Ненависть литовцев к евреям вырвалась наружу в полной силе. Евреев избивали на улицах, грабили их дома, вынося оттуда все, что попадалось под руку, евреев хватали и везли на каторжные работы, и там издевались над ними и избивали. В дни начала июля большая группа вооруженных литовцев пришла в район проживания евреев, и начала хватать их. В наш дом вошли литовцы и погнали меня на улицу, где согнано было около 40 евреев, также выгнанных, как я, из своих домов. Всех нас повели в полицейский участок. Спустя полчаса появился литовский офицер, и попросил у полицейских двух человек для работ. Выбрали меня, как самого молодого, и самого старого еврея в группе. Литовский офицер привел нас к своему дому и приказал убрать двор. Мы поработали несколько часов, после чего он "угостил" нас тумаками и велел идти домой. Люди, которых захватили с нами, домой не вернулись. На следующий день нам стало известно, что людей этих увезли из городка в неизвестном направлении. По городку пронесся слух, что их повезли работать на аэродром около Полоцка. Время от времени появлялись крестьяне и рассказывали, что видели этих людей, работающих в германском воинском подразделении в Белоруссии, и те просили послать им разные вещи через этих крестьян. Только спустя несколько месяцев стало известно, что людей этих сразу же увезли недалеко от города, к селу Церклишки, и там всех расстреляли. Случай спас меня.
Германские власти в городке опубликовали декреты, касающиеся евреев. Они, все, как один, обязаны были зарегистрироваться, носить белую повязку на рукаве. Им запрещалось менять место жительства. Им строго вменялось передать властям свои радиоприемники. Все евреи от 16 до 50 лет должны были, по решению местной власти, тяжело работать. За неподчинение последует самое тяжкое наказание, по сути, смертный приговор. Был введен комендантский час в течение ночи, распространявшийся на все население. Жизнь евреев со дня на день становилась невыносимей. Каторжный труд, избиения, обвинения в любой мелочи, и, главным образом, в этом отличались соседи-христиане и крестьяне округи. Также и подростки христиане, с которыми мы сидели на одной школьной скамье, издевались над нами. Особенно приносили боль действия наших соседей, с которыми столько лет мы жили бок о бок, и помогали друг другу.
Я работал с еще десятью евреями по починке шоссе на Ново-Свинцян. В середине июля, в то время, когда мы шли на работу, нас остановили литовские полицаи, но отпустили после того, как мы показали им удостоверения о том, что мы работаем на починке шоссе. Нам стало известно, что утром увели из домов и схватили на улицах работоспособных евреев. Позднее мимо нас проехали по шоссе на Ново-Свинцян грузовики, полные мужчин из нашего городка, арестованных утром. Сильная охрана из немцев и литовцев сопровождала их. Вернувшись с работы, мы узнали, что было взято сто евреев, и среди них были два моих родственника. Угнанные люди составляли большую часть молодых мужчин городка. Литовцы сказали, что везут их на работу, и они вернуться через месяц, когда их сменят другие. Но все они были расстреляны в тот же день недалеко от Ново-Свинцяна. Немцы, которые проводили эту "акцию", были солдатами "эйнзацгрупп".
В один из вечеров, перед наступлением комендантского часа, пришел ко мне Моше Шотан, мой сосед, и шепотом сообщил мне тайну: он вместе с Ишикой Гертманом спрятали приемник на чердаке дома, в котором они живут, и слушают новости из Москвы
больше всего меня взволновали слова Сталина, приведенные диктором. И главное в них я запомнил на все годы: "Следует создать на оккупированных территориях партизанские отряды для борьбы с врагом. Следует взрывать и разрушать шоссе, мосты, телефонные линии, телеграф, поджигать вражеские склады, создать на оккупированных территориях невыносимые условия для врага и для тех, кто с ними сотрудничает, уничтожать все, что в их руках". В темноте, под одеялом, я не видел Ишику, но чувствовал дрожь его тела, как и собственную дрожь. Эта передача родила в нас много мыслей и зажгла наше воображение. Впервые, с начала войны, я услышал понятие — "партизанская война", — как призыв к немедленному действию
19 сентября 1941 гебитскомиссар Вольф издал приказ местным литовским властям и литовской полиции согнать всех евреев в гетто и конфисковать все их имущество. Приказано был стрелять в евреев, которые попытаются сбежать. Этот приказ был первым шагом к их уничтожению.
