Kaushik Basu Beyond the Invisible Hand: Groundwork for a New Economics

Kaushik Basu Beyond the Invisible Hand: Groundwork for a New Economics «По ту сторону невидимой руки: основания новой экономической науки»

 Институт экономической политики имени Е.Т. Гайдара, 2014

нельзя предъявить даже «ограниченную претензию» на то, что приближение к радикальной ситуации полностью свободного рынка может в итоге привести нас к некоему общественному идеалу.

Большая часть современной экономической теории основана на разработках экономистов-математи- ков. Это значит, что идеи, которые могут быть важными, но при этом с трудом поддаются математизации, оказались отброшенными. Это можно понять (но нельзя принять); научные журналы не желают публиковать статьи, которые не являются аналитически сложными, а искушение сложностью — могучая сила. Такое стремление к усложнению вредит экономической дисциплине. В этой погоне за нахождением сложных истин или, что еще хуже, за усложнением истин, простые истины ускользают от нашего внимания

известном анекдоте Шерлок Холмс и доктор Ват- сон, выслеживая преступника в сельском районе Англии, утомились и решили разбить палатку в открытом поле. Посреди ночи Холмс толкает локтем Ватсона: «Посмотрите на небо и скажите, какие выводы вы можете сделать». Ватсон, протирая глаза и глядя в изумительное ночное небо, отвечает: «Живя в Лондоне, не представляешь себе, как много на небе звезд. Ну а поскольку звезд так много, мы можем сделать вывод, что существует и множество планетарных систем. И если есть множество планетарных систем, можно с уверенностью заключить, что существует некоторое количество планет, похожих на Землю. А если есть некоторое количество таких планет, то я делаю вывод, что во вселенной существуют и другие разумные формы жизни». Холмс смотрит на него с раздражением и отвечает: «Кто-то украл нашу палатку».

Эта ошибка Ватсона весьма характерна для экономистов

Я вырос в традиционной бенгальской семье в Калькутте (теперь известной как Кольката), где старшие, разговаривая о внебрачных связях родственников, в присутствии детей понижали голос

Как иронично отметила католическая монахиня и художественный критик сестра

Венди при обсуждении картины Дэвида Хокни, где изображен обнаженный Питер, выбирающийся из бассейна Ника: «Художник может изобразить только то, что волнует его самого... Желание Хокни нарисовать — по неким высшим политическим соображениям —что-нибудь вроде стоящей под дождем очереди за пособием по безработице в Бредфорде, осталось бы нереализованным, потому что одного намерения недостаточно, чтобы довести работу до победного конца»[1].

Когда Платон или более близкий к нам по времени Томас Мор писали об идеальном обществе, в котором каждый человек имеет право на личное достоинство и хорошее к себе отношение, они не видели ничего дурного в том, что все это не имело никакого отношения к женщинам и рабам

Кто-то беднеет, кто-то богатеет. Ну, говорим мы себе, так и должно быть, не правда ли? Разве попытки прекратить все это не помешают прогрессу и росту экономики? Мы ведь видели на примере Советского Союза, что бывает, когда пытаются установить иной строй

Богатейшие люди сегодня могут делать то, что и не снилось Чингисхану или Нерону.

Путем простейших расчетов можно установить, что на сегодняшний день десять самых богатых в мире людей имеют в совокупности такой же доход, каким обладает все население Танзании —около сорока миллионов человек (Basu, 2006b). При этом в Танзании тоже имеются свои миллионеры и сверхбогатые, и если отбросить их и просто сравнить десятку богатейших с самыми бедными в мире людьми, то обнаружится ошеломляющий разрыв в доходах. Впрочем, удивительно то, что нас это не пугает

Неравенство внутри корпораций давно уже растет по экспоненте. В 1980-х в США средняя зарплата топ- менеджеров крупных корпораций превышала среднюю зарплату рабочего на производстве в сорок раз. Десять лет спустя это соотношение выросло до восьмидесяти пяти, в начале двадцать первого века оно дошло до четырехсот

у нашего благодушия имеется и другая опора. Она возникла благодаря каждодневному труду тысяч экономистов — благодаря всем их ежемесячным колонкам, ежегодным отчетам и выходящим раз в десятилетие монографиям. Все это породило «общее мнение»: корпус материалов, описывающих функционирование современной экономики и заверяющих нас, что — как система — текущий мировой экономический порядок, основанный на индивидуальном эгоизме и «невидимой руке» свободного рынка, является правильной, или по крайней мере наилучшей, из всех возможных систем. Может быть, она не всегда функционирует так, как должно быть в идеале, но она правильна и ее необходимо продвигать и поддерживать

Кто-то из этих бедняков, без сомнения, менее производителен, чем богатые. Но меньшая производительность не является основанием для того, чтобы обрекать человека в нужду и крайнюю бедность

Даже если отбросить эту идею и придерживаться неоклассического положения о том, что люди должны зарабатывать сообразно своей производительности и что именно это делает экономику эффективной, а бедняки из богатых стран не обязательно должны быть менее производительными (можно даже сказать, что для них это вообще не типично

От взрыва ситуацию пытаются удержать с помощью постоянной идеологической бомбардировки в печатных и прочих СМИ, которые непрерывно воспроизводят два мифа: рынки промышленно развитых стран являются свободными и свободные рынки являются справедливыми. Тысячи экономистов, те, кто пренебрежительно смотрит на людей, протестующих на улицах Сиэтла, Канкуна и Вашингтона, бесспорно, подобны тем миссионерам, которые сопровождали оккупационные армии прошлых дней, усмиряя восстания словами утешения и отвергавшие все возражения как вводящий в заблуждение дурман. Как писал Альберт Эйнштейн в первом номере Monthly Review (Einstein, 1949, p. 9): «жрецы, в руках которых был контроль над образованием, сделали классовое разделение общества постоянным и создали систему ценностей, которой люди стали руководствоваться в своем общественном поведении, по большей части бессознательно

Но в обществе, в котором обитает К., нет какой-то главной инстанции или лица, которому можно подать апелляцию. Каждая личность в этом мире-лабиринте занимается своей ограниченной ежедневной рутинной работой, и это порождает силы, превосходящие любую индивидуальность. В некотором смысле, образ, созданный Кафкой, точнее описывает наше общество, чем образ Смита

Мир балансирует на опасном уступе. Существует риск, что мы погрузимся с головой в весьма неприятное меркантильное будущее. И некоторых читателей, возможно, разочарует то, что, на мой взгляд, весьма вероятно, что такое будущее уже неизбежно

Существует объемный корпус текстов, в которых существующий экономический порядок, основанный на преследовании индивидами своих эгоистических интересов и на свободном от ограничений рынке, описывается как единственно жизнеспособный. В этой книге доказывается, что все экономические системы опираются на общественные нормы и убеждения. Большая часть профессиональных экономистов принимала нормы капитализма как данность, так что со временем эти нормы стали незаметными и создалась иллюзия, что не существует вообще никаких норм. На самом же деле без соответствующих норм капитализм нежизнеспособен

Это означает, что более равное и более справедливое общество, нежели то, в котором мы живем сейчас, возможно, что возможны структуры норм и институтов, приводящих индивидуальное поведение в соответствие с указанным обществом. Разработка такой системы и осмысление сопутствующих норм и институтов будет нелегкой задачей как потому, что это потребует рискованного погружения в совершенно новые области научных исследований, так и потому, что заинтересованные в нынешней системе —те, кто контролирует большую часть мирового богатства — станут сопротивляться изменениям и будут саботировать создание более справедливого общества

Крупные корпорации и заинтересованные круги знают, что если установить над ним контроль, то о дальнейшей прибыли можно не беспокоиться. Поэтому многие частные фирмы считают государство лучшим партнером по бизнесу: в рамках существующей системы они могут стричь его как овцу. Споры о том, что лучше, «большое» или «маленькое» правительство, ни к чему не ведут и лишь отвлекают от куда более важной задачи по построению более справедливого мира

Джоан Робинсон (Robinson, 1979, р. 43) в речи на церемонии вручения дипломов в университете Мэна в мае 1977 года: «Философия ортодоксальной экономической теории заключается в том, что преследование собственных интересов приведет к общественному благу. Но это означает, что моральная проблема упраздняется. Моральная проблема связана с конфликтом между индивидуальным интересом и интересом общества. И эта доктрина говорит нам о том, что нет никакого конфликта, что мы все можем с чистой совестью продолжать преследовать собственные интересы... Эта доктрина приписывается Адаму Смиту».

В случае если открытие Смита кажется нам теперь чем-то очевидным, то, возможно, нас слегка отрезвит напоминание о том, что теория невидимой руки оставалась всего лишь гипотезой на протяжении почти двух столетий

Потребовалось создание всей машинерии математической экономики и появление исследований Кэннета Эрроу, Жерара Дебре, Лайонела Маккензи и др. для того, чтобы эта теория обрела форму и доказательство. Только в XX веке были представлены формальные доказательства условий, при которых конкурентное равновесие существует и является оптимальным. То есть было формально доказано, что при некоторых условиях все индивиды, преследующие свои индивидуальные интересы, ведут общество к оптимальному состоянию

теория невидимой руки не настолько важна для Смита, как это пытаются представить[15]. Смита куда больше интересовали исследования эффектов роста рынка труда и последствия увеличения доходов для роста экономики и общего развития страны

Джон Стюарт Милль и Джон Маккуллох, имели более сложные представления о роли рынка, чем те, которые предлагала ортодоксия. Когда эти экономисты, включая самого Смита, критиковали государство, их критика в значительной степени была обращена против политики меркантилизма: это было связано, в частности, с опасением, что власть в государстве будет захвачена торговым классом и государство будет, соответственно, обслуживать только его интересы (см.: O'Brien, 1975).

