Ни один не выдает себя, и в этом единодушии все похожи на озлобленных слепцов, что бредут, держась за грязную веревку -- кто обеими руками, кто одним пальцем, но все с суеверным ужасом перед бездной, в которую каждый должен упасть, как только исчезнет общая поддержка, и люди потеряют друг друга.
Я прочел книгу до конца и еще держал ее в руках, и казалось мне, что я в поисках чего-то перелистывал свои мозги, а вовсе не книгу.
Все, что сказал мне голос, я нес в себе всю жизнь, но скрыто было все это, забыто, где-то было запрятано от моей мысли до сегодняшнего дня
как тот Голем оказался глиняным чурбаном в ту же секунду, как таинственные буквы жизни были вынуты из его рта, так и все эти люди должны мгновенно лишиться души, стоит только потушить в их мозгу -- у одного какое-нибудь незначительное стремление, второстепенное желание, может быть, бессмысленную привычку, у другого -- просто смутное ожидание чего-то совершенно неопределенного, неуловимого.
Какое неизменное испуганное страдание в этих созданиях!
Никогда не видно, чтоб они работали, эти люди, но тем не менее встают они рано, при первых проблесках утра, и, затаив дыхание, ждут -- точно чуда, которое никогда не приходит.
и спокойно продолжал: -- "И серебряное зерцало, если бы оно обладало способностью чувствовать, ощущало бы боль только тогда, когда его полируют. Гладкое и блестящее, оно отражает все образы мира, без боли и возбуждения.
-- Благо человеку,-- тихо прибавил он,-- который может сказать про себя: я отполирован.
-- Знай, что человек, который посетил тебя и которого ты зовешь Големом, означает воскресение из мертвых внутри духа. Все на земле не что иное, как вечный символ в одеянии из праха.
Как думаешь ты глазами? Ведь каждую форму, видимую тобою ты обдумал глазом. Все, что приняло форму, было раньше призраком.
-- Две тропинки идут рядом: путь жизни и путь смерти. Ты получил книгу "Ibbur" и читал ее. Твоя душа зачала от духа жизни...-- слышал я слова его.
-- Люди не идут никаким путем, ни путем жизни, ни путем смерти. Вихрь носит их, как солому. В Талмуде сказано: "прежде, чем Бог сотворил мир, он поставил перед своими созданиями зеркало, чтобы они увидали в нем страдания бытия и следующие за ними блаженства. Одни взяли на себя страдания, другие -- отказались, и вычеркнул их Бог из книги бытия". А вот ты идешь своим путем, свободно избранным тобой, пусть даже неведомо для тебя: ты несешь в себе собственное призвание. Не печалься: по мере того, как приходит знание, приходит и воспоминание. Знание и воспоминание -- одно и то же.
именно, следующее открытие: весь ряд событий в жизни есть тупик, как бы широко и доступно они, по-видимому, не располагались. Узенькие, скрытые тропинки -- они ведут к потерянной родине: то, что нежно, едва заметно, запечатлелось в нашем теле, а не страшные рубцы, причиняемые нам внешней жизнью,-- здесь разгадка последних тайн.
"Следуй своей дорогой и не уклоняйся! Ключ от искусства забвения находится у наших собратьев, идущих путем смерти,-- ты же зачал от духа жизни".
Передо мной появилась книга "Ibbur", и две буквы загорелись в ней: одна обозначала бронзовую женщину с мощным, как землетрясение, биением пульса, другая в бесконечном отдалении: Гермафродит на перламутровом троне, с короной из красного дерева на голове.
Как призрак, как воздушное кладбище, тянулись ряды кровель... это были точно надгробные плиты с полуистертыми надписями, нагроможденные над мрачными могилами, "обителями", насыщенными стонами людей.
Видит ли он, как лунный свет лениво и медлительно ползет по полу и, точно стрелка невидимых в беспредельности часов, взбирается по стене и становится все бледнее и бледнее. . . . .,-- сухо сказал Гиллель.-- Кто не ловит знания каждым атомом своего существа, как задыхающийся -- воздух, тот не может уразуметь тайн Господних.
