ДОПРАВОВЫЕ РЕГУЛЯТОРЫ И ДОЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ

 

А.В. Ростокинский

ДОПРАВОВЫЕ РЕГУЛЯТОРЫ 

И ДОЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ:

ЭТОЛОГИЧЕСКИЕ НАБЛЮДЕНИЯ КРИМИНОЛОГА

Москва

2020

допустимо утверждать существование некоторых универсальных, общих для всех людей детерминант девиантного поведения (отклоняющегося от требований действующих нормативных предписаний и культурных стандартов), проявления которого государство и общество подвергают криминализации и моральному осуждению. При этом соответствующее воздействие практически повсеместно вступает в противоречие с действием каких-то универсальных психосоциальных механизмов человеческого поведения на индивидуальном и микрогрупповом уровнях.

И такие механизмы являются гораздо более древними, чем современные правовые, политические, культурные, экономические и иные различия обществ, переживших модернизацию и только вступающих в данный процесс, лидеров глобализации и наций, реализующих догоняющую модель развития преступное поведение вовсе не является каким-то атавизмом первобытности в цивилизованном обществе.

Во-первых, правонарушающее поведение всегда определенным образом мотивировано, целенаправлено.

Во-вторых, оно, по сути своей, не является «анормативным», поскольку упорядочено социальными нормами, вступающими в определенную конкуренцию с нормативными системами, формируемыми и гарантируемыми государством.

В-третьих, правонарушающее поведение в человеческом общежитии постоянно воспроизводится в отношениях участников так называемых малых групп как во внутригрупповых отношениях, так и в ходе групповой конкуренции. И меры государственно-правового воздействия, оказываемого на данные процессы, как показывает отечественный и зарубежный опыт, практически повсеместно оказываются неадекватными тем социально-психологическим механизмам, которые формируют противоправное поведение

Этологические выводы позволяют критически осмыслить многие представления о природе современной преступности, криминального сообщества, их роли и места в жизни российского общества, об особенностях тюремной субкультуры, ее эволюции и соотношении с другими делинквентскими субкультурами.

Субкультурные формы организации человеческого общежития выступают реакцией на усиление межгрупповой и внутригрупповой агрессии при переходе к цивилизованным формам общежития. Данные соображения побуждают рассмотреть ряд выводов современной этологии о природе агрессивного поведения, групповой иерархии и нормативных систем, а также имеющих криминологическое значение проблем взаимодействия субъектов на групповом и межгрупповом уровнях

как отмечают исследователи, «наиболее ожесточенные споры вызывало и вызывает утверждение этологии человека, что в основе всего пластичного, изменчивого человеческого поведения, формирующегося под воздействием опыта, обучения, культурных традиций, а также способности ставить сознательные цели и контролировать внутренние побуждения, … лежат сложные наследственные видоспецифичные программы, возникшие в ходе биологической эволюции»3

.

Не вдаваясь в особенности дискуссий, продолжающихся по сей день, стоит отметить, что этология человека тесно перекликается с социобиологией, возникшей несколько позже в трудах Э.О. Уилсона и Р. Докинза и немало критиковавшейся за «увлечение» социал-дарвинизмом. Социобиологи рассматривают развитие общества в рамках теории генно-культурной эволюции, признают, что это развитие опирается на контур обратной связи (одни сообщества выживают, другие погибают, происходит естественный отбор на трех уровнях: индивидуальном, половом и групповом). Тогда как этологи отстаивают возможность лучшего понимания поведения человека прежде всего на групповом уровне, путем сравнения его с социальным поведением животных, прежде всего высших зверей, приматов. И образ «зверя» не является здесь синонимом «чудовища» или каких-то деструктивных эксцессов.

Этологи с самого зарождения их дисциплины культивировали любовь и эмпатию к изучаемым животным

Доктор Д. Моррис, ученик Н. Тинбергена, куратор (заместитель директора по научной работе) зоопарка города Лос-Анджелес, в книге «Людской зверинец» (1967) объяснил расхожие человеческие представления о поведении зверей тем, что такие представления складывались до недавнего времени в результате наблюдений зверей, содержащихся в неволе

В таких сообществах натуралисты прошлого выделяли следующие естественные групповые статусы особей:

1. Доминантные особи, обеспечивающие контроль за поведением членов группы, а также защиту членов группы и групповой территории.

2. Взрослые особи, участвующие в размножении, и их детеныши.

3. Взрослые особи, по каким-либо причинам не участвующие в размножении, а также подростки.

4. Взрослые особи, находящиеся не на своей территории (не родственные членам всех предыдущих подгрупп).

К числу же «сильных» принадлежат и те самки, которым вожак оказывает максимальное расположение (к самкам он относится весьма избирательно). Сюда же временно причисляются и роженицы. Покровительством вожака пользуются, как правило, и новорожденные8

В последующем, с учетом полученных данных Д.И. Миминошвили были проведены опыты по формированию неврозов у обезьян. При проведении данных опытов искусственно изменялось «социальное положение» отдельных особей, как правило, доминантных самцов, исключенных из привычной «социальной» среды

В ходе дальнейших исследований выяснилось, что даже у низших узконосых обезьян основная генетическая дифференциация происходит вследствие распада и образования групп. В частности, выяснилось, «что при делении групп у макак особи распределяются не случайно, а концентрируются по матрилинейному принципу. Длительно существующие генеалогии делятся строго по линиям доминирования: высокоранговые особи входят в одну группу, низкоранговые — в другую. Следовательно, этологический механизм деления групп не только играет решающую роль в обеспечении максимального морфологического разнообразия двух дочерних групп, но и обеспечивает их исходные социальные различия, создает условия для сохранения ценных традиций и передачи их потомству».

В группах приматов, особенно при матрилинейной системе организации, особи занимают во взрослом состоянии обычно то социальное положение, которое заранее было предопределено их родственными связями. Даже поведение самцов, вынужденных приобретать статус в новой для себя группе, также во многом предопределяется социальным положением матери и особенностями их социализации в натальной группе. По мнению исследователей, вполне допустимо предположить это явление как социальную традицию и в сообществах ранних гоминид (антропоидов)

внутригрупповой статус особь отчасти наследует в процессе социализации путем подражания родителям и другим старшим членам группы, находящимся поблизости, отчасти приобретает в процессе естественного отбора, борьбы за статус с другими близковозрастными членами группы. Если первый процесс может быть с массой условностей отождествлен с воспитанием, то индивидуализация приобретается в процессе самовоспитания, активного участия в жизни группы, вначале — семейной матрилинейной, потом — внесемейной, возрастной, после — всего стада

продолжительность пубертата у различных видов млекопитающих коррелирует с объемом той социальной информации, которую должна усвоить молодая особь под контролем старших членов группы, с тем чтобы обеспечить преемственность внутригрупповых норм и контроль над агрессией

(приемы контроля внутригруппового насилия) для запуска механизмов социального поведения животного, связываемых обычно с действием инстинктов, часто необходимо не простое запечатление (импритинг), но длительное наблюдение за поведением взрослых членов группы, подражание, накопление собственного опыта, включая негативный, так называемые травмирующие ассоциации.

В организации жизни стада приоритетное значение имеет не доминирование и подавление, а взаимопомощь. Поэтому даже особи, обладающие низким групповым статусом, как правило, довольствуются им и крайне редко пытаются противостоять высокоранговым особям. Они не пытаются выделиться и лишь выполняют свои обязанности — в этом сила и безопасность стада

При этом, как отмечают Н. Овсянникова и Я. Бодридзе, животные способны в некоторой мере предвидеть ход событий и корректировать собственное поведение на различных уровнях социального взаимодействия. Иначе и быть не может, зачем бы в ином случае потребовались механизмы запоминания и научения?

Поэтому поведение на более высоком социальном уровне не может быть сведено к сумме поведенческих реакций, отмечаемых на более низком уровне взаимодействия различных особей. По мнению Л.М. Бутовской и Л.А. Файнберга, «чем сложнее и гибче социальная организация, тем большую роль она играет в защите особей данного социума. Пластичность социальной организации может рассматриваться как одна из причин, обеспечивающих приматам быструю приспособляемость к различным внешним воздействиям». Но это лишь до тех пор, пока воздействия не превосходят силы, объединяющие группу животных в некое подобие социума (сообщество).

Специфические условия, характерные для содержания животных в неволе, такие как скученность, теснота, обилие пищи, присутствие людей, близость животных других видов при их недосягаемости (безопасности от них), отсутствие родственных и половозрастных связей внутри группы и т. п., являлись патологически неестественными для животных.

Когда автор данных строк проходил срочную службу в армии, ему довелось наблюдать результаты одного эксперимента, спонтанно поставленного сержантом-связистом. Изнывая от скуки на суточных дежурствах, он начал отлавливать мышей и сажать их в клетку, оставшуюся после давно умершей канарейки. Клетку он регулярно чистил, обильно поил и кормил отловленных мышей.