1859 году штат Луизиана объявил добровольное рабство, или, как его часто называли, «waranteeism», законным[16]. Иначе говоря, индивиду было гарантировано право стать рабом. Некоторые сказали бы, что этот закон был дискриминационным, потому что он великодушно гарантировал данное право исключительно цветным

Но в экономике, как мне кажется, интуитивное знание необходимо гораздо сильнее, чем может представить себе большинство экономистов. Хорошая экономическая стратегия требует, помимо знания теорем и коэффициентов регрессии, умения «чувствовать» обстановку: точно так же нельзя стать хорошим предпринимателем или умелым водителем, просто изучив технику менеджмента и внедрения инноваций или узнав, как движение кисти или стопы трансформируется в автомобильный маневр. Возможно, это прозвучит парадоксально, но существуют формальные причины необходимости интуитивного познания. Важная часть моего проекта —объяснить, почему это может быть так

Люди, изучившие множество теорий, развивают в себе неумение видеть мир таким, какой он есть на самом деле

большинство книг по экономике предпочитает высказываться в духе «если — то»: если все человеческие существа рациональны, если все они подчиняются закону убывающей предельной полезности и т.д., то следует jy, z (где например, значит: «свободная торговля увеличивает национальный доход»). Живя в мире этих «если», все, кроме самых ясных умов, склонны путать этот мир с тем реальным миром, который их окружает[18]. А те «то», которые являются частями утверждения «если —то», становятся частями их реальности. В некотором смысле это напоминает представление фокусника. Хороший фокусник, в принципе, показывает вам все, но он фиксирует ваше внимание лишь на тех немногих вещах, которые вы, как он считает, должны увидеть. Через некоторое время то, что фокусник захотел вам показать, становится вашим миром и вы оказываетесь во власти иллюзии

Формализация идеи Смита стала значительным прорывом в экономике[21]. Что важнее всего — теорема разъясняет ситуации, при которых она работать не будет, чего мы не найдем в неформальных и по большей части описательных объяснениях Смита. Теперь мы знаем, что когда некоторые индивиды обладают достаточной властью, чтобы изменять рыночные цены, невидимая рука не сможет функционировать эффективно. Кроме того, теорема не будет иметь силы, если индивиды перестанут заключать между собой межвременные сделки, уходящие в бесконечность: например, если от каждого последующего поколения будут требовать определенных жертв ради поколения их родителей (Shell, 1971

что самое главное, отнюдь не всегда принимается во внимание, что, как любая математическая теорема, теорема невидимой руки не говорит ни о чем таком, что можно экспериментально подтвердить в реальном мире или что позволяет нам делать прогнозы. Она просто устанавливает равенство между двумя понятиями: равновесием и оптимальностью. В этом смысле она не отличается от теоремы Пифагора, которая устанавливает отношение между двумя сторонами прямоугольного треугольника и его третьей стороной. Пифагор, вне своих математических занятий, был печально известен отсутствием практического склада ума. Он учредил религиозный культ, основополагающими принципами которого были отказ от употребления бобов и всеобщее преклонение (тут он обнаруживал некий здравый смысл) перед главой культа, то есть перед самим Пифагором. По словам Бертрана Рассела, культ распался потому, что некоторые последователи не смогли устоять перед бобами и плутовали[22]. Теорема Пифагора тем не менее вполне пригодна, как и теорема невидимой руки

теорема невидимой руки есть заключение, которое приложимо к конкурентной экономике, где каждый индивид мал и незначителен (часто его именуют «атомом» экономики). Если же, напротив, отдельные участники рынка являются крупными и способны в одиночку влиять на благосостояние других —их можно назвать стратегическими участниками,—то данное заключение может оказаться неверным

Существует техническая трудность, связанная с характерным для анализа конкуренции допущением, что любое индивидуальное действие не влияет на благосостояние других людей, в то время как поведение большого числа людей способно на него повлиять. На первый взгляд, создается впечатление, что если последнее истинно, то в случае, если ряд индивидов совершает некое действие, должен наступить момент, когда действие еще одного индивида все-таки повлияет на благосостояние других. Это напоминает «Парадокс кучи» греческого философа Евбулида

некоторые из лучших умов профессии пришли к выводу, что идея оптимальности по Парето как достаточного условия для того, чего должно достичь общество, вовсе не привлекательна с точки зрения этики (Bergson, 1938; Samuel- son, 1947; Arrow, 1951; Varian, 1975; Sen, 1997; Эрроу, 2004; Самуэльсон, 2002).

В анализе конкурентного равновесия то, какой конкретно, оптимальный или эффективный по Парето, результат дает экономика, зависит от начальных вложений индивидов или от изначального распределения богатства. Как недавно выразился Солоу (Solow, 2006), «результаты функционирования свободного рынка не будут „лучшими" сравнительно с исходным распределением богатства. Они могут быть охарактеризованы как социально желательные только в том случае, если изначальное распределение было социально желательным

в данной модели полная свобода выбора означает свободу выбора какого-либо набора товаров из персонального бюджетного множества. Но если мы выйдем за пределы этой модели, станет ясно, что человеческие существа кроме выбора потребительского набора, способны делать еще много вещей. Они могут злоупотреблять и воровать; они могут угрожать, клеветать и распускать слухи; они могут рвать на себе волосы и заламывать руки; они могут выгонять людей или встречать их с распростертыми объятиями; они могут быть добродушными или зловредными; они могут любить своих соседей и делать им добро при любой возможности или ненавидеть их. Таким образом, в реальности люди делают выбор не только из бюджетного множества, но и из многих других вещей, которые они могут делать. Если они станут выбирать некоторые

Если они станут выбирать некоторые из этих действий, сможет ли общество по-прежнему достигать эффективности? Ответ совсем не очевиден: экономический мейн- стрим не предлагает никакой теории, которая могла бы направить нас, если мы таким вот образом расширили рамки возможного поведения индивида. Некоторые действия совершенно точно препятствуют достижению оптимальности. Если один человек применяет физическое насилие к другому, чтобы отнять у него часть товаров, то результат будет социально субоптимальным[25

Теорема невидимой руки может быть переформулирована следующим образом:

Если у нас имеется конкурентная экономика, где свобода индивидов ограничена таким образом, что они могут выбирать не из всех доступных им альтернативных действий, а лишь позицию из своего бюджетного набора, то (при наличии нескольких технических условий, как и раньше) итоговое равновесие будет оптимальным по Парето

эти пребывающие вне экономической модели действия и активности зачастую становятся объектами торговли и обмена. За пределами мира цен, зарплат и рыночных сделок, являющихся насущным хлебом экономической теории, существует огромный мир бартера. Конечно, мы больше не обмениваем мясо на хлеб или зерно на овечьи шкуры, но замена бартера рынком — не более чем миф.

если рассмотреть эту ситуацию объективно, то станет ясно, что бартер — скорее, норма, чем исключение. Клановый капитализм вообще основывается на бартере. Богатые знают (а небогатые, как правило, не знают), что вам почти наверняка не удастся разбогатеть просто продавая или покупая продукцию либо услуги по рыночным ценам. Не все, но большинство богачей сколотило состояние, освоив искусство бартера — искусство кивков и подмигиваний

до сих пор мало кто признает, что набор действий, доступный экономическим агентам, распространяется далеко за пределы моделей, предлагаемых учебниками, и включает в себя множество «не-эконо- мических» действий (таких, например, как насилие или оскорбление

Технологические инновации есть не что иное, как открытие новых действий. Ранее я использовал химическое вещество х и химическое вещество у раздельно. Если мы внезапно обнаружим, что их смешение производит энергию, то акт смешения х и у, который мы никогда не учитывали ранее, становится частью набора действий, из которых мы можем выбирать. Но вне сферы технологических инноваций мы редко допускаем возможность того, что индивиду может быть неизвестен набор всех возможных действий, что с течением времени он обнаруживает все новые и новые возможные действия и таким образом его приемлемый набор расширяется

Авторитарные правительства или военные лидеры, управляющие государствами, запрещают людям выражать свое мнение, если речь идет о критике власти. Демократические правительства позволяют высказывать критические мнения, что, конечно, похвально; но следует помнить, что со временем они понимают, как можно «управлять» этими мнениями так, чтобы критика не переросла в действие

Такая точка зрения — классический пример «натренированной некомпетентности», которая заставляет нас поверить, что любой выбор является результатом размышления, и уводящая нас от истины, которая заключается в том, что многие выборы не делаются нами просто потому, что мы их даже не рассматриваем. Большинство наших общественных норм проявляется именно в таком виде

. В Нью-Йоркской постановке «Куинс-бульвар» индийский торговец с характерным индийским акцентом дает множество наставлений, которые должны облегчить ассимиляцию в Северной Америке, вплоть до такого: «Не пытайтесь взять в магазине „7-11" „Сиерру мист фри" бесплатно... „фри" означает, что в ней нет сахара, а не то, что она бесплатна

Принципиально важно начать с признания того, что нравственное благо норм и их полезность для роста экономики — разные вещи. Люди в промышленно развитых странах, как правило, следуют норме «не укради» (по крайней мере на публике или применительно к малоценным вещам). В бедных странах люди смотрят на данный вопрос несколько проще. В ходе своей сложной истории эти страны не смогли привить своим гражданам общественную норму «не укради». Я использую слова «не смогли привить» с некоторым чувством неловкости, поскольку не вижу ничего особенно нравственного в этой норме. Если человек, у которого вы крадете, нажил свое состояние нечестным путем или если некто отказывается делиться своим избыточным богатством с бедными и голодными, то сложно понять, почему воровство у таких людей должно быть аморальным. Как писал в XIII веке Фома Аквинский в своей классической «Сумме теологии» (Thomas Aquinas [1265— 74]; II—II, 66, 7), демонстрируя этими своими словами, что некоторые из наших самых радикальных идей имеют истоки в богословских трактатах, «В случае крайней нужды все вещи являются всеобщим достоянием, и представляется, что нельзя усмотреть грех в присвоении чужого имущества, ибо в нужде все становится общим... Если нужда столь явна и неотложна, что очевидно, что ее надлежит устранить любыми доступными средствами, то человек может законным образом удовлетворить ее с помощью чужого имущества, присвоив