Лечить всех людей из одной ложки -- это привилегия врачей. Вопрошающий получает тот ответ, который ему нужен, иначе люди не шли бы по путям своих стремлений. Вы думаете, что наши еврейские книги просто по прихоти написаны только согласными буквами? Каждый должен для самого себя подыскать к ним тайные гласные, которые открывают только ему одному понятный смысл -- иначе живое слово обратилось бы в мертвую догму.
И точно так же, как пагад является первой картой в колоде, так и человек -- первая фигура в своей собственной книжке с картинками, свой собственный двойник: еврейская буква "алеф", воспроизводящая форму человека, указывает одной рукой на небо, другой вниз, это значит: то, что наверху, то и внизу, то, что внизу, то и наверху.
Cуществует предание, что однажды три человека спустились в царство тьмы, один сошел с ума, другой ослеп, и только третий, Рабби-бен-Акиба, вернулся невредимым и рассказал, что он встретил самого себя. Вы скажете, что многие, например, Гете, встречали самих себя, обычно на мосту или вообще на какой-нибудь перекладине, переброшенной с одного берега на другой, смотрели сами себе в глаза и не помешались. Но это была только игра собственного сознания, а не настоящий двойник: не то, что называют "дыхание костей", "habal garmin", о котором сказано: "как нетленным он сошел в могилу, в костях, так и восстанет он в день последнего суда". (Взгляд Гиллеля впивался все глубже в мои глаза.)
Наши бабушки говорят о нем: "Он живет высоко над землей в комнате без дверей с одним только окном, через которое невозможно столковаться с людьми. Кто сможет справиться с ним и... облагородить его, тот будет в мире с самим собой..." Что же касается, в заключение, тарока, то вы знаете не хуже меня, что у каждого из игроков карты выпадают по-иному, но тот, кто правильно использует козыри, тот выиграет партию.
Я пыталась им объяснить, что для меня в Библии, как и в других священных книгах, самое значительное, существеннейшее -- чудо, и только чудо, а не предписания морали и этики. Эти предписания являются скрытыми путями к чуду
на почве религии они верят только тому, что могло бы содержаться и в уложении гражданских законов
"Этот мир существует только для того, чтобы мы думали о его гибели,--говорил отец,-- тогда, только тогда начнется действительная жизнь".
казалось, что я этого не вынесу. Во всем пространстве метались чьи-то взоры, но я не мог их уловить, повсюду блуждали чьи-то руки, которых я не мог схватить.
"Это ужас, который сам себя порождает, парализующий ужас перед непостижимым. Ничто, которое не имеет формы и превышает границы нашей мысли",-- смутно понял я.
Некто в сером, широкоплечий, ростом в среднего, плотно сложенного человека, стоит, опираясь на спирально выточенную трость светлого дерева.
Неподвижное существо протягивало мне свою руку.
В ней лежали зернышки. Величиной с горошину, красного цвета, с черными пятнышками по краям.
Что я должен был сделать с ними?
Я смутно сознавал, что на мне лежала огромнейшая ответственность,--ответственность, выходящая за пределы всего земного,-- если я сейчас не сделаю все то, что нужно.
Две чашки весов -- на каждой половина вселенной -- колеблются где-то в царстве первопричины, мерещилось мне,-- на какую я брошу пылинку, та и опустится.
Так вот она, эта страшная напряженность, окружающая меня! – догадался я,-- "Не шевели пальцем!" -- советовал мне рассудок.-- Даже если смерть никогда не придет за тобой и не избавит тебя от этой муки".
"Но и этим ты произвел бы выбор: ты, значит, о т к аж е ш ь с я от зерен,-- шептало что-то внутри.-- Тут нет выхода".
В поисках защиты я оглянулся вокруг, не увижу ли знака, указующего, как быть.
Ничего.
И во мне самом ни решения, ни выбора,-- все мертво,-- умерло.
Жизнь мириадов людей в это страшное мгновение легче пеперышка,-- понял я...
Длинным рядом потянулись предо мной человеческие лица. Веки опущены... неподвижные мертвые маски... мой собственный род, мои предки.
