клятву, – говорит он г-же С., – взамен спасти меня, если город отобьют белые?

Она тут же клянется. Генерала отпускают, проходит несколько месяцев. Белые возвращаются и становятся хозяевами города; Гай не смог убежать. Он приходит в «Гранд-отель», где по-прежнему живет г-жа С. Поначалу она хочет уклониться от выполнения своего обещания.

– Теперь я буду знать, – говорит Гай, – что, когда дама из благородных дает клятву, она ее потом нарушит. А ведь я освободил вашего отца, хотя не имел права этого делать.

Г-жа С., секунду поколебавшись, увлекает комиссара в свой номер и прячет его в шкафу. Но весь «Гранд-отель» видел, что Гай приходил к г-же С. Кто-то на него донес. Белые схватили Гая в его укрытии. В это же время они нашли и его жену, прятавшуюся в другом месте. Их обоих повесили на центральной площади. Но что делать с г-жой С., чьи реальные побудительные мотивы были всем известны? В 1918 году нашелся один офицер, который придумал ей наказание: сто ударов кнутом, публично. Это был командующий белой армией, отбившей город. И у меня нет оснований скрывать его имя: это был генерал Покровский

Как мы видим, белая армия была лишена всего и не могла бы продолжать боевые действия, если бы каждый ее солдат индивидуально не добывал себе все необходимое такими кровавыми грабежами. Но и тогда, и позднее это сильно вредило репутации белых.

Белые сами вредили себе. Первое время толпа обожествляла эту армию избавителей, которая, по крайней мере в этих краях, защищала ее надежды. Когда в какой-нибудь город вступал белогвардейский полк, народ, ведомый священниками, шел ему навстречу под колокольный звон и пение «Христос воскресе!». Освободителей обнимали. Но уже назавтра наступало разочарование.

Рядовые, что понятно, предавались бесчинствам самого худшего порядка. Их офицеры, которые с трудом удерживали войска в повиновении, нередко дополняли это отталкивающее зрелище. Конечно, в белой армии было большое количество бескорыстных, умных и образованных офицеров. Генералы Корнилов, Дроздовский, Марков, которые воодушевили своим душевным огнем горстку достойных офицеров, пали в борьбе за спасение России, подав великие примеры благородства и героизма. Но приходится сказать, что после этих выдающихся вождей благодаря стечению обстоятельств в чинах поднялось слишком много офицеров совсем другого склада. При вступлении армии в город они занимали лучшую гостиницу, без смущения устраивали роскошные ужины и банкеты; в поездках на фронт их сопровождали целые оркестры балалаечников, хоры, толпы слуг и женщин

В Харькове организовали большой концерт в честь союзных миссий при белой армии. Меня попросили в нем участвовать, и я с радостью согласился. Белыми войсками в том районе командовал генерал Май-Маевский, известный своим пристрастием к спиртному и странностями. Офицеры, приходившие к генералу по делам, нередко заставали его либо пьяным, либо дерущимся с адъютантами на подушках, либо проводящим время за иным занятием в том же духе… Генерал должен был присутствовать на концерте, где я участвовал, и на банкете, который должен был за ним последовать. В театре генерал не появился; его ждали на ужин. Наконец дверь распахнулась, и появился совершенно пьяный генерал, поддерживаемый двумя адъютантами. Желая избежать скандала, полковник из английской миссии подошел к командующему армией, чтобы предложить ему уйти.

– Вы больны, генерал? – спросил полковник.
Я увидел, как генерал Май-Маевский покачнулся и, показав полковнику язык, растянулся на полу.

Разумеется, подобные истории моментально расходились по городу, обрастая фантастическими деталями. Помимо того что они выдавали состояние умов тех, от кого народ ждал освобождения, они еще вовлекали в подобное бездумное существование и гражданских лиц. Все жили как на вулкане: спектакли следовали один за другим, люди много пили, играли в карты.