его открыто или тайно»

Жители Северной Америки более пунктуальны, чем южноамериканцы, японцы сверхпунктуальны (возможно, даже на грани с патологией), и есть исчерпывающие сведения, что наручные часы бразильцев не так точны, как у североамериканцев (Le- vine, West, and Reis, 1980

Успешные общества полагаются на личную честность и порядочность, на общепринятые правила поведения, на способность вести диалог и на благоприятные для экономики общественные нормы гораздо сильнее, чем были готовы допустить экономисты[50]. При разработке правильной стратегии мы вправе заниматься поиском наиболее действенных стимулов, но не можем забывать о том, что нам необходима также живая ткань общественных норм, культуры и личной порядочности. Нам нужно перенаправить некоторую часть нашей исследовательской энергии с изучения того, как управлять полностью эгоистичными индивидами, на изучение социально оптимального поведения, чтобы понять, как формируются наши нормы, и чтобы узнать коды поведения, желательного с точки зрения общества

Одной из причин столь серьезного спора стало смешивание позитивных и нормативных общественных наук. Для некоторых комментаторов методологический индивидуализм означает, что было бы замечательно отдать все на откуп индивидам, и, соответственно, он становится доводом против государственного вмешательства. Такую позицию заняли, например, Фридрих фон Хайек и Джеймс Бьюкенен, а также те социологи, которые считали, что устойчивость традиционной экономической теории зиждется на соблюдении этого метода. Так произошло из-за логической ошибки или неспособности принять во внимание закон Юма, а именно: что нормативное суждение не может быть выведено из чисто позитивного анализа. Эрроу (Arrow, 1994) справедливо критикует склонность некоторых авторов считать, что «методологический индивидуализм» неразрывно связан с «нормативным индивидуализмом». Равным образом марксисты нередко автоматически увязывают методологический индивидуализм с определенными этическими импликациями

интересно, что Шумпетер понял (впрочем, не до конца), что подобное допущение может оказаться препятствием для методологического индивидуализма экономической теории. По его мнению (Schumpeter, 1909, р. 219), учитывая склонность человека приспосабливаться к обществу, «кривая полезности [каждого индивида] будет иметь форму, схожую с формой кривых полезности других членов общества

Индивиды часто действуют в интересах того, что они считают своей группой. Более того, мы не только не нуждаемся в объяснении подобных действий с неких индивидуалистических позиций, но такой подход может быть в принципе ошибочным. Склонность к действию в интересах своей группы, как правило, является врожденной[51].

Я буду называть это «стремлением к общественному благу». Как только люди убеждаются, что некий тип поведения приносит группе пользу, если ему следуют все члены группы, они начинают его придерживаться. Человек будет стремиться поступать соответствующим образом, хотя, действуя так в одиночку, он едва ли оказал бы на общество положительное влияние и, вероятно, действовал бы в ущерб себе

Основной недостаток неоклассической экономической теории заключается в ее неспособности признать, что человек, как правило, готов понести некоторые личные потери в интересах коллектива или общности, к которым он принадлежит. Такое признание вбивает клин между функцией полезности индивида (которая измеряет его благосостояние) и максимизируемым показателем (тем, что индивид стремится максимизировать). Это открывает возможности для изучения поведения, основанного на идентичности, которое имеет место в реальности, но все еще ускользает от внимания экономистов из-за их приверженности методологическому индивидуализму

Одним из результатов данной работы стал вывод о том, что если главой панчаята (сельского совета) в индийской Западной Бенгалии является женщина, то характер деятельности панчаята заметно изменяется, что может привести, например, к улучшению снабжения деревни водой.

При проведении эмпирических исследований всегда существует риск перепутать причину со следствием. Предположим, например, что в сельских районах с плохим водоснабжением женщины (чья традиционная обязанность — обеспечивать семью водой) так поглощены добычей воды, что не могут участвовать в деятельности местных сельских советов. В силу этого обстоятельства может легко сложиться впечатление, что если женщины участвуют в этой деятельности, то именно это обстоятельство обусловливает лучшее водоснабжение. Но в этом случае вывод будет неправильным, поскольку причина перепутана со следствием

то знание, которым обладаем мы, человеческие существа, получено главным образом из неправильно проведенных экспериментов и нерепрезентативной выборки

Это настоящая головоломка: как мы можем знать так много, если учесть, что для сбора информации мы в течение всей своей жизни используем крайне пристрастный метод? Есть три возможных ответа. Во-первых, можно попытаться показать, что даже если каждый индивид использует нерепрезентативную выборку, тем не менее необъективность сводится на нет благодаря объединению индивидуальной информации, которое осуществляется у нас, людей, с помощью разговора и других форм коммуникации. Это было бы интересной исследовательской задачей в рамках теории вероятности и информации.

Если это теоретическое упражнение не даст результатов (а до тех пор пока такие результаты не будут подтверждены, представляется разумным исходить из того, что их не существует), то остаются еще две возможные позиции, которые мы можем занять. Одна заключается в том, что мы, человеческие существа, на самом деле знаем очень мало. Большая часть нашего знания — химера, только видимость знания. Так считают многие религиозные традиционалисты, а также некоторые нерелигиозные философы. Эта точка зрения была сформулирована еще в Древней Греции, а наиболее известным ее представителем являлся философ Пиррон (IV век до н.э.). Он не записывал свое учение, поскольку сомневался в его ценности (хотя, конечно, он мог в равной мере скептически отнестись к ценности отказа от письма и написать в итоге большое число работ, подобно другому скептику, Бертрану Расселу). Рассказывают, что он отправился с армией Александра в Индию и вернулся оттуда униженным, поскольку в Индии он встретил садху, который не только не писал, но даже и не говорил.

Легенда гласит, что, когда один из его учителей свалился в болото, Пиррон не отреагировал на просьбы о помощи и хладнокровно удалился, поскольку не был уверен, что учителю будет лучше вне болота, чем в нем. Этим учителем был Анаксарх, философ, разделявший с Пирроном многие взгляды. Когда его, наконец, благополучно вытащили из болота другие люди, самой горячей похвалы он удостоил Пиррона, которого видел удаляющимся в полной невозмутимости (Laertius, 1925; Диоген Лаэртский, 1986).

Возражая против таких крайностей, греческий философ Карнеад (II век до н.э.) отмечал, что по поведению скептик не должен ничем отличаться от не-скептика[54]. Следует напомнить, однако, что благодаря Карнеаду появилось несколько занятных проблем — из-за того, что в один день он высказывался в пользу правосудия, а в другой — против, поскольку не чувствовал себя приверженцем ни той ни другой точки зрения. Что интересно, греческий врач и философ Секст Эмпирик (II век н.э.) полагал, что главным следствием скептицизма является спокойствие ума, достигаемое благодаря смирению с тщетностью поисков знания.

Это подводит меня к третьему возможному ответу, основанному на эволюционистском взгляде на знание. Начать следует с того, что мы не знаем, как мы познаем вещи, но если дело обстоит так, что знания индивида или способность их приобретать являются наследуемыми, то люди, имеющие неправильные убеждения или знания (те, например, кто думает, что злобная гримаса на лице человека, приближающегося к ним с ножом в руке, указывает на дружелюбие), в долгосрочной перспективе погибли бы. Таким образом, люди, которых мы видим вокруг нас, знают, что если бросить яблоко вверх, то оно упадет вниз, а если проткнуть человека ножом, то он умрет. Сам тот факт, что эти люди нас окружают, подразумевает, что их предки и они сами выжили в ходе эволюционного отбора. Тех, кто следовал ложным представлениям или не обладал способностями для получения корректных знаний от природы, вокруг нас нет. Согласно этой теории не существует некоего правильного способа получения знаний: природа для этого слишком идиосинкратична. Сознание одних людей согласовано с этой идиосинкратичностью, а других — нет. Люди, которых мы наблюдаем вокруг себя, в силу самого факта своего существования, обладают сознанием, которое должным образом согласуется с природой

Экономисты имеют склонность обнаруживать в работах своих коллег недостаточную очевидность при- чинно-следственных связей. Мы выражаем свое недовольство тем, что эмпирические исследования других ученых демонстрируют корреляцию, но не причинно- следственные отношения. Это все замечательно, если мы понимаем, что нет никакой реальной возможности показать причинно-следственные связи —ни в своих работах, ни в работах других авторов. Более того, могут иметься основания для сомнения в том, что в природе существует нечто объективное, называемое причинностью.