Все одна и та же форма черепа, хотя тип заметно менялся. Предки вставали из могил с волосами, гладко причесанными, распущенными, подстриженными, в париках и в косичках. Века за веками, все ближе ко мне, их черты становились мне все более и более знакомыми, и, наконец, слились в одно лицо.... в лицо Голема, которым и оборвалась цепь моих предков...
Затем тьма обратила мою комнату в беспредельное пустое пространство, в середине которого, как я знал, я сижу в кресле. Предо мной снова появилась серая тень с протянутой рукой.
Когда я открыл глаза, около нас двумя пересекающимися кругами стояли октоидально какие-то странные существа.
В одном круге они были облачены в одежды, отливавшие фиолетовым цветом, а в другом -- красно-черным. Люди неведомой расы, высокого роста, неестественно худые. На лица их были наброшены светящиеся покрывала.
Усилившееся сердцебиение подсказало мне, что час решения настал. Мои пальцы протянулись к зернам: -- тут я увидел, что дрожь пробежала по лицам красноватого круга.
Не брать зерен? -- дрожь охватила синеватый круг,-- я пристально взглянул на человека без головы. Он стоял -- в той же позе, неподвижно, как прежде.
Даже дышать он перестал.
Я поднял руку, все еще не зная, что сделать... ударил по протянутой руке призрака, и зерна рассыпались по полу.
На одно мгновение точно электрический разряд отнял у меня сознание, и мне показалось, что я лечу в бездну,-- но потом я снова почувствовал себя на ногах.
Серая фигура исчезла. С ней и существа красного круга.
Синеватые же лица окружили меня, на груди у них были надписи из золотых иероглифов, между поднятыми и сжатыми указательными и толстыми пальцами, точно заклиная, они держали красные зерна, которые я выбил из руки безголового призрака.
"Будь спокоен,-- ясно произнес чей-то голос возле меня,-- будь совершенно спокоен, сегодня lelschimurim -- ночь защиты".
Кто-то из круга произнес слова:
"Тот, кого вы ищите, тот не здесь".
Другие ответили ему что-то на непонятном мне языке.
Затем тот же голос произнес какую-то фразу, в которой было имя "Henoch", но остального я не понял. Шум трескающегося льда, доносимый ветром, был слишком оглушителен.
Потом один из круга выделился, подошел ко мне, указал на иероглифы на своей груди -- это были те же буквы, что и у других -- и спросил меня, могу ли я их прочесть.
И когда я запинающимся от усталости языком ответил отрицательно, он протянул мне ладонь, и буквы засветились на моей груди, сперва латинские: Chabrat zereh aur bocher.
Эта еврейская надпись в переводе означает: "Союз питомцев утреннего рассвета".
Я чувствовал жажду, и я освежился в ледяном потоке ручья, бежавшего в скалах из светлого перламутра.
Горячий ветер пронесся по склонам, осыпанным цветами, и опьянил меня запахом жасмина, гиацинтов, нарциссов и лавра...
Под утро у моей постели стал мой двойник, таинственный "Habal Garmin" -- "дыхание костей", о котором говорил Гиллель. И я видел по его глазам: он был в моей власти, должен был отвечать на каждый мой вопрос о земной или потусторонней жизни. Он только ждал этого, но жажда таинственно оказывалась бессильною в потоках бушующей крови и не находила приюта в пустынях рассудка. Я отогнал призрак, велел ему обратиться в образ Ангелины, и он съежился в букву "алеф". Снова вырос, стал непомерно высокой обнаженной женщиной, с пульсом, могущественным, как землетрясение, какою я видел ее однажды в книге. Она наклонилась ко мне, и я стал вдыхать опьяняющий запах ее горячего тела.
магическое соединение мужского и женского человеческого элемента в полубоге. Как конечная цель! Нет, не конечная цель, а начало нового пути, который вечен, не имеет конца.