Но по мере роста их численности, мышки все меньше двигались, сбиваясь в плотные группы вокруг более сильных и агрессивных особей. Между членами разных групп все чаще вспыхивали кровавые стычки, многие из которых завершались смертью участников. Были отмечены случаи инфацида (истребления детенышей), в котором участвовали многие члены локальных групп. При этом более слабые особи внутри групп подвергались преследованиям и выдавливались на периферию клетки, где из них возникали новые группы со своими вожаками. Все это совершенно не характерно для поведения мышей в их естественной среде обитания, но явно свидетельствовало о возникновении у заключенных в перенаселенную клетку мышей каких-то новых, прежде не характерных, «социальных» структур.

Среди обезьян, как отмечают исследователи, инфацид встречается достаточно редко, в основном у лангуров и хануманов, не имеющих строгой групповой иерархии к таким проявленим ведет именно сокращение индивидуальной дистанции. В человеческих обществах значительно варьирует дистанцированность в зависимости от культурной принадлежности, тем не менее можно выявить некоторые универсально человеческие ее особенности

Изменение условий жизни непосредственно сказывается и на уровне внутригрупповой агрессии, которая всегда возрастает при содержании животных в неволе. При этом уровень внутригрупповой агрессии у стадных обезьян резко возрастает при временном отсутствии вожака. «Присутствие сильных, главенствующих особей, руководящих всей стаей, среди высших приматов явление широко распространенное. Более слабым членам группы приходится смириться с ролью подчиненных. …Такая верность обуславливается не только жесткой диктатурой группы лидеров, главенствующих самцов. Какими бы тиранами они ни были, они играют роль охранников и защитников. В случае возникновения угрозы отряду (например, при нападении голодного хищника) именно они защищают стаю наиболее активно. Перед лицом внешней опасности лидерам приходится объединяться, позабыв о внутренних склоках, однако в обычных условиях взаимопомощь внутри стаи минимальна», — писал Д. Моррис.

по мнению Л.М. Бутовской и Л.А Файнберга, в группе приматов старые особи и детеныши представляют собой своеобразный резерв, от сохранения которого зависит будущее группы. То же значение имеет покровительство, оказываемое низкоранговым особям их высокоранговыми собратьями.

Интересно, что критики этологического подхода к изучению человеческого поведения легко признают агрессивное поведение естественной частью инстинктивного поведения животного. Но природная агрессивность человека в таком же качестве отрицается. Тогда как проявления альтруизма считаются исключительным свойством человеческой природы, а наличие альтруизма у животных отрицается. Самопожертвование животных, примеров которого множество, считается чем-то, не имеющим никакого отношения к альтруизму.

Соответственно, поведение животного, находящегося в неестественных условиях, в меньшей мере контролируется естественными социальными инстинктами, функции которых в организации поведения животных можно сравнить с действием культурных и субкультурных норм в поведении человека:

– организация территориального взаимодействия с особями своего вида при добывании пищи, создании мест укрытий, защите от представителей других видов, включая определение групповой иерархии и внутригруппового статуса у коллективных животных;

– воспроизводство сообщества, включая выбор сексуального партнера, брачное поведение, выхаживание потомства и социализация новых членов коллектива. Следует отметить, что в воспроизводстве социальных структур подражание играет ту же, если не более важную, роль, что и наследование — при производстве биологических;

ограничения на применение силы в отношении представителей своего вида, как правило, при установлении групповой иерархии, в борьбе за территорию и партнера. При этом зверь, вторгшийся на чужую территорию, инстинктивно чувствует себя неправым. Это его определенным образом сковывает, поэтому в животном мире чужака, даже более сильного, чаще изгоняет хозяин территории

Обезьяны относительно слабо «вооружены», и действие соответствующих механизмов в их группах дополнительно гарантируется применением некоторых других «социальных» механизмов ограничения внутригрупповой агрессии. Их стоит рассмотреть подробнее, поскольку те же самые механизмы применяются и в локальных сообществах людей, например, в неформальных группах, замкнутых коллективах, выступают средством консолидации последних:

Механизм 1. Направление агрессии против внешнего врага

(представителя конкурирующей группы, «чужака») широко практикуется как коллективными животными, так и людьми, служит эффективным средством консолидации группы, временного преодоления внутренних разногласий, подчас — установления контроля над дополнительными ресурсами. Французский ученый Р. Жирар называет такой механизм контроля насилия в субкультурных группах поиском жертвы-субститута (victime de rechange), не являющегося членом соответствую-щего сообщества20.

Механизм 2. Направление агрессии против внутреннего врага, члена группы, занимающего приниженное положение, «козла отпущения» (victime emissaire). Абсолютными достоинствами такого механизма являются: возможность использования в любых условиях, при ограничении общего количества жертв внутригруппового насилия, и возможности его ритуализации, контроля над ним.

Механизм 3. Использование приемлемой для большинства вовлеченных в конфликт членов сообщества жертвы из числа соответствующего сообщества (victima sacrifiable). В отличие от «козла отпущения», чужеродность которого для сообщества создается искусственно, жертва принимает форму «дьявольского двойника».

Он лишь скрывается под видом лично хорошо знакомого собрата и потому находится и не в сообществе, и не вне его. Несмотря на кажущуюся психологическую сложность данного механизма, «назначение врага» довольно часто встречается и в мире зверей, например в случае изгнания из стада конкурента вожака, не сумевшего отстоять свои притязания, или самого низложенного вожака, далеко не самых слабых и притесняемых особей

«Человеческое существо, — отмечал Д. Моррис, — вроде бы превосходно приспособилось к абсолютно новым для него условиям жизни (в городах. — А. Р.), но ему не хватило времени для того, чтобы изменить свою биологическую структуру и развиться в новый, генетически цивилизованный вид млекопитающего. Этот процесс становления цивилизованного индивида уже полностью завершён, человек прошёл необходимое обучение и практику, так что с точки зрения биологического строения он остаётся всё тем же членом племени (малочисленного сообщества родственных и близко знакомых между собой первобытных охотников. — А. Р.).

…Главное отличие состоит в том, что гражданин суперплемени не знает всех членов общества, в котором он живёт, лично. Именно это обстоятельство — переход от тесного, сплочённого племени к безликому обществу — и стало причиной всех страданий человеческого рода на протяжении последующих тысячелетий.

Человек оказался не приспособлен к восприятию такого количества незнакомых ему соплеменников биологически» 

Естественная агрессивность, подавляемая в обычных условиях необходимостью борьбы с природными врагами, защиты племенной территории от конкурентов, а также обеспечивающая ограничение роста численности племени сверх экологически обоснованных пределов, в цивилизованных и относительно безопасных условиях трансформируется в ожесточенную борьбу за внутригрупповой и общегрупповой статус. Эта борьба сопровождается все более острыми ощущениями внутреннего дискомфорта, вспышками агрессии, а при невозможности совершить агрессивные действия — аутоагрессии и суицида. Один из отцов-основателей современной этологии, нобелевский лауреат Конрад Лоренц писал: «В принципе, каждое подлинно инстинктивное действие, которое вышеописанным образом лишено возможности разрядиться, приводит животное в состояние общего беспокойства и вынуждает его к поискам разряжающего стимула».

Если нормы и образцы призваны гарантировать предсказуемость поведения обезличенных субъектов в типичных жизненных ситуациях, достижение желательного для сообщества результата участниками такого взаимодействия, то назначение последних заключается, прежде всего, в обеспечении узнаваемости члена той или иной субкультурной группы и определения внутригруппового статуса соответствующего субъекта. Тем самым определяется сама возможность, допустимость для общества вступления данного лица в качестве дееспособного (компетентного) субъекта в те или иные отношения, имеющие значение для всей соответствующей группы.

Главное назначение любых правовых норм — от казуальных сводов сакральных запретов-табу примитивных племен до обширнейших современных кодификаций — это лишь нормативное закрепление существующего общественного строя, набора социальных статусов, а никак не защита личности, охрана собственности, борьба за мир во всем мире или завоевание Гроба Господня.

Еще более сложным для понимания является утверждение Торгвальда Парсонса о том, что никакой человеческой культуры как внутренне единого и недифференцированного образования не существует и, по-видимому, никогда не существовало.

В любом обществе существуют группы людей, формировавшие специфические ценности, принципы и правила поведения, отличающиеся от общепринятых и даже противостоящие им. Для описания этих культурных феноменов была предложена теория субкультур (от англ. Sub — под, нижестоящий уровень).

Субкультурная дифференциация присуща любому сообществу, в котором существует разделение труда. Но отсюда — один шаг до признания такого же разделения по иным признакам, например полу или возрасту. Но точно такие же различия присущи сообществам приматов, у которых мы также встречаем существенные поведенческие различия.