Причинно-следственная связь пребывает в сознании наблюдателя. Мы, люди, устроены так, что мыслим в категориях причинно-следственных связей. Это может быть полезным свойством нашего сознания, так как благодаря ему мы обретаем уверенность, которой не было бы, если бы мы не жили так, как если бы причинно-следственные связи действительно существовали[

Я ценю одно качество в религиозных фанатиках: их подозрительное отношение к научному знанию. С другой стороны, их ошибка заключается в том, что они полностью отбрасывают свой скептицизм, когда дело доходит до других форм знания, в достоверности которых они абсолютно уверены, и за это их совершенно справедливо осуждают. Тем же, кто, наоборот, верит в науку, следует помнить, что то воодушевление, которое мы испытываем по отношению к нашим убеждениям, легко может превратиться в воодушевление религиозных фундаменталистов

стиль Кафки отличается от смитовского: он не аналитический и не дедуктивный. Тем не менее о гениальности Кафки свидетельствует тот факт, что он создал теорию общества и государства столь же мощную, что и теория Смита. Он согласен со Смитом в том, что силы, порождаемые атомистическими индивидуальными действиями, не направляются неким властным центром, но при этом расширяет горизонт нашего восприятия, показывая нам, что наряду с силами эффективности, порядка и доброжелательности могут существовать силы, которые подавляют и причиняют вред

вернемся к примеру с «Дилеммой заключенного». Традиционный подход выглядит замечательно до тех пор, пока мы не зададимся вопросом, кто ловит и штрафует игрока, выбирающего вариант В. Если предполагается, что это должен быть полицейский, то он должен быть представлен в игре. Но тогда эта игра не будет игрой только двух человек, она для троих —двух игроков и полицейского

закон, в конечном счете,—это просто чернила на бумаге. Поэтому неудивительно, что он не изменяет игр, в которые играют люди. Если принять во внимание всех людей, то обнаружится, что при наличии закона они играют так же, как если бы закона не было[63]. Разумеется, сами по себе написанные на бумаге слова не могут изменить возможные стратегии индивида или действия граждан, связанные с выигрышами. Очевидно, что методы анализа, предполагаемые традиционной точкой зрения на закон и экономику, ошибочны.

Позвольте мне показать это на примере «Дилеммы заключенного». Если, для начала, мы хотим описать полную игру, со всеми вовлеченными в нее сторонами, мы должны охарактеризовать не только то, во что играют два вышеозначенных игрока, но и добавить игру, в которую играет полицейский. В таком случае нам нужно предположить, что полицейский имеет как минимум два доступных действия, H и Б, где H означает «наказание», а Б — «бездействие». Если полицейский выбирает 2>, то игру двух граждан иллюстрирует табл. 1; если он выбирает if, то игру описывает табл. 2. Конечно, мы должны будем также отметить выигрыши, которые полицейский будет получать при каждом возможном результате. А если мы захотим пойти дальше и добавить в игру судью, то нам следует указать, что может делать судья и как его действия повлияют на граждан, полицейского и его самого

Любопытно, что, хотя закон кажется чем-то конкретным и обязательным для каждого, он есть не более чем набор убеждений. Это сходно с мнением Юма (Hume [1739] !969> [175[64]]» 2987; Юм> *996a> ^Э66) о государственной власти . Юм утверждает, что правительство работает (в той мере, в какой оно действительно работает) лишь благодаря мнениям и убеждениям граждан. Если это выглядит принижением и умалением роли права и государства, то лишь потому, что мы привыкли недооценивать силу убеждений

Основная идея теории игр заключается в том, что то, что рационально для одного игрока, может критически зависеть от того, что рационально для другого; и, конечно, мы имеем здесь дело с бесконечной регрессией. Ошибка в предвосхищении рационального выбора другого человека может выявить неполноценность собственного рационального анализа. Эту ситуацию лучше всего проиллюстрирует рассказ, который я впервые услышал в Индии. Продавец шляп, проснувшись под деревом после обеда, обнаружил, что все его шляпы унесла на верхушку дерева стая обезьян. В досаде он снял собственную шляпу и бросил ее на землю. Обезьяны, известные своим подражательным поведением, тоже побросали шляпы, продавец подобрал их и продолжил свой путь. Лет пятьдесят спустя его внук, тоже продавец шляп, положил свой товар под тем же самым деревом и прилег вздремнуть. Проснувшись, он был обескуражен тем, что обезьяны затащили все его шляпы на дерево. Затем он вспомнил рассказ своего деда, снял свою шляпу и бросил ее оземь. Но, удивительное дело, с дерева спустилась только одна обезьяна. Она взяла шляпу в руки, подошла к продавцу, дала ему крепкую затрещину и сказала: «Ты думаешь, только у тебя есть дедушка

Как только экономисты поймут, что признание (или, наоборот, отвержение) со стороны окружающих имеет большое значение, то беспокойство, которое они испытывают перед миром, не вписывающимся в их модели спроса и предложения, вполне возможно, уменьшится.

Таким образом, нет ничего удивительного в том, что даже в отсутствие правовых ограничений на свободу прессы, она может быть ограничена так же эффективно, как при наличии правовых запретов. Я всегда утверждал и буду утверждать, что хотя американская пресса США обладает большей правовой свободой, чем британская, реальной свободы у нее все-таки меньше[72

Есть свидетельства о том, что женщины более щедро делятся своими доходами с остальными членами домохозяйства, чем мужчины. Это было отмечено не только в развивающихся странах, таких как Индия (Desai and Jain, 1994), но и в развитых, таких как Великобритания (Lundberg, Poliak, and Wales, 1997). Если говорить о Британии, то там, после того как в конце 1970-х право распоряжаться детскими пособиями было передано от отцов матерям, возросло потребление детской одежды

риана Бертран и Сендил Муланатан (Bertrand and Mul- lainathan, 2004) разослали фиктивные резюме в ответ на действительные предложения работы, опубликованные в чикагских и бостонских газетах. В одних резюме использовались имена, которые традиционно дают белым: Эллисон, Энн, Кэрри, Брэд, Брэндон и Джефри, а в других—имена, ассоциирующиеся с чернокожими: Аиша, Эбони, Кейша, Дарнелл, Хаким и Джамал. Целью исследования было выяснить, как приглашение на собеседование зависит от расы, если другие характеристики одинаковы или схожи. Поскольку резюме были созданы авторами, они могли регулировать остальные характеристики персонажей, такие как образование или опыт. Авторы обнаружили, что соискателям с «черными» именами необходимо отправить пятнадцать резюме для получения приглашения на собеседование, тогда как «белым» кандидатам достаточно десяти. Чтобы получить такое же количество приглашений, как белым, чернокожим было необходимо иметь на восемь лет больше опыта работы по специальности.

Эксперимент, поскольку он был проведен предельно корректно, неопровержимо устанавливает тот факт, что в США чернокожие сталкиваются с дискриминацией на рынке труда.

Хофф и Приянкой Пандей (Hoff and Pandey, 2005, 2006) в индийском штате Уттар-Прадеш, дала интересный результат. Дети из низших каст решали задачи с лабиринтом (показатель интеллекта и аналитических способностей) с той же сноровкой, что и дети из высших каст. Но если перед подобным испытанием публично объявляли касту каждого ребенка, то дети из низших каст справлялись с заданием хуже. Публичное объявление касты индивида оказывает губительное воздействие на психику тех, кто принадлежит к исторически обездоленным группам[78].

Эти результаты, продолжая традицию

методологический индивидуализм становится главным принципом экономической теории. Он укоренился настолько, что мы отказываемся признавать, что люди способны действовать в своих национальных, классовых, кастовых интересах или в интересах человечества в целом[85]. Экономическая теория предполагает, в основном, что индивид будет действовать в своих коллективных интересах (например, разумно поддерживая общественное благо), только если его коллективные интересы случайно совпадут с его личными интересами

время от времени появляются свидетельства того, что различия между людьми, остающиеся вполне безобидными в течение длительных исторических периодов, за короткий срок могут стать маркером для возбуждения страстей и конфликтов. Наконец, способность идентичности возникать практически из ниоткуда кажется интригующей с исследовательской точки зрения

Мы слышим о религиозных войнах, межнациональной напряженности, грядущем столкновении цивилизаций, но нам ничего не известно о спорах между высокими и низкими людьми, между лысыми и волосатыми, между теми, у кого есть способности к математике, и теми, у кого их нет (хотя один мой друг, экономист, считает, что именно между ними произойдет главный конфликт в будущем

Больший альтруизм и доверие между людьми, таким образом, представляет собой некое подобие общественного блага. Мы не до конца понимаем, каким образом правительство или образовательные институты могут создать или воспитать более альтруистическое общество[107]. Но в то же время мы знаем, что эти качества меняются и могут быть изменены. Люди могут научиться не мусорить на улицах, общество может развить в себе привычку к благотворительности, корпорации могут стать более внимательными к проблемам загрязнения окружающей среды или разработать новые формы этики (Sacconi, 2000). Даже если мы пока не понимаем, как происходят подобные вещи, важно признать, что бескорыстность или альтруизм, или, по меньшей мере, способность к ним, у людей врожденные (а потому их можно воспитывать или преобразовывать) и что развитие таких качеств полезно

ту же логику можно использовать и в реальности, при рассмотрении более общих случаев, с людьми, имеющими различные уровни альтруизма, но изначально сотрудничающими. Включение в такое общество одного человека, по природе несклонного к сотрудничеству, может вызвать масштабный эффект домино. Так, наименее альтруистичный индивид станет склонным к агрессивному поведению, и тем самым будет немного ухудшена общая атмосфера, что, в свою очередь, заставит следующего наименее альтруистичного индивида отказаться от солидарного поведения. Это приведет к дальнейшему ухудшению атмосферы, вызывая изменение поведения следующего наименее альтруистичного индивида, и так далее, до тех пор пока солидарность не будет полностью уничтожена

внутригрупповой альтруизм может быть в некотором смысле двуликим. Он может создавать богатство, преуспевание и гудвилл, но может стать также и мощным инструментом угнетения и эксплуатации других групп

Предположение, что мы можем полностью описать индивида без отсылки к обществу, что мотивы людей определяются максимизацией полезности и что полезность каждого индивида является функцией от его потребления, сбережений и накопления богатства, является полезным допущением для значительной части экономического анализа и внесло свой вклад в построение элегантной экономической теории. Но в то же время эта удобная методология заставила нас закрыть глаза на некоторые аспекты реальности.