Что же касается деревень, в них белых любили меньше, чем в городах. Свое правление они начинали с реквизиций хлеба у мужиков; впрочем, красные делали то же самое. Мне довелось много ездить с концертами, и я часто расспрашивал крестьян. Они мне говорили, что одинаково боятся и красных, и белых. Но большевики обещали диктатуру пролетариата, а белые объявляли о грядущей реставрации монархии, с которой крестьяне были уже знакомы. Программа же красных привлекала как раз своей новизной и непонятными формулами. Очевидно, что значительная часть крестьян и евреев, не будучи большевиками по убеждениям, сначала с надеждой обратилась к белым, но затем разочаровалась в них, что способствовало триумфу красных

Смятение было в умах и читалось в глазах. По пути из Харькова в Ростов я видел белых офицеров, едва произведенных в чин, в том числе юношу в мундире Пажеского корпуса (возможно, краденом), которые ходили по вагонам и реквизировали бумажники, заявляя, будто проверяют документы. Люди с не по-христиански звучащими фамилиями подлежали аресту и высадке из поезда. Бумажники евреев, разумеется со всем их содержимым, патрульные оставляли у себя; собственно, содержимое и интересовало их в первую очередь. По пути из вагонов на ходу выкинули много евреев. Одну еврейскую семью поставили к стенке здания вокзала.

– Мы вас сейчас расстреляем! – грозили офицеры этим несчастным, которые падали с мольбой о пощаде на колени.

Потом давался залп в воздух; евреи оставались живы. Пугая их, офицеры веселили публику, но не всем нравились подобные увеселения. В одном купе со мной едет офицер в мундире императорской гвардии, закрывающий лицо обеими руками. Решив, что он болен, я его спрашиваю:

– Я могу вам чем-нибудь помочь, господин капитан?

Он отнимает ладони от лица, и я вижу, как он бледен. Он показывает мне на свои погоны и говорит:

– Мне стыдно… Стыдно, что я их ношу

В марте дела белой армии, постоянно ухудшавшиеся на протяжении нескольких последних недель, совсем испортились. Приходилось признать очевидное: Ростов, уже подвергающийся артобстрелу большевиков, будет сдан белыми.

Начальником интендантской службы белой армии, занимавшей город, был генерал Дашевский, дальний родственник моей семьи. Матушка пошла к нему за советом и с просьбой помочь уехать за границу. До сих пор она не хотела покидать Россию: она благоговейно лелеяла мысль добраться до Петрограда, чтобы узнать о последних минутах жизни моего отца, попытаться собрать какие-либо вещи, напоминающие о нем, сходить на его могилу. Но теперь, в момент побед красных, этот план казался ей химерическим.

Генерал Дашевский посоветовал матушке уезжать и пообещал, что возьмет нас четверых с собой, когда сам будет эвакуироваться из города. Из опасения, что, несмотря на обещания, в суматохе отступления нас могут забыть в Ростове, матушка осталась у генерала и телефонировала, чтобы мы срочно собирали вещи и были дома, когда она приедет за нами в сопровождении нашего родственника.

События ускорялись. Вокруг Ростова разворачивались бои. Опускалась ночь. Мы сидели, забаррикадировавшись, дома, с тревогой прислушиваясь к разрывам снарядов, от которых, казалось, сотрясались стены дома. Очень скоро связь с матушкой прервалась: телефоны в городе больше не работали. Изолированные в центре Ростова, мы, как могли, укрепили двери и ставни. Среди разворачивавшихся вокруг боев не могло идти и речи, чтобы кого-нибудь впустить в дом или выйти из него самим. Так прошла ночь; ни мы, ни другие жильцы дома не знали, что происходит на фронте.

К утру канонада, казалось, несколько стихла. Мы оказались в трудно передаваемом положении: чувствовали, что бой заканчивается, но никто в доме не знал, кто является хозяином города.

Вдруг около одиннадцати часов на пороге дома появилась матушка, бледная, с растрепанными волосами. Она долго стучалась в запертую дверь. Наконец ее услышала женщина, служившая в конторе, снимавшей помещение в доме, и пошла узнать, кто стучит; она и впустила матушку.