«Какой бы сплочённой и организованной группа… ни была, — писал Д. Моррис, — в ней всегда идёт борьба за социальное превосходство. В процессе этой борьбы каждый взрослый индивид приобретает особое социальное положение, определяющее его место (то есть статус) в иерархии всей группы. Данная ситуация, впрочем, стабильной в течение долгого времени никогда не остаётся, и происходит это в основном из-за старения всех борцов за статус... Когда владыки или правящая верхушка стареют, их превосходство оспаривается ближайшими подчинёнными, которые их впоследствии и свергают (выделение мое. —А. Р.). Тогда склоки из-за превосходства возобновляются, так как каждый продвигается по социальной лестнице немного вверх. У подножия этой лестницы находятся более молодые, но быстро взрослеющие члены группы, оказывающие давление снизу. Помимо… прочего, ни один из членов группы не застрахован от тяжёлой болезни или смерти в результате несчастного случая, и тогда в иерархической структуре образуются прорехи, требующие незамедлительного заполнения». В таком случае опять же предполагается возможность (и необходимость) действий отдельного субъекта в нарушение складывающихся правил.

изучение проявлений внутригрупповой агрессии в стаде макак позволило выявить значительное возрастание уровня агрессии внутри родственных матрилиний. По мнению И. Беристейна и К. Эхарда, именно такое поведение представляет собой один из важнейших механизмов социализации.

Низкоранговые самки, произведя на свет детеныша, повышают тем самым собственный внутригрупповой статус и готовы демонстрировать это каждому, от кого не ожидают получить эффективный отпор.

При этом «частота агрессии, как правило, снижается по мере взросления детенышей, характер её применения зависит от пола детенышей. Процесс снижения частоты агрессии в направлении самцов-подростков происходит быстрее, чем в направлении самок.

Таким образом, субкультурные формы организации человеческого общежития выступают реакцией на усиление межгрупповой и внутригрупповой агрессии при переходе к цивилизованным формам общежития. Обострение агрессии связано с перенаселенностью, усложнением социальной структуры общества и обострением борьбы за социальные статусы. В этих условиях интересы отдельных групп и отдельных индивидов все чаще начинают противоречить интересам сохранения стабильности, существующим формам общественной организации и приобретают все более разрушительный характер , подчинение нормам превращается парадоксальным образом в важное условие свободы действий, обеспечивает новую степень свободы. С другой стороны, на что обращает внимание Д. Моррис, подчинение нормам гарантировало поддержание внутри группы необходимого уровня взаимодействия субъектов, основанного на взаимопомощи и альтруизме.

В этом, возможно, заключается первопричина дуализма любой нормативной системы, несущей на себе «родовой отпечаток» двух разнонаправленных тенденций: борьбы за статус и сохранение общественного согласия. Точно так же, как иерархия статусов является обязательным условием сохранения согласия и нормального взаимодействия в многочисленном сообществе, точно так же общественное согласие является непременным условием самовоспроизводства институциональной структуры общества.

При этом действие норм, гарантирующих и охраняющих семейные отношения в «большом» обществе, в семье дополнялось на всем протяжении истории действием огромного комплекса норм «маленького» общества, называемых неформальными или этическими (от греч. «эйтос» — родовое жилище), т. е. семейными. «Закон малой группы, в том числе и семьи, представляет собой программу совместной жизни, которая опирается на логику функционирования системы в целом» (У. Уайрош), т. е. «большого» общества. Римский император и философ Марк Аврелий Антонин в начале своей книги «Наедине с собой» приносит благодарность именно своим родителям и другим воспитателям, недвусмысленно указывая на истоки своего мировоззрения, на связь самой философии стоицизма с традиционными семейными нормами3

Членов других подгрупп, рабов, например, теперь было удобно считать чужаками, лишёнными всех прав. Был установлен социальный двойной стандарт. Хитрость и сила этого нового разделения общества заключалась в возможности обезличить личные взаимоотношения членов суперплемени. И пусть подчинённый — раб, слуга или крепостной — был лично знаком с хозяином, его попадание прямиком в низшую социальную группу означало, что с ним можно было обращаться так же скверно, как и с членом безликой толпы».

Распад субкультурного единства древнего племени-суперрода в условиях разделения труда и усложнения социальной иерархии знаменует закат родового строя и начало эпохи возникновения квазиродовых корпоративных структур, субкультурных сообществ или «маленьких» обществ. Рассмотрим подробнее их основные черты:

1. Отсутствие четких границ между сферами деятельности. Неразделенность обычных норм по сферам регулирования, как частные и публичные.

Первым элементом современной модернизации является обособление рыночной сферы от других сфер, например политического, социального или традиционного воздействия. Ничего подобного в «маленьком» обществе нет и быть не может. Публичная и хозяйственная власть не разделены, а наиболее экономически дееспособными субъектами являются те лица, которые и представляют «маленькое» общество во внешних делах (от римского домовладыки до современного полевого командира),Вторым элементом выступает разделение частной и общественной жизни. Наличие сферы частной жизни позволяет сохранить индивидуальность от требований, навязываемых окружающими. В частной жизни человек остается самим собой и играет лишь те роли, которые сам выбирает. Для этого формируются различные механизмы защиты от нежелательного вмешательства даже самых близких людей, тех, кто находится «на расстоянии вытянутой руки». Приходится признать, что такое разделение не было полным ни в традиционных обществах прошлого, ни в современных субкультурных объединениях, а в тоталитарных обществах оно вообще сводится к минимуму

Персонификация отношений. Выбор партнера полностью зависит от его принадлежности к системе персонифицированных отношений, т. е. от личного знакомства субъекта с членами соответствующей группы. Любое локальное сообщество: английская семья, ахейский род, римская муниципия, «система» хиппи, круг друзей или каморра, мафиозное сообщество, — всегда стремятся к самодостаточности и закрытии на себе самих «Профессионализм или умение создавать конкуренцию, — писал Д. Моррис, — автоматически приводит к возникновению собственной социальной иерархии, но даже в этом случае занять место истинного лидера может быть довольно проблематично.

Это и служит поводом для практически произвольного создания новых подгрупп, где борьба за первенство может оказаться более результативной, чем борьба за первенство в суперплемени вообще. Основой этого может быть всё, что угодно: от разведения канареек до наблюдения за НЛО — важно лишь то, что оно позволяет создать новую социальную иерархию там, где раньше её не было. Внутри быстро разрабатывается ряд правил и процедур, формируются комитеты и, что важнее всего, появляются лидеры. Можно со всей уверенностью утверждать, что, как бы там ни было, чемпион по выращиванию канареек или культуризма никогда бы не получил возможность насладиться …плодами власти, если бы не был членом именно своей, отдельно взятой подгруппы»36.

Подобное положение естественной иерархии отчасти закрепляется даже в гражданском праве, которое, вслед за «Институциями» римского юриста Гая, выделяет следующих субъектов:

1) полностью правоспособных и дееспособных лиц

2) полностью правоспособных, но не полностью дееспособных лиц (семью);

3) не полностью правоспособных и ограниченных в дееспособности лиц (клиентелу). Закономерным шагом представляется включение, так сказать по умолчанию, в этот перечень субъектов;

4) не обладающих правоспособностью и дееспособностью, но состоящих под защитой обычного права в ряде отношений (фамилию рабов, сеньорию).

Действия любого лица второй — четвертой подгрупп, совершенные за пределами своей дееспособности и без санкции представителя первой подгруппы, признаются правонарушением и влекут обычные санкции. «Преступник — тот, кто нарушает естественный порядок варн» (т. е. варнак), — определяли и Законы Ману (Древняя Индия).

При этом социальная организация «маленького» общества включает в себя три базовых элемента: ориентацию на прошлый опыт группы, локализацию трансакций и систему личной зависимости. Но даже обладание очень широкой сетью знакомств не гарантирует традиционного порядка в случае выхода его участников за локальный уровень, возникает необходимость включения в деловую сеть дополнительных «лично знакомых» субъектов, что дополнительно усложняет совершение трансакций, ведет к их удорожанию, а также к росту внутригруппового насилия.

3. Несовершенный контроль насилия заключается в применении вышеописанных механизмов ограничения насилия, встречающихся и у высших зверей, ведущих коллективный образ жизни.

Поскольку биологические ограничители на применение насилия в отношении представителей своего вида у искусственно вооруженных людей оказались достаточно слабыми, возникла необходимость деления на «своих» и «чужих». В отношении первых рационально обосновывается необходимость альтруистического и миролюбивого поведения, в отношении вторых — эгоистического и агрессивного

Закон Божий (Исх. 20, 13–16) является не только сводом правил поведения, но, прежде всего, вечным законом бытия. Только в примитивном обществе эти предписания адресуются крайне узкому кругу лиц, например членам рода. При этом, как отмечает В.Р. Дольник, с древности «выживали самые умные племена, которые придумывали самое смертоносное оружие и самую эффективную тактику уничтожения конкурентов. Выживали племена, спаянные боевой дружбой, то есть любовью к “своим” и ненавистью к “чужим”. С тех пор человечество… любит делиться на своих и чужих». Так, отношения в перенаселенном обществе становятся все более безличностными, а принципы гуманности и человеколюбия низвергаются до ужасающего уровня.