там наверху, на улице Алхимиков, стоит дом, видный только в тумане, да и то только счастливцам. Он называется: "дом последнего фонаря". Тот, кто днем бывает там, видит только большой серый камень, за ним -- крутой обрыв и глубокий олений ров,
Под камнем, говорят, лежит огромный клад. Камень этот будто бы положен орденом "азиатских братьев" в качестве фундамента для дома. В этом доме, в конце времен, должен поселиться человек... лучше сказать Гермафродит...
Создание из мужчины и женщины. У него в гербе будет изображение зайца...
Между прочим: заяц был символом Озириса, и отсюда-то и происходит наш обычный пасхальный заяц.
До того времени, пока не настанет этот срок, значится в легенде, это место охраняется Мафусаилом, дабы сатана не совокупился с камнем и не родил от него сына: так называемого Армилоса. Вы еще об этом Армилосе не слышали... Известно даже, какой у него будет вид (т.е. об этом знают старые раввины), когда он появится на свет: у него будут золотые волосы, собранные сзади в косичку, два затылка, серповидные глаза и длинные до ступней руки.
Только самый отвратительный пафос действует на этих собак. Верьте мне! Я могу воспроизвести вам игру его физиономии при каждой моей фразе. Нет такой самой отвратительной "мазни", как говорят художники, которая не могла бы исторгнуть слезу до мозга костей изолгавшейся черни,-- уколоть ее в сердце.
Разве вы не думаете, что будь это иначе, уже давно все театры были бы истреблены огнем и мечом? По сентиментальности узнают сволочь. Тысячи бедняков могут умирать с голоду, и это никого не проймет, но если какой-нибудь размалеванный паяц, одетый в лохмотья, закатит глаза на сцене,-- они начинают выть, как собака на цепи
- Круг светящихся голубым цветом людей, который окружал вас, это цепь унаследованных "я", которую таскает за собой каждый рожденный матерью. Душа не есть нечто "отдельное", она этим только еще должна стать -- и это тогда называется "бессмертием". Ваша душа еще составлена из многочисленных "я" -- как муравейник из многих муравьев; вы носите в себе психические остатки многих тысяч предков: глав вашего рода. То же происходит с каждым существом. Как мог бы иначе цыпленок, исскуственно выведенный из яйца, искать свойственную ему пищу, как могло бы это случиться, если бы не дремал в нем опыт миллионов лет? Существование "инстинктов" обнаруживает присутствие предков в душе и в теле.
что существовал бы закон: убивать; и за неисполнение его карали бы смертью -- как на войне, к примеру -- я бы немедленно был приговорен к смертной казни. У меня не было бы выбора. А тогда, когда я совершал убийство, все вывернулось наизнанку.
Если бы я солгал, я бы создал причину в мире, ибо у меня был выбор,--когда же я совершал убийство, я не создавал никакой причины, просто освободилось следствие давно дремавших во мне причин, над которыми у меня не было никакой власти.
Итак, руки мои чисты.
Я рождаюсь для свободы тем фактом, что духовное начало, склонив меня к убийству, казнило меня. Люди, посылая меня на виселицу, отделили мою участь от их судеб.
Стремление к бессмертию есть борьба за скипетр с живущими внутри нас шумами и призраками, а ожидание воцарения собственного "я" есть ожидание Мессии.
Призрачный "Habal garmin", которого вы видели, "дыхание костей" по Каббале, и был царь... Когда он будет коронован... порвется надвое веревка, которую вы привязали к миру рассудком и органами внешних чувств...
Как же могло случиться, чтобы я, несмотря на мою оторванность от жизни, стал в одну ночь убийцей, спросите вы? Человек -- это стеклянная трубка, сквозь которую катятся разноцветные шарики: почти у всех один шарик, за всю жизнь. Если шарик красный, значит, человек "плохой". Желтый -- человек "хороший". Бегут два, один за другим -- красный и желтый, тогда у человека "нетвердый характер". Мы, "укушенные змеем", переживаем в течение одной жизни все, что происходит с целой расой за целый век: разноцветные шарики бегут через трубочку, и когда они на исходе,-- тогда мы становимся пророками -- становимся зерцалом Господним
Комментариев нет:
Отправить комментарий