В конце сентября, в канун еврейского Нового года — Рош-Ашана, распространился слух среди евреев Свинцяна, что все евреи округи будут переведены в лагерь Полигон, в 12 километрах, около городка Ново-Свинцян, и там будут поселены в заброшенном военном лагере на песках. Никто из них не знал, что с ними будет после их перевода на Полигон, и на какие средства они будут существовать.
В пятницу, 26 сентября, городок окружили литовские полицейские и эсэсовцы. Евреям было сообщено, что завтра они будут депортированы в лагерь Полигон. Им разрешено брать с собой все, что они смогут нести, стариков и больных повезут на телегах. Паника охватила евреев городка, и многие говорили, что следует бежать в соседнюю Белоруссию, что проживающим там евреям было намного лучше, чем евреям Литвы, несмотря на то, что и там тоже власть немцев. Моя сестра Рахиль, которая работала в германском учреждении, вернулась домой и предложила всем бежать, ибо немцы сказали ей, что на Полигоне евреям будет «невероятно тяжело». Мы еще не уловили смысла этих слов — «невероятно тяжело», и никто даже представить не мог, что речь идет об уничтожении.
К вечеру стало известно, что немцы оставляют в городке несколько десятков евреев, мастеров по разным ремеслам, которые работали на новую власть, вместе с их семьями. Каждый хотел выставить себя тем или иным мастером, люди начали подкупать, кто немца, стоящего во главе "эйнзацгруппы" и СД, кто начальника литовской полиции. Немцы составили список из нескольких десятков человек с их семьями. Число в списке дошло до 300 душ, ибо в течение ночи семья каждого из остающихся в городке увеличилась вдвое или втрое.
Сотни бежали в эту ночь в Белоруссию, и я тоже решил бежать туда. Мы собрались, 12 парней, среди которых мой двоюродный брат Моше-Юдка, мой друг из подполья Юдка Шапиро и другие. Расставание с членами семьи было тяжелым. Мы не знали, увидимся ли вновь. Выбраться из городка тоже было нелегко. В соседние села было передано, что каждый, кто поймает убегающего еврея и приведет его в полицию, получит премию. К нашему счастью ночь была пронизывающе холодной, временами шел дождь. Полицейские искали укрытие, и мы сумели выбраться из городка незаметно
Природа вокруг нас была прекрасной, зеленые поля с одной стороны, и огромный лес, простирающийся с другой стороны километр за километром. Среди полей текла река, на берегу которой росли деревья. Мир виделся нам в эти минуты таким чудесным и необъятным. И только нам, кучке беглецов, не было в нем места. К вечеру мы добрались до Константинова и вошли в дома евреев. Они гостеприимно встретили нас. Они уже слышали о том, что всех евреев области переведут в Полигон, а в нашем городке оставят несколько десятков семей мастеров-ремесленников. И еще они рассказали, что тотчас, как там евреев изгнали из их домов, наехали крестьяне из окрестных сел, ворвались в дома евреев и унесли все, что там осталось.
Увозили на телегах мебель. Германские и литовские полицаи разрешили крестьянам брать все, что им заблагорассудится. После того, как те забрали все, что было в домах, начали выкорчевывать окна и двери.
Мы советовались с местными евреями, как нам быть. Они сказали, что у них мы остаться не можем, ибо их слишком мало в городе, белорусская полиция сразу выйдет на нас. Они посоветовали нам двигаться в сторону местечка Глубокое, в котором живут несколько тысяч евреев, и там полиция нас не заметит. Находился он на расстоянии 80 километров восточнее Константинова.