но и в цивилизованном обществе нарушать заповеди значительно проще в отношении лично незнакомых лиц. Наверно, этим фактором определяется более низкий уровень сельской преступности

представители низшего класса более ограничены в выборе форм протестного поведения, но и они изобрели массу приемов для сведения счетов. Самым распространенным среди них и просто убийственным по эффективности является недобросовестный труд на господ.

Кроме того, представители всех классов, кроме высшего, получили возможность легально бороться за более высокий статус на своем классовом уровне. Принадлежность к классу означает не только некоторый уровень статусного потребления, но и стабильность своего положения 

По мере того как различия членов «маленького» общества становятся несущественными, ритуализированное насилие в отношении групп чужих: рабов, иноверцев, некоренных или коренных жителей завоеванной территории, постепенно замещается образом «козла отпущения». В таком качестве могут выступать как коллективные субъекты, целые локальные общины, например евреи в средневековой Европе, так и индивидуальные субъекты: бродяги, тунеядцы, прокаженные, осужденные преступники. Их европейские народы еще совсем недавно попросту обращали в рабов и вывозили в свои заокеанские латифундии.

Отсюда можно предположить, что классовая борьба, так часто поминаемая по любому поводу сторонниками ортодоксального марксизма, выступала далеко не главной движущей силой общественного строительства, а почти всегда лишь дополняла групповую конкуренцию маленьких сообществ, принимавшую формы групповых субкультурных конфликтов. В такие конфликты, разраставшиеся до гражданских войн, в качестве сторон оказывались вовлеченными представители одних и тех же классов, тогда как крупнейшие выступления представителей низших классов чаще всего возглавлялись членами элитарных (субэлитарных) группировок, например профессиональными спортсменами (восстание Спартака, движение богаудов, «боксерское восстание» и т. п.). Но важно помнить: наиболее опасным для Цезаря оказались не Спартак, не свергнутый соправитель Помпей и не Клеопатра, а приемный сын, Юний Брут

слишком частое использование данного механизма подрывает внутреннее единство группы, ведет к росту взаимного недоверия, нагнетанию подозрительности и шпиономании.

Таким положением легко могут воспользоваться внешние конкуренты, например, путем «вброса» информации, дискредитирующей отдельных руководителей.

В-третьих, для назначения «дьявольского двойника» внутригрупповые нормы должны быть достаточно неопределенными и нуждающимися в каждодневном толковании и конкретизации лидерами сообщества. Отсюда важным, если не важнейшим, признаком «маленького» общества является специфика соответствующих нормативных систем в предпринимательской сфере «маленькое» общество не способно поддерживать отношения, основанные на доверии, которое является основой любой экономической деятельности. Например, механизм совершения любой трансакции, кроме простейших меновых сделок, предоставляет достаточный простор для банального мошенничества субъекта, который изначально не намерен исполнять принимаемые на себя обязательства перед «чужими». В принципе небольшие размеры социума не предполагают распространения кооперативных отношений. 

Наиболее благоприятные условия для усиления дуализма норм создаются именно в зависимом сообществе, которому основные регулятивные нормы навязываются правящим сообществом от имени «большого» общества. Чем большее внешнее давление оказывается на членов некоторого локального сообщества, тем более дуальны нормы поведения, действующие в этом сообществе. Таковы, например, нормы тюремного сообщества (понятия), нормы теневого предпринимательства, нормы рекрутской (дедовщины) и бурсацкой (детдомовской) и ряда других субкультур. Есть основания предположить, что все они имеют общее происхождение, общие поведенческие и психологические закономерности.

Например, эволюционная биология описывает дуализм норм с позиций существования в каждом «маленьком» обществе альтруистов, ориентирующихся на интеграцию в «большое» общество, и эгоистов, культивирующих групповую замкнутость и обособленность, в том числе и за счет окружающих. Так, социальная антропология описывает данный процесс в категориях оппозиции между Ними и Нами, тотального недоверия к «чужим». В теории свободного выбора предполагается, что выбор поведения «своих» и «чужих» может варьироваться от добровольного принятия норм, имеющих иное происхождение, до силового навязывания всем собственных нормативных систем. Но чаще участники взаимодействия следуют неким общим, универсальным правилам, которые используются в качестве общепризнанных элементов некоторой новой формируемой нормативной системы. В нее интегрируются базовые элементы исходных нормативных систем взаимодействующих групп. Насилие превращается в норму тогда, когда дуализм принимает свои крайние формы, а приемлемые для всех сторон нормы отсутствуют или не успели сформироваться.

Остается согласиться с выводами ряда западных авторов, в соответствии с которыми «основанный на отношениях взаимной зависимости традиционный мир характеризуется жестким противопоставлением внутренних и внешних процессов, между которыми иногда отсутствуют малейшие связи». Более того, в сознании членов «маленького» общества именно попытки регулирования их поведения «чужими» нормами воспринимаются как насилие. Тогда как собственные несовершенные механизмы контроля, допускающие спорадические вспышки неконтролируемого насилия, рассматриваются как гарантия личного статуса и наилучшая из всех возможных

Между этими разделенными мирами — пустота, в которой могут выжить лишь структуры типа мафии. А.Н. Олейник связывает мафиозное «представительство» с защитной реакцией социума, лишенного легальных механизмов участия малых групп в выработке норм, на навязанные извне организационно-правовые формы. При соблюдении таких внешних форм содержание соответствующих институтов полностью заменяется действием неформальной системы регулирования, например теми же «понятиями» профессиональных преступников.

В принципе, как писал Д. Моррис, человеческая изобретательность теоретически может легко устранить препятствия «для того, чтобы конструктивно объединить маленькие группировки, удовлетворяющие требованиям племенной самобытности, внутри нескольких быстро растущих суперплемён, которые, в свою очередь, …могли бы сформировать одно огромное мировое мегаплемя. Все неудачи, постигающие эти попытки до сих пор, объясняются желанием стереть существующие различия между группами, а не улучшить природу этих различий путём преобразования их в более полезные и мирные формы конкурентоспособного социального взаимодействия. Попытки уравнять весь мир, превратив его в огромное унифицированное пространство, заранее обречены на неудачу. Это касается всех уровней — от отделившихся наций до отколовшихся группировок. Когда что-то угрожает чувству социальной уникальности, оно оказывает отпор»

Не случайно наиболее прочными структурами в рамках «маленьких» обществ продолжают оставаться семейные группы. Конечно, современная эгалитарная семья, включающая в себя представителей одного — двух поколений, мало похожа на традиционную патриархальную семью, но семья, по-прежнему, реализует функцию охраны человеческой индивидуальности от нивелирующего воздействия общесоциальных, групповых, корпоративных, технических и иных норм. Многие вслед за Марком Аврелием вполне обоснованно утверждают, что именно семья выступает главным носителем традиций и законов общества и их ретранслятором в подрастающих поколениях.

Но данное утверждение стоит дополнить еще одним наблюдением: в быстро изменяющемся мире все чаще возникают ситуации, при которых действие семейных норм оказывается невозможно усилить логикой системы в целом, т. е. действием норм и иными сигналами, исходящими от «большого» общества. Очевидно, в подобных случаях значительно возрастает вероятность, с одной стороны, насильственного разрешения конфликта различных нормативных систем: от терроризирования жен и детей мужьями, пребывающими в состоянии перманентной фрустрации, до принца Гамлета, Тараса Бульбы и Павлика Морозова, уничтожающих наиболее близких людей, ставших непримиримыми врагами (конкурентами).

С другой стороны, семьи, лишенные четких нравственных ориентиров и уверенности в будущем, а также различные сиротские учреждения выпускают в большой мир все большее количество подростков, этически дезориентированных и не признающих традиций и не способных выстраивать семейные отношения со сверстниками.

По мере усложнения структуры современного общества между различными сообществами возрастает конкуренция между различными объединениями за влияние на процессы принятия общественно значимых решений. И надо признать, что в этой конкуренции отдельные семьи заведомо проигрывают мощным клиентелам и лоббистским структурам, использующим в своих интересах возможности СМИ, рекламы и произведений интеллектуалов

Таким образом, совершенно беспочвенными представляются упования на снижение уровня агрессии по мере усложнения социальной структуры цивилизованного общества. В развитом человеческом обществе агрессивные проявления, связанные с институализированной борьбой за статус внутри малых групп, дополняются межгрупповой агрессией, связанной с обострением конкуренции между малыми группами в борьбе за контроль над ограниченными ресурсами, прежде всего, за власть попытка установления универсальных правил поведения, связанная с унификацией процессов производства и распределения благ, ведет, с одной стороны, к росту межгрупповых конфликтов, принимающих уже субкультурные формы борьбы «за право на самоопределение», с другой стороны, к дроблению малых обществ, появлению новых коллективных акторов межгрупповой конкуренции. Усиление последней, ее конфликтный характер объективно ведут к росту насилия в современном обществе, плюрализации форм насилия, например, преобладанию имущественных и экономических посягательств над брутальным физическим насилием в современном обществе и, следовательно, к росту правонарушений. 