Чтобы изменить ситуацию, мы должны, во-первых, допустить тот тип поведения, основанного на нормах, который рассматривался в третьей главе, а именно: то, что человеческие существа способны воздерживаться от многих личных выгод для того, чтобы жить в соответствии с определенными обычаями, и для того, чтобы оставаться частью общества

В начале 1980-х я, поселившись в Дели, пытался купить подержанный автомобиль и перебрал изрядное количество газетных объявлений. Я был поражен тем, что во многих объявлениях упоминалось, что владельцем авто является некая «дама из Южной Индии». Вскоре я понял, что это значит. В Индии многие уверены, что жители Юга более надежны и что женщинам можно доверять больше, чем мужчинам. Поскольку в бедных странах политкорректность не мешает свободе слова, заявление о том, что автомобиль принадлежит женщине из Южной Индии —это способ донести до потенциальных покупателей на скользком рынке подержанных авто, что они берут автомобиль у надежного продавца. Желание североиндийских мужчин заявить о себе, что они — женщины из Южной Индии, было так велико, что зачастую информация в объявлениях оказывалась ложной вдвойне. В паре случаев, поговорив с мужчиной из Северной Индии, который показывал мне автомобиль, я спрашивал его, где, собственно, упомянутая в объявлении владелица, на что он отвечал: «Она занята на государственной службе», тем самым лишний раз намекая на благонадежность хозяйки машины, так как государственная служба обычно считается более благородным занятием, чем собственное дело. Очевидно, что если бы реальная дама из Южной Индии, занятая на государственной службе, решила продать свой автомобиль, то у нее было бы естественное преимущество

Более интересной является ситуация, когда группа Б представляет себе А к Б как общую идентичность (то есть их идентичность—общегражданская), тогда как группа А разделяет только внутригрупповую идентичность. Рассмотрим особый случай этой ситуации, когда члены группы А узнают друг друга (например, потому, что они состоят в тайном обществе и у них есть некое секретное рукопожатие), тогда как для членов группы Б все (индивиды типов Л и Б) выглядят одинаково.

Допустим, что альтруизм членов группы Б распространяется на все общество. В любом случае, поскольку они не могут определить, кто к какой группе относится, члены группы Б не могут испытывать разные чувства к разным людям из разных групп. Но члены А способны определять это, и они практикуют альтруизм а только по отношению к своим

При таком равновесии представители типа Л, каждый раз, когда они играют в «Дилемму заключенного», будут получать ожидаемый долларовый доход в бв+8 (i-в). Так потому, что всякий раз, когда они встречаются с представителями своей группы (вероятность—-в), они получают б долларов, а когда им попадается тип Б (доверие которых они обманывают), то они зарабатывают 8 долларов.

С другой стороны, ожидаемый доход для всех представителей типа £ — 6(i-в), и потому тип Л получает больше, чем Б. Но и не только: находясь в сговоре с членами своей группы, представители типа Л получают даже больше, чем если бы они сотрудничали со всем населением —последнее принесло бы им доход в б долларов за каждую игру. Такая способность эксплуатировать тех, кто не входит в их группу, дает типу А дополнительное преимущество

весьма вероятно, что некоторые из наиболее успешных политик эксплуатации колоний основывались, сознательно или неосознанно, на подобного рода стратегиях. Для правящей олигархии или расы, заинтересованной в эксплуатации масс, эффективная стратегия заключается в том, чтобы препятствовать формированию их идентичности, отбирая некоторых представителей эксплуатируемых групп, обогащая их и наделяя частицей власти. Это создает в массах ощущение, что они могут добиться успеха, если приложат усилия. Правящая раса может потворствовать этому ощущению, постоянно указывая на тех немногих, которым это удалось. Всякий раз, когда группа начинает проявлять беспокойство, групповая идентичность подрывается посредством приобщения некоторых ключевых фигур к кругам элиты. Подобная стратегия была обычной для режима апартеида в Южной Африке; сегодня о ней вспоминают некоторые американские интеллек- туалы-консерваторы, которые опасаются, что чернокожие, обеспокоенные широко распространенной в их среде бедностью, потребуют для себя большего. Они обращают внимание на то, что чернокожие добиваются успеха, указывая на тех немногих, кому это удалось, или, обходя вопрос о том, насколько чернокожие успешны в сравнении с белыми (поскольку белые здесь явно выигрывают), обращаются вместо этого к сомнительным примерам иных несостоявшихся обществ, имея в виду, что в сравнении с ними афроамериканцы живут хорошо и должны быть довольны. Вот, например, что пишет об этом Пэт Бьюкенен: «Для чернокожих Америка стала лучшей страной на земле. Именно здесь община из боо тысяч человек, привезенных из Африки на невольничьих судах, выросла до сообщества в 40 миллионов, которые приобщены к спасительной христианской вере и достигли величайшего уровня свободы и процветания, когда-либо известного черным

намерения — это одно, а последствия — совсем другое. Я утверждаю, что, когда одна группа правит другой, разделяя с ней общее пространство, поведение правящей группы принимает ту самую форму, которую я только что описал: успокоение притесняемых в убеждении, что у всех групп имеются общие интересы и общая идентичность. На деле наличие среди угнетателей нескольких хороших людей может стать фактором, содействующим сохранению притеснения, ибо оно повышает уровень сотрудничества с контролируемыми группами вплоть до того, что их вера в общую идентичность получает подтверждение. Стоит напомнить, что отец-основатель современной Индии, Ганди, долгое время был уверен в том, что индийцы и англичане — равноправные партнеры на субконтиненте, и не разделял призывов ранних радикалов к независимости страны. Корона совершила много действий и произошло много событий, прежде чем он изменил свое мнение

Исследование внутригруппового доверия привлекает внимание к еще одной трудности, связанной с заговорщическим поведением, которое основано на идентичности. Как мы уже видели, даже если бы люди хотели доверять другим и сотрудничать, из-за отсутствия в обществе «фокальной идентичности» может возникнуть определенная проблема. В предыдущем разделе я предположил, что вся нация имеет общую идентичность, и все ее члены связаны всеобщим альтруизмом по отношению друг к другу.

Один из вариантов этой проблемы может привести к полному отказу от сотрудничества в обществе. Хорошо известно, что мы обладаем несколькими идентич- ностями и что это обстоятельство нередко (я думаю, в большинстве случаев) помогает обществу сохранить единство (Sen, 2006; Dahrendorf, 1959). Но оно же может привести к уничтожению солидарности. Чтобы убедиться в этом, предположим, что люди в некоей стране готовы сотрудничать с теми, кто разделяет их первичную идентичность. Если обществу не хватает фокальной идентичности или если существуют пересекающиеся идентичности, вместо обособленных, сотрудничество может не достичь равновесия

если правительство или некое сообщество желает поощрить в стране (или среди своих членов) поведение, направленное на сотрудничество, им следует попытаться создать у своих граждан фокальную идентичность. Различные подавляемые группы не восстают сообща против своих угнетателей, вероятно, потому что у них отсутствует общая фокальная идентичность. Такой итог одинаково полезен как для тирана, так и для могущественного правительства, пытающегося помешать определенным группам или народам осуществлять скоординированные коллективные действия. Целью здесь должно быть уничтожение способности группы формировать фокальную идентичность. Благодаря сознательной политике раскола групповой идентичности на различные пересекающиеся и конфликтующие идентичности, можно держать группы под контролем и не допускать возможности их восстания

В эпоху подъема колониализма небольшие имперские страны устанавливали контроль над большими массами людей. Это невозможно понять до тех пор, пока мы не добавим в картину идентичность и доверие. Горстка британских офицеров, установившая контроль над Индией, обладала общей идентичностью и внутригрупповым альтруизмом, что позволяло британцам приносить личные жертвы ради общего дела группы, а индийцы, в свою очередь, не имели фокальной идентичности. Сама идея Индии родилась во многом благодаря опыту колониального подчинения и ранее была недоступна в качестве идентичности, способной противостоять захвату

В эпоху подъема колониализма небольшие имперские страны устанавливали контроль над большими массами людей. Это невозможно понять до тех пор, пока мы не добавим в картину идентичность и доверие. Горстка британских офицеров, установившая контроль над Индией, обладала общей идентичностью и внутригрупповым альтруизмом, что позволяло британцам приносить личные жертвы ради общего дела группы, а индийцы, в свою очередь, не имели фокальной идентичности. Сама идея Индии родилась во многом благодаря опыту колониального подчинения и ранее была недоступна в качестве идентичности, способной противостоять захвату.

Модель, представленную выше, лучше всего рассматривать как аллегорию реального мира. Тем не менее она указывает на определенную стратегию, и, как и положено науке, делает это независимо от того, достойны или низменны наши цели. Она указывает, как можно преуспеть экономически и предлагает советы и рекомендации для людей, пытающихся сотрудничать и избавиться от угнетения, но также и для людей, желающих сотрудничать, чтобы притеснять других. Она демонстрирует, например, что один из методов эксплуатации значительных масс людей заключается в тайном сговоре с целью формирования подгруппы — такой, чтобы ее члены отождествляли себя в первую очередь с ней самой,—убеждая при этом массы в том, что эта подгруппа целиком отождествляет себя с ними. Разумеется—и к счастью —усилия такой подгруппы могут быть сведены на нет другими подгруппами, пытающимися сделать то же самое[113]. Если появляется слишком много оппортунистических групп, общество может скатиться в низкопроизводительное равновесие эгоистического беспорядка. Такой тип поведения нельзя одобрить с нравственной точки зрения, но, будучи позитивной теорией, анализ всего лишь поясняет, как устроен мир. Знание можно использовать как во благо, так и во вред.