Решили выйти ночью. Попрощались с местными евреями, и вышли в путь. Расставание было сердечным. Они снабдили нас едой в дорогу, объяснили, по каким местам идти, чтобы не наткнуться на полицию. Мы начали двигаться не все вместе, а четырьмя группами по три. Каждая группа будет идти другим путем, и все мы встретимся в Глубоком. Решение это было принято, ибо путь был очень опасен. Предстояло пройти несколько городов и селений. И группе в 12 человек трудно пройти, чтобы ее не заметили. И еще. Нам надлежало заходить в крестьянские дома, чтобы добыть съестные припасы, и легче это делать трем, чем двенадцати
Спустя несколько часов наткнулись на большую группу крестьян, работавших в поле. Они начали кричать: "Жид! Жид!" и кинулись за нами. Мы побежали в лес — в полкилометра от нас. Крестьянин бежал впереди ватаги и кричал: "Поймать жидов и сдать их полиции
По городку гуляют слухи, что в восточной Белоруссии уже не осталось ни одного еврея, что в таких городах, как Полоцк, Витебск, Минск, всех евреев расстреляли в первый же день германской оккупации. Расстреливали их не только немцы, а также и белорусы. Также и здесь, в Глубоком, отношение полиции, в которой служат местные жители, белорусы и поляки, к евреям хуже, чем отношение к ним немцев. И жители только и ждут, чтобы им разрешили расправиться с евреями и наследовать их имущество.
Пришли в "юденрат" и там встретили трех наших товарищей из другой группы. Они тоже добрались до города вчера. Рассказал им, что третья группа схвачена немцами в городке Данилович. Мы не знали, какова судьба четвертой группы. Попросили главу "юденрата" помочь нам временно устроиться, но он ответил, что не в силах этого сделать и мы должны полагаться лишь на самих себя. Было слишком опасно оставаться в помещении "юденрата", ибо немцы и местные полицейские появлялись здесь время от времени — брать людей на работу. Полицейские знали в лицо всех евреев городка, и могли сразу определить, что мы беженцы. Опасно было ходить по городу: у местных евреев были документы, выданные немцами, у нас же вообще никаких документов не было. Мы решили, что каждый отыщет себе укрытие в еврейской семье, а вечером встретимся в "юденрате".
Я вышел на улицу, шел медленно, не зная, куда податься. Не мог представить себе, как я войду к людям, которые меня не знают, и попрошу у них остаться, когда у евреев такое трудное положение, нет заработков, и все существует на старых запасах. Прошел мимо одного, другого, третьего дома. Внезапно увидел полицейского, идущего мне навстречу. Не было у меня времени на колебания, я стоял у одноэтажного дома. Подошел к двери, постучал, и, не ожидая ответа, вошел в кухню. У большой плиты стояла хозяйка и готовила обед. Я стоял у двери, и не мог открыть рта. Хозяйка смотрела на меня, ожидая, что я что-нибудь скажу. В конце концов, я преодолел свой стыд и выпалил на одном дыхании: "Госпожа, я беженец, бежал из Свинцян, могу ли побыть немного у вас?" После минуты молчания она ответила: "Да, — затем добавила, — Снимите пальто и присядьте отдохнуть, через полчаса мой муж и сын придут с работы, и мы сядем обедать". Я вошел в соседнюю комнату и присел на диван. Комната была красиво и чисто убранной. Ясно было, что хозяин не беден. На стене висел большой портрет Герцля, а на маленьком столике в углу лежали книги на иврите. Я взял в руки одну из книг — "Иудейские войны против римлян" Иосифа Флавия. Погрузился в чтение, тут же забыл об окружающей реальности и не заметил, как дверь открылась, и кто-то вошел. Только услышав приветствие "Гутен морген" (Доброе утро), поднял голову и увидел мужчину лет сорока. Он спросил меня на беглом иврите: "Что, вы знаете иврит?" Я ответил, что учился в ивритской школе и был членом сионистского молодежного движения. Тут вошли в комнату два парня, один моего возраста, другой постарше, сыновья хозяев дома. Мать им уже рассказала обо мне, и они попросили рассказать, как мне удалось покинуть мой город, и что было в пути. Я начал рассказывать, но хозяйка вошла и пригласила всех на обед. Атмосфера за столом была дружественной, и хозяева старались создать вокруг меня ощущение, что я за этим столом не чужой. Я старался деликатно есть, чтобы они не почувствовали, что почти тридцать часов не было у меня ни крошки во рту. Во время обеда много не говорили. После обеда я закончил историю всего, что случилось со мной по дороге в Глубок. Хозяин и его сыновья работали на германском складе, и иногда им удавалось приносить оттуда продукты.