слишком упрощенное понимание сущности социализации.

Последняя, как замечают психологи, является не только процессом, но и результатом усвоения и активного воспроизведения индивидом социального опыта, осуществляемым в общении и деятельности. При этом воспитание как определенным образом организованная и целенаправленная деятельность является ведущим и определяющим, но не единственным каналом социализации. Возможна и социализация как стихийное воздействие на сознание и поведение индивида различных обстоятельств жизни в обществе, имеющих характер разнонаправленных факторов.

Тогда как индивидуализация представляет собой результат обретения в социальной деятельности человека социально значимых личностных отличий от других людей, неповторимую совокупность субъекта общественных отношений в каждом случае при расширении круга общения и сферы

деятельности субъекта необходимы не только приобретение исходных, базовых знаний для организации взаимодействия с ранее незнакомыми людьми, но и умение адаптироваться к требованиям новой нормативной системы социальной группы, определенным образом расширять перечень ранее усвоенных норм. Без этого приобретение и критический анализ нового социального опыта индивидом будут затруднены или вовсе невозможны, мотивация на приобретение группового статуса существенно изменена. Эту зависимость интуитивно выразил А.С. Пушкин в «Евгении Онегине»:

Блажен, кто смолоду был молод,

блажен, кто вовремя созрел…

…Но грустно думать, что напрасно

Была нам молодость дана,

Что изменяли ей всечасно,

Что обманула нас она.

Несносно зреть перед собою

одних обедов длинный ряд…

В данном примере гениально отражена рассогласованность достигнутых социальных статусов со всеми сопутствующими возможностями и ограничениями индивидуальных устремлений, рассогласованность, порождающая не только убийственную скуку, но и такие проявления индивидуальной активности, которые причиняют много бед самому лирическому герою и окружающим его лицам. И дело не только в «загнивании и разложении» дворянства, современного А.С. Пушкину. Герой романа не получил от воспитателя-«мусью» (родители ребенком не занимались) необходимые знания об устройстве и принципах своей микрогруппы и тех групп, в которые ему предстояло вступить, а рутинное, ритуализированное исполнение статусных обязанностей (вступать в связи, ездить на балы, гулять по бульвару) Онегину быстро надоело. К обретению нового индивидуального опыта в соответствующих группах он уже не стремился. Естественно, последовали различные поведенческие девиации, как бы сказали социологи, нисходящая мобильность и криминал. Второе появление Онегина в свете сразу же сопровождается скандалом в семье Татьяны…

Этологи давно заметили, что легкая скука порождает безделье и отсутствие цели и мотивации. Тогда как невыносимая скука в условиях серости и пустоты бытия производит обратный эффект: она порождает обеспокоенность и возбуждение, раздражительность и даже злость

отсутствие активности губительно для нервной системы, и мозг старается делать все, чтобы избежать этого состояния. Часто активность достигается за счет ограничения таких естественных потребностей, как безопасность, дружба, любовь, признание ближайшего окружения. Обычным средством стимуляции активности является вступление в новые для субъекта отношения, часто в такие, для полноценного участия в которых он не подготовлен. (Правда, большинство ограничивается коллекционированием, поездками за город и бесконечными ремонтными работами. — А. Р.)

В традиционном обществе предотвращению рассогласованности статусных требований и индивидуальных особенностей служили обряды инициации, символического породнения нового члена с конкретной семейной, возрастной или профессиональной группой. В узком смысле инициация (от лат. initiatio — «совершение таинств, посвящение») означает только возрастные обряды перехода юношей в разряд взрослых мужчин. «…Во многих культурах дети, достигшие половой зрелости, должны пройти через

впечатляющие обряды инициации. Их забирают у родителей и собирают в группы. Затем они должны пройти суровые испытания, зачастую состоящие из истязаний и нанесения увечий. Это могут быть операции на половых органах или же нанесение ран, ожогов, ударов хлыстом, муравьиные укусы, но в то же время их посвящают в тайны племени. Когда ритуалы завершаются, они становятся взрослыми членами общества». Инициация — это испытание, которое внутренне перерождает человека, делает его другой личностью, индивидуальностью. Ученые выделяют следующие цели подобных ритуалов.

Во-первых, они изолируют взрослеющего ребенка от его родителей. Раньше, когда с ним что-то случалось, он всегда мог прибежать к ним и найти поддержку. Теперь впервые ребенок должен терпеть боль и страх в ситуации, когда позвать на помощь родителей он не может. Обряды инициации обычно совершаются старейшинами в строгой секретности, остальные члены племени к ним не допускаются. Это способствует подавлению у ребенка ощущения зависимости от родителей и переключает его преданность домашнему очагу на преданность всему племенному сообществу в целом. Усиливает этот процесс и тот факт, что одновременно ему раскрывают секреты племени, создавая тем самым основу новой личности, принадлежащей племени (первый этап приобщения к таинству).

Во-вторых, сила эмоциональных переживаний, сопровождающая посвящение, способствует тому, что учение племени навсегда врезается ребенку в память (второй этап принесения жертв и прохождения испытаний).

В-третьих, молодому взрослому становится совершенно ясно, что, несмотря на его вступление в ряды старших, он все же исполняет роль подчиненного, а ощущение власти старейшин, которую он почувствовал на себе во время посвящения, надолго врежется в его память (третий этап определения внутригруппового статуса нового члена группы). Обретение дополнительных общественных правомочий (компетенции) также сопровождалось проведением различных обрядов, сходных с инициацией.

По мере роста численности, усложнения социальной структуры общества и обострения борьбы за статус внутри малых групп данная модель сочетания различных форм воспитания оказалась существенно дезорганизованной.

Прежде всего, влияние семьи на процесс формирования поведенческих установок даже детей младших возрастных групп существенно ослабело. Воспитательное воздействие членов семьи было ограничено, с одной стороны, системой образования (наставничества), которая сформировалась в некоторых профессиональных группах древнейших обществ и в наиболее завершенном виде была представлена уже в государствах Античности.

С другой стороны, как отмечают исследователи, ослабели родовые, племенные, клановые связи, способствовавшие укреплению патриархальной семьи. Вероятно, главная ценность жесткой классовой структуры для утверждения человеческой индивидуальности заключалась в том, что эта структура послужила средством раскола архаичного племени. Но, с точки зрения утверждения социального мира и эффективного группового взаимодействия, она оказалась совершенно бесполезным институтом.

Не имеющие особых талантов индивиды пользовались всеми благами, а многим из тех, кто действительно обладал большим талантом, приходилось оставаться в стороне, растрачивая свою энергию на строго ограниченные цели.

Не удивительно, что в современных обществах его практически повсеместно заменила гораздо более эффективная меритократия, где каждый индивид теоретически имеет возможность достичь некоторого оптимального уровня в социальной сети — при добросовестном следовании предписаниям соответствующих нормативных систем. Найдя его, в идеале может даже усилить свою социальную индивидуальность, примкнув к одной из многочисленных субкультурных групп или даже сам основав такую группу.

Однако добросовестное следование нормативным предписаниям возникает не на пустом месте, в основе его лежит следование символическим ролям и статусным требованиям в семье. Но в индустриальном и постиндустриальном обществах дезорганизации подверглась сама система отношений полов.

«Очень часто случается, что охотник, чересчур озабоченный погоней за статусом, вынужден забросить свою семью. Это приводит к тому, что женщина в доме берёт на себя роль мужчины.

Такое положение вещей создаёт психологически вредную атмосферу для детей, которая может изменить их понимание роли каждого пола. Ребёнок видит, что в семье отец лишился роли лидера.

Тот факт, что он принес её в жертву борьбе за власть в гораздо более обширном масштабе суперплемени, для ребёнка ровным счётом ничего не значит, поэтому будет удивительно, если он вырастет человеком, психически уравновешенным. Даже подростку, …хвастающемуся достижениями отца в этой сфере, отсутствие активного отеческого влияния эти достижения не заменят. Несмотря на его статус, растущий во внешнем мире, отец может запросто стать в семье “пустым местом” негативным следствием неудач, преследующих участников борьбы за статус, является перенаправление агрессии.

При этом наиболее уязвимыми подчиненными после животных являются дети, и, несмотря на гораздо более строгие запреты, существующие в обществе, они также довольно часто становятся жертвами перенаправленного насилия. Жестокость, с которой животные, дети и другие беззащитные подчиненные подвергаются гонениям, отражает степень давления, оказываемого на преследователей.

Очевидными последствиями такого положения являются следующие  психологические особенности подростков, проявляющиеся даже в младших возрастных группах:

а) утрата доверия к традиционным ценностям, уважение к которым составляло и составляет основу семейного воспитания.