Главный урок, который можно вывести из этой аллегории, резко контрастирует с расхожими представлениями о вездесущей невидимой руке. Смитовская теорема невидимой руки, которую я подробно рассмотрел во второй и третьей главах, до сих пор оказывает слишком сильное влияние на формирование экономической политики[114]. Это очевидно и в случае советов, которые различные научные центры и структуры (не говоря уже о множестве экономистов) дают правительствам развивающихся стран. Один небрежный вывод из теоремы, который многие рассматривают отдельно от нее самой и который продолжает оказывать существенное влияние на организацию нашей общественной и экономической жизни, а также на образ наших действий, заключается в том, что быть эгоистом — прекрасно, потому что в итоге, благодаря координирующей силе невидимой руки рынка, эгоизм оказывается полезным для общества в целом. Эта аксиома эгоизма в настоящее время распространилась и на другие дисциплины, например на некоторые разделы социологии и новую политическую науку.

Нас учат тому, что своекорыстны не только потребители и производители, но также и политики, чиновники и судьи, и —самое главное —что эта ситуация абсолютно нормальна. Она, однако, имеет некоторые тревожные последствия. Например, как уже говорилось в третьей главе, это значит, что мы не сможем ожидать от судей вынесения приговора, который не соответствовал бы наилучшим образом их собственным интересам. Единственный способ заставить судей выносить справедливые решения заключается в том, чтобы разработать институциональную структуру и структуры стимулов для судов таким образом, чтобы у каждого судьи остался только один эгоистический интерес —быть справедливым.

Вопреки тому, что говорят учебники, те регионы земного шара, которые испытывают наибольшие экономические проблемы, во многих отношениях являются моделями свободного рынка, с аморальными личностями, стремящимися только к собственному обогащению, с полным отсутствием закона и уважения людей к справедливости и правосудию.

Яркие примеры всего этого можно видеть на улицах стран третьего мира. Водители могут нарушать любые правила и неутомимо демонстрируют готовность преследовать исключительно собственные интересы, азартно раскатывая по встречной полосе. При практически полном отсутствии признаков существования дорожной полиции, улицы стран третьего мира должны были бы стать хрестоматийным примером неоклассической эффективности. Тот факт, что они таковым не являются, показывает, что основные идеи большинства наших учебников могут оказаться ложными

Когда люди утверждают, что они не испытывают тайной неприязни к другим группам, но ведут себя так, как будто она есть, говорят ли они правду?

конфигурация такого типа может возникнуть в любой стране, а когда это случится, злокачественность идентичности будет быстро распространяться. Появление в обществе одного индивида, испытывающего врожденную ненависть к другой расе, может вызвать распространение агрессии в обществе

Мир видел — к счастью, не слишком часто — возникновение и расцвет «тайных обществ». Под «тайным обществом» я подразумеваю сообщество, члены которого знают, что принадлежат к некоей особой группе (назовем ее группой 5), но более широкие слои общества, к которому они принадлежат, не знают, что они разделяют отдельную (и известную им) групповую идентичность (Robson, 199°)- На некоторых исторических этапах в качестве такой группы могли выступать масоны. Часто признаками тайного общества обладают подпольные революционные движения. Агенты ЦРУ, пытаясь проникнуть в общество, могут определять друг друга как агентов ЦРУ, тогда как другие об этом не догадываются48. Такие тайные общества — социальные подобия военной стратегии «троянского коня». Они образуют особые сплоченные группы в более широком обществе, которое даже не подозревает о таких секретных объединениях.

Индии любое предприятие численностью свыше пятидесяти человек, чтобы уволить работника, должно следовать определенным условиям, изложенным в Акте о трудовых спорах 1947 года, а предприятие, где работает свыше ста человек, для увольнения рабочих должно сначала получить разрешение от правительства

вспомним знаменитое дело «„Порт Каледония" и „Анна"» (1903 г.). Судно, терпящее бедствие в море обратилось за помощью к буксиру; капитан буксира запросил тысячу фунтов (в те времена это была астрономическая сумма), исходя из того что это было «предложением, от которого невозможно отказаться»; капитан судна, что неудивительно, предложение принял, но позже обратился в суд (Wertheimer, 1996). Суд признал «договор», или соглашение, недействительным и постановил, что капитан судна должен заплатить только двести фунтов. Очевидно, что решение суда нарушило ПСД

предположим, что бедняк хочет стать рабом у богатого землевладельца, чтобы иметь постоянный источник пищи, а землевладелец рассматривает эту ситуацию как возможность добавить к своей свите еще одного раба. Следует ли разрешить такое добровольное рабство? Выдающиеся умы, включая тех, кто в остальном был привержен ПСД, не ощущали в себе достаточно смелости, чтобы ответить на этот вопрос утвердительно. Джон Стюарт Милль (Mill [1848], 1970; Милль, 1980- 1981) занимался этой проблемой, но ушел от прямого ответа с помощью уловки, что долгосрочные контракты должны быть запрещены, поскольку люди не способны оценивать свое благополучие на длительных промежутках времени

Примечательно, что в США до 1930-х годов обязывать рабочих подписывать стандартную форму отказа от вступления в профсоюз, прежде чем взять их на работу, было обычной практикой. Это называлось «контрактом желтой собаки». Однако присутствовало «ощущение» неправильности такой ситуации, и в 1932 году «контракты желтой собаки» были признаны незаконными Законом Норриса—Ла Гардия, или Биллем против запрета

Если договоры, заключенные между богатыми и бедными недействительны из-за асимметрии возможностей, то богатые откажутся заключать договоры с бедными (зная, что суды склонны отменять подобные соглашения), и бедные, таким образом, будут изгнаны с рынка. Им будет нелегко получать кредиты и заключать многие другие сделки, необходимые для преуспевания в жизни. Следовательно, асимметрия возможностей сама по себе не может считаться причиной для отказа от ПСД

Улучшение по Парето —это изменение, при котором улучшается положение хотя бы одного человека и ни у кого положение не ухудшается. Принцип Парето может быть определен как нормативное правило, гласящее, что улучшение по Парето является желательным с общественной точки зрения и поэтому не должно пресекаться государством или кем-либо еще (исключая случаи, когда оно самопротиворечиво —в том смысле, что его неоднократное применение приводит к парето- ухудшающему состоянию

путанице, связанной со смешением принципа Парето с другим, близким к нему, принципом оптимальности по Парето, который заключается в том, что если результат является оптимальным по Парето, то он желателен и потому государство не должно препятствовать его достижению[134].

Принцип Парето и оптимальность по Парето не только различаются между собой: первый принцип я считаю привлекательной нормативной аксиомой, а второй —неприемлемым. Например, если мы собираемся вынести какое-либо суждение по вопросам, связанным с распределением (например, с целью избежать крайнего неравенства), то мы должны отказаться от принципа оптимальности по Парето (Sen, 1997). Другим примером, иллюстрирующим нравственное различие между принципом Парето и принципом оптимальности по Парето, может быть ситуация с пытками. Если пытающий получает удовольствие от пытки, то, следуя принципу оптимальности, пытки следует признать желательными и государство не должно запрещать их. Чтобы убедиться в этом, представим себе общество с двумя возможными состояниями: дг, при котором пытки запрещены, и у, при котором индивид 1 пытает индивида 2. Поскольку индивиду 1 лучше при состоянии^, чем при х, то получается, что у—оптимален по Парето и согласно принципу Паре- то является желательным результатом

существуют достаточные причины нравственного характера, которые, оставаясь в рамках принципа Парето, позволяют нам при некоторых обстоятельствах приостановить использование ПСД. Это довольно близко к позиции, занятой так называемой левой либертарианской школой (см.: Steiner, 1994; Vallentyne, 2000). Обладать собственностью и свободой договора, а также ожидать, что исполнение договора будет обеспечено, не значит, что все ресурсы должны быть переданы индивидам, и не значит, что мы должны отказаться от эгалитаризма (Cohen, 1986; Otsu- ka, 1998

Пытаясь определить добровольность и принуждение, многие аналитики становятся жертвой тавтологической (или околотавтологической) ловушки, истолковывая практически все поведение человека в качестве свободного выбора или, наоборот, вынужденных действий. Консерваторы-неоклассики часто из кожи вон лезут, чтобы показать, что практически любой выбор свободен. Это потому, что, как точно выразился Дэвид Циммерман (Zimmerman, 1981, р. 122), «социалисты и либеральные сторонники laissez-faire в равной мере... разделяют убеждение, что принуждение prima facie аморально». При таких обстоятельствах признать принуждение — значит согласиться с необходимостью государственного вмешательства. Как замечает Циммерман на той же странице: «Если капиталистические соглашения о заработной плате подразумевают принуждение, это может быть моральным ударом, направленным против них». Тем не менее в равной степени можно ошибиться в иную сторону, сделав неоправданный вывод о наличии принуждения

ошибка, равно как и противоположная (когда столь же быстро делается вывод о добровольности), как ни странно, проистекают из одного принципиального заблуждения: из склонности отождествлять «имеющего выбор» с «не испытывающим принуждения

1971 году, когда я был студентом в Дели, зимним вечером в кампусе делийского университета меня ограбили. На плохо освещенной улице ко мне подошли трое мужчин с закрытыми лицами и, угрожая ножом, потребовали часы. Для принятия решения мне понадобилось несколько секунд. Я снял часы и передал их человеку с ножом (я припоминаю, что почему-то поблагодарил его), а затем вернулся в свое общежитие. Вопрос в следующем: я расстался с часами добровольно или по принуждению?