Хозяйка спросила меня о семье. Рассказал, что мои родители остались в Варшаве, сестра в Свинцяне, добавив несколько слов и о других родственниках. Я видел слезы, блестевшие в ее глазах. К вечеру я пошел в "юденрат", встретился там с моими товарищами. Они тоже нашли укрытие и рассказали о добром к ним отношении местных евреев. Нам также стало известно, что и третья группа добралась до города, и они находятся в еврейском доме, в конце города. Только трое, арестованных в Даниловиче, не пришли.
Спустя несколько дней из нашего городка пришла страшная весть: все евреи, находившиеся в Полигоне, числом в семь тысяч душ, были расстреляны. Вначале мы отказывались верить, считая, что крестьянин, принесший эту весть, хотел напугать евреев. Может ли быть такое, что всех убили? Но на следующий день появилась из нашего городка девушка, которая пряталась у поляка, и подтвердила эту ужасную весть. Потрясенными сидели мы и слушали этот невыносимый рассказ о происшедшем на Полигоне, рассказ о последних днях еврейской общины Свинцяна.
Депортация началась 27 сентября 1941. Утром привезены были все литовские полицаи округи и мобилизована литовская молодежь, которой выдали оружие. Они выгнали всех евреев из домов и собрали их в поле, рядом с городом, на улице Ново-Свинцян. Им разрешили взять с собой только немного вещей. Для стариков и больных прикатили телеги. Во время сборища литовцы били прикладами тех, кто медленно двигался. В течение пяти часов было собрано три тысячи евреев на большом поле. Их окружили стражники, вооруженные автоматами, чтобы воспрепятствовать любому сопротивлению или побегу. Из сел прикатили массы крестьян с женами и малыми детьми, чтобы следить за представлением. Они радостно кричали: "Ой, вам было хорошо под большевиками, теперь вам будет еще лучше". Евреи вглядывались в рожи этих людей, пьяные от радости, что совсем недавно приходили просить помощи — денежной, врачебной больным детям. Тут они все это забыли и только ждали минуты, когда им разрешат ворваться в еврейские дома и грабить все, что там есть. В момент, когда последний еврей был доставлен сюда, полицаи оставили улицы, толпа ворвалась в еврейские дома, и начался грабеж. Крестьяне прибыли с телегами, загружая их всем, что попадалось под руки, уезжали домой и возвращались в городок. К вечеру еврейские дома опустели. Крестьяне выломали окна, двери, и даже тротуары.
После полудня прибыл командующий окружной "полиции безопасности" делать смотр евреям. Все евреи были на площади. Только один еврей пятидесяти лет сказал: "В этом доме я родился, в этом доме я умру". И повесился.