При этом неприятие сложившихся в семье отношений может подсознательно переноситься на отношения в «большом» обществе.

И субъект начинает винить в своих детских переживаниях царя-батюшку, мировой капитал или соседа-иноверца;

б) ранние попытки приобретения статуса в различных малых группах, как правило, досуговых, территориальных и разновозрастных. Чаще всего это происходит вследствие конфликтов и отсутствия внимания к интересам ребенка в семье, преследования со стороны сверстников, несколько реже — вследствие конфликтов в образовательных и производственных коллективах;

в) преувеличенное значение статусных сигналов, проще говоря, обладания вещами, обычно используемыми взрослыми людьми для подчеркивания собственного статуса. В конечном счете они лишь имитируют превосходство, не имея ничего общего с превосходством истинным. Истинный социальный статус связан с влиянием и властью над подчиненными членами группы, а не с умением курить взатяжку или обладанием двумя-тремя мобильными телефонами;

самостоятельное использование перенаправления агрессии на материальные объекты, животных, более слабых и младших, а также на более сильных лиц — при действии агрессивной группой;

д) неумение самостоятельно реализовать половые роли и выстраивать в соответствии с ними собственные сексуальные и семейные отношения. Наиболее остро данные патологии индивидуализации проявляются в пубертатный период, когда человек из детского возраста переходит во взрослый со всей причитающейся подобному транзиту атрибутикой, такой как грубоватый голос, употребление нецензурных выражений, подчеркнутая агрессивность, вызывающая наглость, желание быть «крутым» (в меру своего понимания), ранняя и чрезмерная сексуальность и т. д. Психологи относят такого рода издержки поведения, проходящие с возрастом, к «детской болезни», к неумению себя вести в соответствии с быстро меняющимся социальным статусом.

Острее данные перемены протекают именно у юношей, доля которых среди несовершеннолетних правонарушителей в любом обществе стабильно превышает 90 %. Поэтому схему факторов подростковой делинквентности следует дополнить детерминирующим воздействием раннего вступления подростка в борьбу за статус в составе малых групп, в борьбу, к полноценному участию в которой он не готов ни морально, ни интеллектуально.

Отсюда — усиление детских комплексов и приобретение новых, индивидуальных

Если человек, совершая поступок, пренебрегает предписаниями одной нормы, то это вовсе не значит, что его поведение не упорядочено вообще никакими нормами. Напротив, нередко, как это имеет место у стадных животных, личный успех в борьбе за статус в малой группе предполагает совершение таких действий, которые не вписываются в групповые традиции, выход за статусные ограничения. Тем самым претендент на лидирующее положение подтверждает собственную исключительность и обоснованность своих притязаний. Например, по наблюдениям американской исследовательницы Дж. Ловик-Гудалл, проводившимся в 1974 году, молодой шимпанзе Майк, завладевший в лесу пустой канистрой из-под бензина, с грохотом носился среди своих сородичей до тех пор, пока не стал вожаком. В малых группах людей, не обремененных индивидуальным жизненным опытом, не осознавших собственную уникальность, притязания на лидирующее положение тоже могут обосновываться уникальным для других членов группы индивидуальным опытом, например опытом тюремного заключения. Такой опыт, по наблюдениям социологов, особо ценится у так называемых гопников

Специалисты лондонской компании Volterra Consulting, изучавшие криминальную статистику, обнаружили любопытную особенность. Оказывается, статистические описания для законопослушных граждан и для преступников не совсем одинаковы.

Сдвиг в статистическом поведении происходит один раз — в тот момент, когда человек первый раз в своей жизни пересекает границу дозволенного. С точки зрения математической статистики с момента совершения первого в жизни правонарушения вероятность совершения новых систематических правонарушений стремительно возрастает Изначально ученые ожидали, что статистика по числу преступлений (правонарушений) в расчете на одного человека будет описываться характерным «колоколообразным» распределением (так называемой кривой Гаусса, см. рис. 5). Она предполагает, что крайние случаи (абсолютная законопослушность, с одной стороны, и аномальное большое число правонарушений — с другой) будут относительно редки, а основная масса опрашиваемых будет совершать некое среднее число актов правонарушений.

Однако выяснилось, что статистика правонарушений представителей исследуемых групп описывается степенной зависимостью, подразумевающей, что наиболее характерными являются вовсе не относительно редкие правонарушения, обычно называемые ситуационными и тяготеющие к математическому среднему, а, наоборот, очень значительные и частые отклонения от нормального или правопослушного поведения.

В обоих исследованиях большая часть мальчиков, ранее привлекавшихся к ответственности, больше не совершала преступлений. Но, если в Питтсбургском исследовании среднее количество правонарушений на одного человека за исследуемый период составляло 90, немногочисленная группа мальчиков умудрилась совершить свыше 1000 преступлений на человека, внеся решающий вклад в общий результат 

с позиции криминолога, достаточно неразумно как ограничивать ребенка в актуальной информации о принципах внутригруппового и межгруппового взаимодействия, включая правомерные способы разрешения неизбежных конфликтов, так и ограничивать родителей (лиц их замещающих), а также местную общину в возможности осуществления традиционного контроля за воспитанием подростков и их поведением вне семьи. Ранняя эмансипация подростков, будь эта эмансипация хоть трижды законной, не способствует снижению остроты борьбы за статус в составе малых групп, а также предпочтению участниками социально приемлемых (социально нейтральных) форм подобной борьбы.

в древнерусской демонологии весьма часто упоминается бес человекообразного вида «псиголовец» (кинокефал). По мнению Э.П. Фридмана данный образ символизирует именно обезьяну. Но, возможно, здесь имеет место и воспоминание образов из языческих культов, наподобие египетского Анубиса, или тотемных предков вайнахов, балтов или славян-лютичей.

Отрицание греха в сознании человека, умышленное игнорирование греха и необходимости борьбы с ним суть потворство греху. Оно создает условия для замещения человеческих восприятий, ассоциаций, этологических механизмов, мотивов и реакций (поступков) звериными, независимо от того, к какому слою принадлежит  потворствующее лицо, в какие социальные группы оно включено и в каких группах локализуются последствия его поступков. Воспроизводство «маленького» общества, бесконечная регрессия общества, является отрицанием пути единения людей в «большое» общество, в том числе и единения посредством веры, самосовершенствования, борьбы с грехом

выявленные этологами закономерности не отрицают даже модель функционального разделения сознания и подсознания, достаточно популярную среди современных сторонников фрейдизма и неофрейдизма. Вкратце ее можно описать так: «подпрограммы» организации социального взаимодействия, создания и закрепления новой информации заложены в сознании, а «подпрограммы стирания», уничтожения информации находятся в подсознании. Но напрягать сознание часто тяжело, обременительно, не приветствуется окружением («а чё он задаётся!»), вот и живут многие, «не включая» сознание. В это время подсознание («коллективное бессознательное», «сверх-Я») управляет поведением и проявляется в поступках, направленных на уничтожение социальной информации, на сведение ее, что называется, под ноль

Э. Фромм, подобно этологам, считает оборонительную агрессивность у человека основанной на врожденном нейрофизиологическом механизме, хотя и не признает спонтанной агрессивности, считает ее чисто реактивной, возникающей в ответ на реальную или воображаемую, даже неосознанную, угрозу.

Кроме того, Э. Фромм последовательно отделяет оборонительную агрессивность от так называемой злокачественной агрессии, связанной с жестокостью и деструктивностью. Но, как и К. Лоренц, он связывает подобные проявления со специфическими условиями человеческого существования, признавая податливость человека на манипуляции его инстинктами. Специфику этого процесса философ видит в существовании у человека особых экзистенциальных противоречий

Решение данной проблемы представляет собой выбор между механизмами психологической защиты (бегством) и нравственным самосовершенствованием (преодолением тварности). Механизмы психологической защиты могут сослужить пользу как средство преодоления тревоги, снятия напряжения лишь в том случае, если человек прибегает к ним достаточно редко, пока не найдет более рациональный способ разрешения конфликта. Если же человек прибегает к ним слишком часто, то у него развивается состояние, которое Фрейд назвал неврозом. Если прибегать к психологической защите всякий раз, когда ситуация тревожит вас, формируется неадекватное поведение: кто-то моет руки десять раз на дню, другой испытывает необъяснимую боязнь темных мест, третий остерегается встречаться с девушками и т. д. Психологическая защита — это система, направленная на ограждение сознания от неприятных, травмирующих переживаний, сопряженных с внутренними и внешними конфликтами, состояниями тревоги и дискомфорта.