Матушка нам сообщила, что белая армия оставила Ростов и что его захватили красные

Генерал Дашевский не изменил данному слову. Если бы он смог вовремя добраться до нас, то помог бы нам, но ему помешала серия таких странных и таких типично русских обстоятельств, что я не могу о них не рассказать.

У генерала была жена – дама нервозная, с богатым воображением, настроенная мистически. За две или три ночи до начала сражения г-же Дашевской приснился сон: небо затянули черные тучи, но появилась Богородица, разогнала тучи вокруг себя, и вновь засияло солнце. В этом сне г-жа Дашевская увидела знак свыше, означавший, что белые победят. Этого оказалось достаточно, чтобы она отказалась даже думать об эвакуации из города. Она не собрала вещи, не отдала никаких распоряжений. Генерал, имевший свое мнение об исходе сражения, ушел по служебным делам и не мог сам подготовиться к отъезду, но он попросил жену держать наготове четыре пролетки; этого было бы достаточно для нас всех. Тем не менее слепо верившая в свой сон г-жа Дашевская ничего не предприняла и спокойно ждала исхода дела.

Когда генерал через город, превратившийся в поле боя, добрался домой, где его ждала моя матушка, он сообщил ей и своей супруге, что положение безнадежное: генерал распорядился открыть для населения военные склады с продовольствием и одеждой, которые было невозможно вывезти. Он и его семья могли рассчитывать только на поезд, зарезервированный для высших чинов белой армии: город был окружен красными, и свободными оставались лишь два моста через Дон, а там ходили поезда. Но и они находились под огнем большевиков, которые уже расстреляли из орудий один поезд. Обычный мост оставался нетронутым; генерал рассчитывал на четыре пролетки, но из-за ошибки своей жены не нашел у дома ни одной. С большим трудом ему удалось раздобыть две. Количество мест резко уменьшилось. Расстроенный генерал предложил одно из них матушке, но она, не желая оставлять сестру и детей в большевистской России, отказалась и отпустила семью Дашевских к свободе.

Затем матушка прождала в их доме до утра, а когда услышала, что бой в городе стих, рискнула вернуться к нам. В сопровождении ординарца генерала, оставшегося в Ростове, чтобы попытаться сохранить квартиру от разграбления, матушка отправилась по изуродованным улицам. На ходу она чувствовала тяжесть подвешенного под юбкой саше, в который зашила немногие оставшиеся у нас драгоценности. По дороге ее остановили два красных казака из тех, что всегда первыми входили в города, захваченные большевиками. По словам матушки, они не были ни оборванными, ни изможденными. Видя, что имеют дело с пожилой женщиной, они без особых грубостей, хотя и под угрозой револьвера, приказали ей отдать все имеющиеся у нее деньги и драгоценности. Сохранив присутствие духа, матушка, не споря, отдала им ту небольшую сумму, которой располагала. Они ее обыскали, но саше не нашли и позволили уйти. Ординарца генерала они задержали.

Через много дней матушка узнала о судьбе этого человека, которого поначалу обвиняла в том, что он подверг ее риску. Худо-бедно организуя нашу жизнь, она вышла как-то утром за продуктами. Повернув за угол улицы, она увидела приближающийся отряд красных и быстро прижалась к стене дома, пропуская его. В первом ряду, с красным знаменем в руках, шел бывший ординарец генерала Дашевского.

Через три недели после своего ухода белые осуществили удачную атаку. Их конница ворвалась в город. Но этот успех продолжался всего полтора часа и повлек за собой кровавые репрессии. По доносам большевики расстреляли тех жителей, кто радостно встречал белых. Войдя в город, белые подожгли гостиницу «Астория», откуда всего часом ранее бежал штаб красных: в отместку красные, вернувшись в город, сожгли больницу, где еще со времени первого отступления белых находились на излечении раненые солдаты белой армии. На следующий день внешние стены палат рухнули и стали видны обугленные трупы на железных койках.