Очевидно, все согласятся с тем, что имело место принуждение. Ведь если не это принуждение, то что же еще? Но обратите внимание, что это не та ситуация, в которой отсутствует выбор. Когда мужчина показал мне нож и потребовал часы, он предоставил мне выбор: я мог отдать ему свои часы или свою жизнь. Я выбрал жизнь. На деле это была удачная сделка, так как у меня были дешевые, ненадежные часы. Итак, наличие выбора не означает отсутствие принуждения.

Принуждение в данном случае имеет место в силу лишения меня моего права, а именно права на той дру- гое> на часы и на жизнь

хотя мое решение выйти на опасную прогулку было добровольным, сам факт потери часов — нет

Принуждение может осуществляться разнообразными хитроумными способами, и часто то, что мы принимаем за добрую волю, при ближайшем рассмотрении оказывается принуждением

существуют обстоятельства, при которых каждое действие из некоего класса действий (например, действие обмена, торговли или заключения договора) может быть морально оправдано, тогда как класс действий, взятый в совокупности, может быть морально недопустимым. Эта возможность нравственного различия между одиночным действием и совокупностью большого числа таких одиночных действий была впервые отмечена Парфитом (Parfit, 1984)[142]. 

иллюстрировали конфликт между «консеквенциализмом действия» и «консеквенциализмом правила», где первый подразумевает моральную систему, в которой любое действие оценивается с точки зрения консеквенциа- листской этики индивида, прежде чем он принимает решение в пользу или против этого действия. Консе- квенциализм правила, в свою очередь, подразумевает моральную систему, в которой индивид принимает определенные правила действия, и с точки зрения его консеквенциалистской этики оцениваются сами правила. Другими словами, эти понятия являются двойниками обычных утилитаризма действия и утилитаризма правила. Следует подчеркнуть, что упомянутые моральные системы являются частью консеквенциализма в том смысле, что правильность поведения расценивается с точки зрения его последствий: какой мир возникает в результате определенного поведения и что влияет на благосостояние человека в этом мире. Этот подход противоположен деонтологической этике, где действия оцениваются сообразно тому, как они соотносятся с определенным кодексом поведения— нельзя лгать, нельзя есть свинину и т.днезависимо от последствий таких действий

Последние несколько лет в США бушуют дебаты относительно того, стоит ли государству узаконить пытки для получения информации от арестованных. В недавней газетной статье Энн Корнблат представила плюсы и минусы аргумента Чарльза Краутхаммера, согласно которому применение пыток в некоторых обстоятельствах следует разрешить[152]. Краутхаммер пытался убедить нас, обращаясь к экстремальным ситуациям. Например, террорист заложил бомбу, способную убить миллион человек, и, если террориста не пытать, он не скажет, как ее обезвредить. Краутхаммер утверждает, что в этой ситуации мы морально обязаны пытать террориста. Многие согласятся с ним, потому что налицо ситуация, когда необходимо сделать выбор между страданиями одного человека и страданиями миллиона людей

Оправдание запрета вредных производств с помощью, например, аргумента больших чисел, подразумевает доводы иного рода, нежели те, которые обычно используют для того, чтобы обосновать подобные запреты. В данном случае доводы в пользу запрета не опираются на тот факт, что может пострадать здоровье рабочего. Если рабочий готов подвергать себя опасности за дополнительные деньги, у нас нет морального права останавливать его. Мы не должны относиться к рабочему, чье здоровье было подорвано, как к жертве и вмешивать в дело суды, хотя обычно это так и происходит. Аргумент больших чисел указывает на тот факт, что если множество работников заключит подобные контракты, то это может оказать отрицательное воздействие на благосостояние других работников (например, на тех, которые принципиально не хотят работать на вредных производствах), и именно это становится достаточным основанием для запрета подобных договоров. Это не обычный пример экстерналии, поскольку подписание каждого такого договора в отдельности не оказывает влияния на других работников. Влияет только заключение класса подобных договоров

общественные нормы могут заменять закон, который, в конце концов, есть не что иное, как набор убеждений в сознании человека.

Я уверен (и поскольку это нормативная аксиома, ее следует повесить в рамочке на стене), что бедность и неравенство являются «злом». Масштабы бедности в сегодняшнем мире совершенно неприемлемы. Мир не взрывается в бунтах лишь потому, что колоссальные интеллектуальные усилия тратятся на то, чтобы ситуация казалась приемлемой. Из неравенства и бедности именно последняя должна стать нашей главной целью, и, хотя экономическое неравенство также является злом, нам, возможно, придется терпеть определенный уровень неравенства для того, чтобы контролировать бедность

Супербогачи —разношерстная компания: кто-то из них унаследовал богатство, кто-то —выходец из низов; у кого-то—проблемы с алкоголем, у кого-то —нет; некоторые живут простой жизнью, путешествуют эконом-клас- сом и водят старые седаны, хотя большинство — нет. Тому, кто ищет подсказок, как влиться в их ряды, мне следует сказать, что главное —не быть слишком образованным. Согласно журналу Forbes из десяти самих богатых людей мира в 2007 году по меньшей мере половина либо бросила колледж, либо никогда не ходила туда[161]. Но по-настоящему удивляет то, насколько богаты эти люди. Согласно последним оценкам, в 2007 году совокупное состояние этих людей составило 343,5 млрд долларов

Обратимся к Эфиопии. Ее население насчитывает более 70 млн человек, национальный доход — около 12 млрд долларов в год. Если мы примем, что рентабельность активов десяти богатейших людей мира составляет ю% в год, то их совокупный годовой доход почти в три раза превысит годовой доход всех жителей Эфиопии. Поскольку в Эфиопии тоже есть некоторое количество богачей, разницу в доходах между беднейшими жителями Эфиопии (скажем, 90% населения) и богатейшими людьми планеты практически невозможно осознать

В Норвегии доход на душу населения составляет 43400 долларов, а в Эфиопии и Бурунди —90 долларов. С поправкой на паритет покупательной способности, цифры немного сблизятся, но разрыв все равно будет огромным. Среднестатистический норвежец будет приблизительно в шестьдесят раз богаче среднестатистического бурундийца, даже с поправкой на покупательную способность

следует быть признательными за эту позицию, особенно потому, что она резко контрастирует с набившими оскомину программами и проектами (такими как Вашингтонский консенсус), которые порождены организациями, представляющими кровные интересы богатых государств и элит бедных стран, и чья единственная задача — сохранение status quo. Как убедительно показал Чан Ха Чжун (Ha-Joon Chang, 2002а, 2002b), все эти консервативные программы —не более чем маскировка отбрасывания лестницы после того, как кто-то уже оказался наверху

Общий объем экспорта во всем мире в 2006 году составил 12 063 млрд против 3452 млрд долл. в 1990-м, а общий объем прямых иностранных инвестиций во всем мире в 2006 году составил 1352 млрд долл. тогда как в 1992-м он был на уровне 202 млрд долл. (World Bank, 2008

Пятьсот лет назад самый богатый регион был в 1,8 раз богаче самого бедного, тогда как теперь подушевой доход самого богатого региона в 20 раз превосходит подушевой доход беднейшего.

То, что происходит в настоящее время, еще более неоднозначно[167]. Похоже, что разрыв в доходах богатейших и беднейших стран стремительно растет. Если взять средний доход на душу населения двадцати богатейших и беднейших стран и посмотреть на их отношение, то в i960 году оно составило 18, а к 1995 году возросло до 37 (World Bank, 2001; см. также: Pritchett, 1997

Глобальный межличностный коэффициент Джини колеблется в пределах от 0,63 до 0,69. Чтобы это стало понятнее: такого неравенства нет практически ни в одной стране. Уточнение «практически» важно, поскольку есть несколько стран, где неравенство достигает того же уровня. В Намибии, например, коэффициент Джини равен 0,74 (World Bank, 2007

Реальная налоговая конкуренция в глобализованном мире в итоге разрушает систему налогообложения, и при достижении равновесия все богатые и бедные люди получают такие доходы, как будто никакого правительства нет. Каждая страна начинает в итоге вести себя так, как будто бы она заинтересована в максимизации национального дохода, не заботясь о бедности или равенстве. Иначе говоря, глобализация разрушает способность правительства любой страны проводить политику, ориентированную на равенство. Мобильность рабочей силы (и в более реалистичной модели —мобильность капитала) негативно сказывается на эффективности национальной экономической политики.

Очевидно, что мы должны согласовывать политику борьбы с бедностью на международном уровне. Это не значит, что отдельные правительства не могут проводить политику перераспределения и более решительной борьбы с бедностью, и нам не следует позволять правительствам уклоняться от ответственности. Но в то же самое время по ходу прогресса глобализации растет необходимость в согласовании экономической политики между разными странами.

Когда мы видим колоссальную бедность в Эфиопии или Танзании, мы склонны возлагать вину на правительства этих стран. Хотя у большинства правительств есть определенные возможности для улучшения своей работы, было бы ошибкой упускать из виду, что контроль эфиопского или танзанийского правительства над бедностью в Эфиопии или Танзании в значительной степени зависит от того, что происходит в Кении, Индии, Китае и США

часть прибыли на акционерный капитал всех компаний следует передавать работникам всех компаний, включая тех, кто в настоящий момент находится без работы

когда работа передается на аутсорсинг и некоторые рабочие теряют свои места, часть дополнительной прибыли, полученной благодаря аутсорсингу, должна быть передана рабочим, потому что они обладают частью активов. Это может стать важной мерой против чрезмерной маргинализации рабочих

Война в Индокитае, которая велась главным образом во Вьетнаме, стала примером наиболее интенсивных воздушных бомбардировок в истории человечества: «ВВС США с 1964 года по 15 августа 1973 года сбросили на Индокитай в общей сложности 6162 ооо тонн бомб и других боеприпасов. Самолеты ВМС США и корпуса морской пехоты израсходовали в Юго-Восточной Азии еще 1500000 тонн. Этот тоннаж значительно превышает расход авиационных боеприпасов во Второй мировой и Корейской войнах. Во время Второй мировой войны ВВС США израсходовали 2150000 тонн (1613000 на европейском ТВД и 537000 на тихоокеанском театре военных действий), а во время Корейской войны — 454000 тонн» (Clodfelter, 1995). Таким образом, во время Вьетнамской войны масштабы бомбардировок превысили (по весу) по крайней мере в три раза масштабы бомбардировок на европейском и тихоокеанском театрах военных действий периода Второй мировой войны и почти в тридцать раз общий тоннаж, израсходованный во время Корейской войны. Если учесть, что довоенное население Вьетнама составляло 32 миллиона человек, то во время конфликта на душу населения пришлись сотни килограммов взрывчатых веществ.