Признаки такого поведения очень просто заметить не только во вспышках слабо мотивированной брутальной агрессии (и аутоагрессии), но и в саморазрушении личности использованием различных психостимуляторов, в ведении бизнеса к разорению и банкротству, в деградации социальных связей, сексуальной неразборчивости, в «адреналиновом голодании». Согласитесь, что рассуждать о философии Б. Рассела и А. Тойнби публике довольно сложно, значительно проще показать голый прыщавый зад очередной «звездульки», и «общественность» будет в восторге, в полной уверенности, что каждый таким же скотским способом имеет право получить свои «минуты славы». Ту же природу имеет массовый спрос на средства и методики разблокирования подсознания (блокировки сознания), высвобождение его из культурных «оков»: от кухонного оккультизма и пресловутого нейролингвистического программирования до тяжелых синтетических наркотиков

Подтверждением этих рассуждений могут служить достаточно типичные примеры диффузии приемов территориального поведения приматов в практику человеческого общежития. Ранним утром обезьяны-тамарины (Восточная Бразилия) оглашают окрестности криками высокого тона. Солируют обычно альфа-самец и альфа-самка. «В действительности же населению окрестностей (главным образом обезьяньему) напоминалось, что данная территория занята и бдительно охраняется. Доказательством охранительного значения этого концерта было то, …что другие члены той же группы на него не реагировали, зато отвечали представители соседних кланов» 

Но сходная картина имеет место в поведении группировок делинквентных подростков, расписывающих заборы и стены гаражей стилизованными названиями своих «контор» и «бригад», и отдельных взрослых лиц, «фанатеющих» от собственных достижений (как правило, весьма относительных). Именно такое назначение имеют бесконечные ремонтные работы в квартирах и автомашинах (последние перегоняются для этого из гаражей под окна многоквартирных домов), сопровождающиеся громкими ударами или задумчивым хождением вокруг транспортного средства под громкую музыку (для этого дверцы открываются или стекла опускаются) и звук работающего двигателя.

Эти действия совершаются исключительно лицами мужского пола, что косвенно указывает на зоопсихологическую первооснову подобной активности. В 80–90-е гг. прошлого века автор наблюдал и такой способ «отмечания» территории, как выставление в открытое окно ревущих колонок магнитофонов и первых музыкальных центров. Очевидно, помимо «обозначения владений» в этом присутствовал и элемент демонстрации собственной половой состоятельности (понимаемой совершенно по-обезьяньи), как и при подаче звуковых сигналов из машины незнакомым прохожим противоположного пола…

сохранению, возобновлению и трансмиссии криминальной субкультуры способствует именно пенитенциарная «социализация» подростков и молодых людей, составляющих огромную часть «спецконтенгента» во всех современных странах. Индивидуальность профессионального или привычного преступника формируется в последующей противоправной деятельности, часто под влиянием и при непосредственном участии лиц, совместно отбывавших заключение. Так, в недавно проведенном исследовании наиболее квалифицированных разбоев, совершаемых в составе банд и организованных преступных групп, было установлено, что каждую третью такую группу сформировали лица, ранее совместно отбывавшие наказание в виде лишения свободы, а каждую шестую — родственники67.

Для лучшего понимания происхождения самого криминального сообщества как носителя исследуемой субкультуры стоит отметить, с одной стороны, связи между обычаями существовавших в прошлом делинквентских сообществ, «маленьких» обществ (ушкуйники, офени, казаки-разбойники и т. п.) и криминальной субкультуры. Данное обстоятельство признают многие известные криминологи. При этом обоснованно указывается плебейское происхождение отечественного криминального сообщества в отличие от китайских триад, японской якудзы или сицилийской каморры68.

Вместе с тем в современное криминальное сообщество рекрутируются выходцы из самых разных слоев общества, утратившие связи с соответствующими субкультурными группами, как правило, в подростковом и раннем молодом (18–21 год) возрасте.

как поступает любой нормальный человек, длительное время пребывающий в состоянии фрустрации по причине отсутствия чего-либо субъективно значимого? Он вначале ищет заменители, а потом пытается убедить себя, а также окружающих путем совершения девиантных поступков, что это «что-либо» ему лично и не нужно. В полной мере сказанное относится и к нормам общежития

Таким образом, общество отторгает, помещает в условия социальной изоляции наименее приспособленных, наименее адаптируемых в малых группах; государство изолирует часть из них в места лишения свободы, очевидно, в целях устрашения всех остальных деклассированных элементов, а тюремное сообщество, в свою очередь, изолирует собственных неуспешных и слабо адаптируемых членов в отвергаемые группировки, создает собственную иерархию. В условиях лишения свободы данные лица выделяют из своей среды уже своих «неуспешных» или «непутевых». 

Во многих славянских языках слово «шлях» обозначает «путь», ср.польское «шляхта» (от «шлях» — дорога), дворянство («путные», «путевые»), союзники естественной аристократии, боярства и магнатства

Следовательно, и в организации системы «общество – осужденные» имеет место выделение тех же самых четырех каст, известных и примитивным обществам и даже сообществам неродственных между собой приматов, содержащихся в зоопарке.

Закономерно, что при достаточно мощном внешнем прессинге со стороны «большого» общества и неустранимых внутренних субъективных переживаний по поводу недостижимости статуса в данном обществе у представителей «маленького» общества осужденных выработались модели поведения, которые стоит считать ненормальными и по стандартам поведения животных: преувеличенное внимание к имитации превосходства, наслаждение при наблюдении за актами насилия, намеренная жестокость по отношению к подчиненным собратьям, убийства и (в случае неудачи со всем остальным) акты насилия над собой (как правило, демонстративного) и самоуничтожение 

Они применяют те же приемы контроля над насилием, что и члены других локальных сообществ, а так называемый воровской закон содержит, как будет показано далее, массу обычных норм нравственности. Даже процент противников смертной казни среди них несколько ниже, чем в среднем среди свободных граждан. Подсчет частоты проявлений эгоизма и альтруизма в среде осужденных по своим результатам вообще приближается к определению «средней температуры по больнице». Наконец, наиболее жестокие серийные убийства, кровавые нападения террористов, акты педофилии, разбои и вымогательства, сопряженные с глумлением, истязаниями и последующими убийствами жертв, совершаются в большинстве случаев ранее несудимыми лицами…

Что же остается? Остается режущий ухо жаргон (арго), брутальные клички («погоняла») и устрашающие татуировки — ничуть не облегчающие, а скорее затрудняющие совершение преступлений их носителями, так как способны демаскировать, выдать групповую принадлежность соответствующих лиц. Кроме того, данные атрибутивные признаки создают своим обладателям массу неудобств в обычной жизни, прежде всего, в виде ограничения добровольных контактов. Вся эта атрибутика — для «своих», исключительно для общения внутри своей субкультурной группы, а также для подчеркивания собственной групповой социальной уникальности (при недостаточности уникальности индивидуальной). Но тем же самым занимаются представители множества других субкультурных сообществ, так сказать, от больших начальников до малых детей Вот еще одно наблюдение о повышенной пенализации осужденных, представляющих маргинальные слои российского общества: «Нынче кто при деньгах — доходят, максимум, до зала суда и получают оправдательную, — поясняет В. Богатенков, начальник ИК-9 (Пермская область). – А на зоне всё чаще “торпеды” являются. Это которые за деньги или за страх на себя чужую вину берут. А от “воров в законе” только одни воспоминания остались. Кончилась былая романтика»

иерархия в общих чертах воспроизводит кастовое деление любого примитивного общества: жрецы, воины, работающие почетно и работающие непочетно, так называемые неприкасаемые. Одновременно рост числа членов сообщества осуществляется в основном за счет первоначально бесправных пришлых, не имеющих между собой тех товарищеских связей, обязательств по взаимной помощи и ограничению насилия, которые отличают «коренных» и «правильных», с которыми пришлые стремятся установить вассальные отношения в обмен на право занимать территорию и покровительство.

Во-вторых, сообщество осужденных организуется как «маленькое» общество лично знакомых лиц. Считается, что его основу составляют так называемые блатные или братва, лично знакомые между собой профессиональные преступники, хорошо знающие друг друга по неоднократным совместным делам (преступлениям) и ходкам (отбыванию заключения).

Блат (от идиш, еврейск., нем. blat — листок, приказ, посвященный, согласный) имеет в русском языке несколько значений:

1) личное знакомство, неформальная связь (получить что-то по блату) — наиболее распространенное в обыденном сознании значение;

2) записка (малява, ксива), передаваемая осужденными по этапу, содержащая уведомление о прибытии в определенное учреждение определенного лица (не обязательно вора или блатного), реже характеристику определенного лица или уведомление о решении какого-то важного вопроса — значение, наиболее приближенное к оригиналу;

3) одесские воры в конце XIX века называли «блатом» свои ладони, поэтому все, кого (всё, чего) они касались, становилось «блатным» и подпадающим под действие «воровского закона».