Командующий окружной "полиции безопасности" прочитал список мастеров по разным ремёслам и приказал им выйти из строя со своими семьями. Вышло несколько сотен человек. Семья каждого мастера увеличилась за счет присоединения к ней детей родственников и знакомых. Те, кто не имел родителей, выбрали пару стариков, холостые выбрали женщин с детьми, как свои семьи. Так число остающихся в городе достигло трехсот душ. Они были расселены в домах около синагоги. Этот район превратился в малое гетто, которое окружили забором из колючей проволоки, и литовские полицаи сменялись на охране единственного входа и выхода. Евреи, оставшиеся на площади, были выстроены в шеренги, и им было приказано идти под сильным конвоем литовских полицаев и добровольцев. Предупредили: за шаг в сторону из строя — расстрел. Первый километр все шли, более или менее, строем, на втором же километре женщины и дети стали отставать. Некоторые вышли из рядов, некоторые потеряли сознание. Полицаи и литовские добровольцы избивали их прикладами. Многие из людей вышвырнули вещи, чтобы облегчить ходьбу. Через несколько километров не было сил идти дальше. Удары прикладами не помогали, и полицаи объявили, что будут отстреливать тех, кто отстает. Угроза подействовала, восстановили строй и шли еще несколько километров. Помогали друг другу. Надо было раненых от ударов тащить, в противном случае их расстреляют. В конце концов, силы иссякли. Люди сидели на шоссе и говорили, что дальше не могут идти. Когда полицаи увидели, что избиение не помогает, подняли трех человек, первыми севших на шоссе, и расстреляли на глазах у всех. Тела их остались лежать на дороге, остальные пошли дальше. Так эта колонна прошла до Ново-Свинцяна, в двух километрах от Полигона
Городок Ново-Свинцян уже был очищен от евреев. Тысяча евреев этого городка была еще утром переведена в Полигон. Колонна пересекла железнодорожную линию и вышла в пески. Лагерь был уже виден издалека. На месте пылало много костров, зажженных полицаями, чтобы осветить местность и не дать возможности евреям сбежать. Издалека лагерь выглядел, как один огромный пылающий костер, и людям казалось, что их заводят в огонь. Вход в лагерь был очень узок: только два человека одновременно могли пройти. Перед входом двумя рядами стоял литовские полицаи и эсэсовцы, осыпая евреев градом ударов палок и прикладов. Евреи из нашего городка пришли последними. Евреи из всей округи уже были там: из городков и сел Ходуцишки, Ставицишки, Ингалина, Доглишки, Подбродзия, Милиганы, Шверцы, Ново-Свинцяна. Вместе с евреями Свинцяна число евреев в лагере достигло семи тысяч. В окружающих городках не осталось ни одного еврея, за исключением мастеров-ремесленников нашего городка, который был областным центром.
Евреев загнали в огромные бараки и заперли их там. До утра не разрешали выйти. Теснота была такой, что не было возможности сидеть, даже для стояния не хватало места. Люди стояли буквально один на ногах другого, и всю ночь слышались крики" "Сойди с моих ног!" или "Не лежи на мне!" Вонь в бараках была невыносима, так как не было ни окон, ни щели для проветривания. Утром полицаи открыли двери и разрешили выйти. Люди вышли, увидели забор из колючей проволоки, усиленную охрану вокруг и внутри лагеря, прочли объявления о том, что любой приблизившийся к забору расстреливается без предупреждения, и поняли, насколько положение их тяжко. Встретились здесь евреи со всей области, находили родных, близких, знакомых, рассказывали друг другу о самом процессе их депортации. Почти во всех местах было одно и то же: концентрация людей в одном месте, переход пешком, сопровождаемый ударами и выстрелами. Женщина семидесяти лет подошла к забора по нужде и была застрелена охранником: первая жертва в лагере Полигон.
Некоторым евреям из оставшихся в Свинцяне удалось за взятку освободить из лагеря Полигон несколько семей. Немцы объявили, что готовы освободить еще семьи за большие деньги. Так в Свинцян вернулось более десяти семей. Также из гетто в Свинцяне были посланы телеги с продуктами для узников Полигона. 5 октября туда прибыл гебитскомиссар области Вильно в сопровождении офицеров полиции безопасности и приказал литовскому коменданту собрать всех евреев в центре лагеря. Один из немцев объявил им: "Евреи, германские власти приняли решение наложить на вас штраф в четверть миллиона рублей. Вы должны сдать все ваше золото, драгоценности и меха. В течение двух часов после сдачи всего этого ваши условия здесь улучшаться, и вы начнете работать, чтобы принести пользу германскому "рейху". Если в течение двух часов приказ не будет выполнен, вы будете строго наказаны". Немедленно был организован комитет и выбраны сборщики денег и золота. Было такое ощущение, что ради этой акции их всех и привели в Полигон, и после этого жизнь депортированных значительно улучшится, и, быть может, всех вернут в Свинцян. Многие верили в обещания немцев. Деньги были собраны, корзины наполнились золотыми монетами, часами, драгоценностями. С большим удовлетворением немцы приняли это богатство, и сказали, что сдержат свои обещания. Они покинули лагерь, настроение евреев улучшилось.