Отрицать очевидную связь такого понимания с древним обрядом наложения рук у римлян (mancipatio) или обрядом рукоположения (хиротесии), заимствованным многими тайными обществами у христианской церкви, было бы странно…

Несмотря на многочисленность лиц, содержащихся под стражей в России, заключенным оказывается достаточно просто собрать необходимые сведения об интересующем их лице, используя недостатки системы изоляции, разветвленные связи на воле и систему личных связей. Эмпирически установлена закономерность: любой осужденный, особенно если он два-три раза отбывал наказание в виде лишения свободы, или даже просто содержался в СИЗО, может быть знаком с любым осужденным (заключенным) не более чем через 2–3 других осужденных (заключенных).

Не в воспроизводстве ли родственных отношений на некоем символическом уровне заключается смысл деления членов локальных сообществ на «своих», включая полностью правоспособных лиц («блатных», «братву») и их приближенных («пристяжь»), а также «чужих», включая общую для всех группу изгоев, представляющих типичный громоотвод для внутригрупповой агрессии («козел отпущения», «неприкасаемые») и выделяемый по различным признакам?

Однако, как отмечают исследователи, изменение статуса конкретного осужденного идет, как правило, в одном направлении, по мере увеличения числа заключений возникает нисходящая мобильность. Отсутствие возможности повлиять собственными усилиями на свою жизнь, высокий уровень внешнего контроля и внешней регламентации жизни осужденного способствуют формированию чувства личной безответственности как за происходящее в «большом» обществе, так и в своей микрогруппе, даже за собственные поступки. Это более соответствует мировосприятию ребенка.

«Зек — что дитя малое, то г… измажется, до домино проглотит», — высказался подполковник С., сотрудник одной из нижегородских колоний.

В самом деле, если вся жизнь организуется и контролируется откуда-то извне, то странно ожидать от субъекта проявления моральной ответственности за поступки, а тем более за поступки окружающих лиц

более строгое и неукоснительное следование большему количеству понятий хотя и повышает авторитет осужденного в ближайшем окружении, но сопряжено с необходимостью перенесения значительных тягот и лишений, мало сопоставимых с теми возможностями, которые открывает повышение авторитета в ближайшем окружении, среди «своих».

Расширение круга лиц, принадлежащих к «своим», неизбежно ведет к девальвации требований к отдельному субъекту, сокращению обязательных для него ограничений, большей поливариативности допустимого поведения. Спецификой криминальной субкультуры является адресуемое каждому субъекту обязательное требование подвергаться тяготам и лишениям, связанным с принудительной изоляцией от общества, пребыванием в местах заключения. При этом единство носителей тюремной субкультуры как более широкого круга субъектов обеспечивается внешней регламентацией всех сторон жизни осужденного, институализацей внутригруппового насилия, а также ограничительным распределением минимальных благ

относительная консолидация элиты криминального сообщества в нашей стране была связана именно с организацией массового заключения в тоталитарный период. То есть оно представляло классическую реакцию сообщества на резкое ухудшение внешних условий. Любое стадо сбивается в плотную группу при появлении внешней угрозы, так как тем самым сокращается площадь соприкосновения отдельного организма с агрессивной внешней средой. В таких условиях естественной защитной реакцией является нивелирование внешних различий между особями: 

кто повыше — сутулится или втягивает голову, кто пониже —привстает на носочки, расцветка быстро становится однообразно серой, максимально покровительственной, сигнальные крики — резкими и однообразными. Быстрый период перехода от состояния гражданской войны и последующей относительной свободы НЭПа к состоянию тоталитарного лагеря вызвал у всего советского общества состояние глубокого шока, при котором, как известно, существенно повышается болевой порог.

Даже у вполне послушных граждан при изменении условий жизни (массовые миграции, казарменный быт, дезорганизация традиционного контроля, распределительная система и пр.) возникли совершенно невиданные прежде формы маргинального правопонимания.

«Да нельзя было не сажать нашего брата! — говорил писателю в конце 1980-х годов один престарелый “индустриальный новобранец” строек 1930-х годов. – Ведь кто такие мы были? —деревенские тихоходы: поутру ударники, к вечеру шалопаи

Чтобы покончить с разгильдяйством, надо было судить разгильдяя и объявить его вредителем. И неважно которого — хоть по жребию: разгильдяйство мы все за собой знали.

Нужен был общий страх, грозный, политический. Без этого мы бы не перевоспитались в рабочих, не одолели свою расхлябанность и инертность.

что криминальное сообщество и криминальная субкультура являются продуктами неадекватного воздействия государства на делинквентное поведение отдельных индивидов и малых групп, прежде всего массового заключения осужденных, имеющих различный криминальный опыт. Если такое воздействие нивелирует индивидуальные и групповые различия данных лиц, то имеет место ответная реакция в виде их субкультурной консолидации. Реализация приоритетов возвращения осужденных к нормальной жизни, обретения ими легального статуса, последующего индивидуального включения в самостоятельную правомерную деятельность становится трудно достижимой.

Глубокая внутренняя дифференциация отечественного криминального сообщества, в том числе его элитарных группировок, отмечена на всех этапах его существования, включая тоталитарный период. Существует прямая зависимость корпоративной замкнутости и интенсивности внутригруппового насилия от численности данного сообщества, дезорганизации систем рекрутинга (групповой социализации) и лидерства. При этом за каждым этапом интенсификации насилия следует период упрощения корпоративных норм, сокращения запретов, расширения прав лиц, ранее принадлежавших к наиболее бесправным подгруппам криминального сообщества.

Исследования выявили органическую неспособность криминальной элиты организовать устойчивые постоянные контакты даже на уровне отдельных регионов, обеспечить ненасильственное решение вопросов даже относительно близко знакомых межу собой людей. Как сообщество маргиналов, оно не смогло и не может составить никакую основу для формирования структур более высокого порядка, интегрирующих различные субкультурные образования в гражданское общество.

Криминальная субкультура способна лишь отчасти институализировать дальнейший распад «большого» постсоветского общества, как и массового тюремного сообщества, на локальные сообщества. В последних девальвация социальных регуляторов, таких как групповые традиции, коллективный исторический опыт, мораль и право, в еще большей мере замещается действием регуляторов этологических, в частности несовершенным контролем насилия, родственными отношениями (реальными и символическими), ситуативным нормотворчеством и др

В этой связи остается признать, как это делает доктор юридических наук Сергей Пашин, бывший судья Верховного Суда РФ, автор ряда федеральных законов судебной реформы: «У нас нормальное неправовое государство, причем не самое плохое из неправовых. Управляют нами не законы, а личное усмотрение начальства. Это управление вотчинного семейного типа, то есть типичный феодализм… Феодал — отец своим подданным, а они ему должны быть как дети… Понятно, что феодальный способ правления намного прогрессивней, чем рабовладельческий строй (который у нас недавно свергнут). А теперь систему разлагает еще более прогрессивная формация — капитализм. К власти идет денежный мешок, он ломает загородки между регионами и постепенно ограничивает власть феодалов… К сожалению, большие ресурсы отвлекаются на поддержание иллюзии того, что у нас якобы демократия и правовое государство. Это делается для успокоения слабонервных и наивных…»

Происходит разрушение порядка. Накопилась критическая масса людей, привыкших к насилию. У таких, когда никого не бьют, начинается ломка, как у  наркоманов…»

восстановление социального контроля за преступностью предполагает, прежде всего, повышение эффективности контроля за поведением отдельных граждан и их объединений на микрогрупповом и общинном уровнях. «У каждого народа, — как отмечает В.В. Лунеев, — преступность настолько сильна или слаба, насколько он исторически способен к самоконтролю, насколько он хочет себя контролировать, насколько он умеет себя контролировать, насколько он осознал диалектику свободы и необходимости». Но отдельный человек или целое сообщество могут научиться самоконтролю и самоограничению лишь в процессе самостоятельного использования прав и исполнения обязанностей под общественным контролем:

вначале — родительским, потом — учебного или производственного коллектива, потом — всего профессионального сообщества, территориальной общины и т. д.

В этой связи модель государственного патернализма, централизованного контроля во всех сферах общественных отношений, от каких бы политических сил она не исходила, действительно, способна завести общество в криминальный тупик, когда, с одной стороны — всевластные и безответственные чиновники, а с другой стороны — бесправные и всегда виноватые граждане.

Поэтому для стабильности общественного порядка необходимо, чтобы не одни чиновники, как представители власти, имели возможность влиять на поведение граждан и их объединений, но и институты гражданского общества. А для этого последние должны обладать необходимыми правовыми, организационными и материально-техническими ресурсами, которых российские общественные и муниципальные структуры оказались лишены в годы бесконечного реформирования правоохранительной системы и местного самоуправления.

Следовательно, эффективный общесоциальный контроль над противоправным поведением и преступностью предполагает, как минимум, отказ от сложившейся в современной России модели суперцентрализации власти, собственности и информации в руках ограниченного круга лиц. Автор не склонен полагать, что они пойдут на подобное перераспределение власти и ресурсов лишь под влиянием криминологических рекомендаций. Основанием для преобразований, как это всегда происходило в истории, может послужить только страх представителей элиты за собственную безопасность и безопасность своих близких