На следующий день, 6 октября, первый день праздника Суккот (Кущей) всех евреев выстроили, в отдельности — мужчин, женщин, детей. Ночью их сосредоточили в разных бараках. Чувство тревоги охватило всех, люди не знали, что их ожидает. В 6 часов утра — время открытия бараков — они открыты не были, все понимали, что должно что-то случиться. Евреи не знали, что еще вчера полицаи привели крестьян всей округи к месту, находящемуся в 4 километрах от лагеря, и те всю ночь рыли рвы шириной в 2 метра, глубиной в 3 метра и длиной в 25 метров. К утру рвы были готовы. Прибыл грузовик, полный водки, для полицаев, и к рассвету все они были пьяны, прибыли убийцы "эйнзацкомандо 3" полиции безопасности и СД при поддержке местных литовцев. Это было летучее механизированное подразделение области Вильно, в котором — 150 литовцев и 10 немцев, — переезжающее с места на место и уничтожающее евреев с помощью местных литовцев.
В 7 утра открыли барак с мужчинами, вошел офицер полиции безопасности и заявил, что всех переводят в другое место, недалеко от Полигона. Грузовиков немного, поэтому перевозить будут группами по 50 человек. Тут же вывели первую группу и закрыли двери барака. Лагерь был полон полицаев и литовских добровольцев. Немцы были в меньшинстве. Посадили группу в два грузовика и увезли в сопровождении сильной охраны через небольшую рощу. Только по выходу из нее евреи увидели рвы и поняли, что их ожидает. Вокруг, в радиусе километров, стояли усиленные отряды охраны, не дающие возможности сбежать. Все они, без исключения, были пьяны, за исключением немецкого офицера с аппаратом для киносъемки. Евреям было приказано сойти с грузовиков, выстроиться шеренгой лицом ко рву. Они стояли, молча, никто не кричал, никто не плакал. Немецкий офицер дал знак рукой, литовцы открыли огонь из автоматов, пятьдесят евреев упали в ров убитыми и ранеными. Грузовики вернулись в лагерь, до которого выстрелы не доносились. До обеда все мужчины были расстреляны. Начали привозить женщин. Они были в отчаянии, равнодушны к тому, что с ними делают. Многие шли ко рву в потрясении, как во сне. К ним отнеслись, как к мужчинам. Самое страшное было, когда начали отбирать у женщин детей. Матери защищали их силой, и следы их ногтей остались на лицах полицаев Детей и младенцев швыряли в рвы живыми. Когда рвы заполнились, полицаи начали туда швырять гранаты. Только часть детей погибла, остальные были ранены или не получили никакого ущерба, и все это происходило на глазах матерей, стоящих в ста метрах от рвов. Затем женщин группами подвели ко рвам, и расстреляли. Убийства в Полигоне длились до полудня 8 октября. Вечером того дня командир подразделения полиции безопасности доложил своему командиру: "Район Свинцяна очищен от евреев" Полицаи засыпали рвы землей, но на следующее утро появились просадки и щели в земле, полные крови. Полиция привела крестьян, которые привезли на телегах землю с других мест и засыпали новым слоем рвы. Но земля, напитанная кровью, продолжала вспухать. Неделями привозили землю и продолжали покрывать ее рвы, пока уже крови не было видно.
Это было первое массовое уничтожение, ставшее известным множеству людей. До этого немцы уводили евреев в потаённые места и там расстреливали. Затем распространяли слухи, что люди живут и работают в других местах. Теперь мы знали, где те пятьдесят евреев, первыми схваченные в нашем городе, и где сто молодых людей, взятых "на месяц, после чего их вернут". Выяснилось всё, чего мы раньше не знали. Встал вопрос, — собираются ли немцы уничтожить всех евреев в любом месте их проживания, или это касается только Литвы. Были такие в еврейской среде, которые считали, что уничтожение евреев в Литве это результат антисемитизма литовцев, ненависти к советской власти и сотрудничества евреев с этой властью. По их мнению, в Белоруссии такое произойти не может. Но были такие, которые были убеждены, что вал уничтожения евреев под германской властью докатится и до всех мест, где живут евреи, что белорусы и поляки ничем не отличаются от литовцев, а нацисты похожи другу на другом в любом месте.
Комментариев нет:
Отправить комментарий