Этот фрагмент, включающий цитату из Майкла Клод- фелтера, взят из работы Эдварда Мигеля и Жерара Рола- на (Miguel and Roland, 2005). Эти цифры из базы данных американской армии (в частности, данных Управления военного сотрудничества министерства обороны США (УВСМО), хранящихся в Национальном архиве США в группе записей №218) были получены Мигелем и Ро- ланом от Американской ассоциации ветеранов Вьетнама с разрешения УВСМО

даже если отдельные страны стали демократическими, совокупная глобальная демократия, весьма вероятно, уменьшилась

В литературе он обычно называется «теоремой второго лучшего», которая гласит, что даже если конкурентное равновесие свободного рынка является оптимальным, это вовсе не значит, что любой шаг по направлению к нему приближает нас к оптимальности. Другими словами, могут существовать сложные немонотонности, при которых приближение к конкурентному равновесию может быть хуже, чем удаление от него

Вполне вероятно, что благополучие иракцев больше зависит от результатов выборов в США, чем от их собственных.

В начале 197°'х вопрос о том, кто станет президентом США, был вопросом жизни и смерти для рядовых чилийцев

не может быть никаких сомнений в том, что правительство Альенде пользовалось поддержкой чилийского народа.

Но вскоре Ричард Никсон создает свой печально известный «Комитет сорока», который начал осуществлять тайные операции в Чили, скупая радиостанции, финансируя антиправительственные статьи в газетах и в конечном счете осуществил государственный переворот, в ходе которого тысячи людей были убиты или объявлены «исчезнувшими». Из своей президентской резиденции Ла-Монеда Альенде сквозь радиопомехи и звуки выстрелов в последний раз обращался к своему народу: «Радио „Магальянес" наверняка скоро замолкнет, и спокойная твердость моего голоса уже больше не коснется вас. Это неважно... Другие преодолеют эту темную и горькую эпоху, когда измена пытается одержать верх

Поскольку мир становится меньше, а влиятельные правительства разрабатывают различные инструменты и методы влияния на жизнь граждан других стран, людям уже недостаточно выбирать руководителей только своих собственных стран. Поскольку для демократии необходимо наличие возможности выбирать лидеров, которые влияют на вашу жизнь, в глобализованном мире, таком как нынешний, граждане, особенно граждане бедных стран, должны принимать участие в выборах руководителей богатых и могущественных государств. Когда Дебора Соломон из New York Times спросила Ханса Блик- са, бывшего инспектора ООН, шведа, о президентской гонке в США, тот ответил: «Я думаю, что мы, иностранцы, возможно, должны иметь право голоса на ваших следующих выборах, так как сильно зависим от вас»[181]. Но поскольку таких транснациональных выборов не существует, глобализация не может не вызывать сокращение демократии в глобальном масштабе

надо признать, что без них в мире столько же демократии, сколько ее было бы в США, если бы на выборах президента всей страны могли голосовать только жители округа Колумбия

некий индийский дипломат показывал в Москве Иосифу Сталину карту Южной Азии. Сталин, который, как полагали, имел весьма слабое представление о мире за пределами СССР и его ближайших соседей, удивился и сказал: «Я и не знал, что Индия такая большая страна». Затем, внезапно заметив Шри-Ланку, он спросил: «Как называется этот маленький индийский остров?» «Это не индийский остров, сэр,—ответил дипломат.—Это Шри-Ланка, суверенное государство». Легенда гласит, что Сталин спросил: «Почему

теперь война, в отличие от войн прошлого, является не столько борьбой за территорию, сколько карательной операцией, проводимой для того, чтобы заставить те или иные страны соответствовать определенному типу поведения. А с учетом развития технологий, сильные государства способны осуществлять такие операции без серьезных прямых столкновений и с минимальными людскими потерями. Простая статистика фиксирует это изменение характера войны. Если мы рассмотрим отношение между числом погибших мирных жителей и потерями военных в ходе вооруженных конфликтов, то обнаружим, что оно беспрестанно росло, с менее чем одного в первом десятилетии XX столетия до более пяти в 1990-х (Dreze, 2000

в 1969 году Всемирный банк выдал кредитов в общей сложности на 1,8 млрд долл., а в 1999 году уже на 32,5 млрд долл. Поток капитала из частного сектора рос еще более быстрыми темпами, и в 1999 году кредиты Всемирного банка составили ничтожные 2% от частных инвестиций в развивающиеся страны

в 1969 году Всемирный банк выдал кредитов в общей сложности на 1,8 млрд долл., а в 1999 году уже на 32,5 млрд долл. Поток капитала из частного сектора рос еще более быстрыми темпами, и в 1999 году кредиты Всемирного банка составили ничтожные 2% от частных инвестиций в развивающиеся

 В 1990-2004 годах объем общего мирового импорта и экспорта вырос более чем на 200%. Развитие этих глобальных связей привело к беспрецедентным темпам роста национального дохода (первые шесть лет XXI века Китай рос примерно на ю% в год, а Индия — на 7,5%),

Международные организации выделяют деньги при условии, что развивающиеся страны будут выполнять определенные требования, многие из которых не имеют ничего общего с обеспечением погашения долга. Эти условия иногда даже противоречат друг другу: например, требуют, чтобы страна-должник следовала демократическим принципам и при этом провела приватизацию некоторых ключевых отраслей хозяйства, хотя это идет вразрез с коллективной волей народа

имеется целый ряд преимуществ, которые получают группы стран с единой валютой, и в конечном счете это должно привести к одновалютному миру—некоему подобию того, о чем Стэнли Джевонс говорил еще в 1878 году[184].

Для развивающихся стран главное преимущество долларизации в том, что она разрывает связи между различными внутренними рынками: например, несущий потери рынок жилья теперь едва ли разрушит международную торговлю. Долларизация, возможно несколько неожиданно, напоминает разделение на отсеки у судна на воздушной подушке: одна пробоина не причинит ему большого вреда.

Основной недостаток долларизации — утрата автономии[185]. Попав под контроль Федеральной резервной системы США, страна уже не сможет контролировать свою денежную и, в некоторой степени, свою налоговую политику

Тот факт, что сомнения в обычной практике богатых стран, которые жертвуют большие деньги и потому имеют большее количество голосов в международных организациях, выглядят странно, свидетельствует лишь о том, как мы все еще далеки от всеобщей демократии. Но ведь никому не кажется странным то, что Билл Гейтс не имеет нескольких голосов на выборах в США на том основании, что он перечисляет больше денег в государственную казну. Напротив, странной кажется идея о том, что у него должно быть несколько голосов. Это так потому, что идея о демократии в рамках отдельно взятой страны является гораздо более устойчивой

большая часть попыток объяснения и описания мира в общественных науках является панглоссовским оправданием нынешней системы, сегодняшнего распределения власти как оно есть и status quo богатства. В некоторых областях, где оправдание нынешнего status quo было бы слишком скандальным, у нас царит заговор молчания; мы молчим в надежде, что наше внимание отвлекут более безопасные темы

Менее производительные люди должны обходиться только прожиточным минимумом; корпоративный управляющий должен получать в сто раз больше рабочего; рыночный капитализм —единственная система, которая может работать. Считать, что только эта система жизнеспособна— значит лишать обездоленных и неимущих шанса; эта идея намного привлекательнее для тех, кто в настоящее время контролирует деньги и власть. Я не думаю, что это преднамеренный заговор современных обществоведов, но, по существу, это все равно заговор. И в этом заговоре, сознательно или неосознанно, участвуем все мы, уподобляясь мелким чиновникам из «Процесса» Кафки, которые думали, что они своими индивидуальными действиями незаметно для себя укрепляют систему

Мир видел мятежи и революции, многие из которых начинались с благородными намерениями, но лишь ухудшали ситуацию или приводили к созданию общества, которое ничем не отличалось от предшествующего. В некотором смысле это относится и к русской революции 1917 года. В начале она была исполнена идеализма и надежд, но в конечном счете привела к возникновению новых царей и буржуазии[194]. Я считаю, что Самараго был прав, когда говорил, что падение Советского Союза было крахом не столько социализма, сколько капитализма, потому что поздний Советский Союз фактически имел скрытую капиталистическую экономику[195]. Таким образом, распад СССР —свидетельство порочной природы капитализма, а не социализма

право собственности на то, что вы заработали,—это одно, а право собственности на то, что заработал кто-то другой, а вы просто получили по праву рождения — совсем другое. Нельзя быть идеалистом в вопросах этики и экономики наследования. Когда-то эти вопросы были предметом широких дискуссий, но сейчас их ловко вывели из публичного дискурса. Большая часть неприемлемого неравенства в мире образуется благодаря праву наследования, ибо оно позволяет богатым накапливать не только то, что можно приобрести за одну человеческую жизнь, но и то, что приобретается за несколько жизней и по нескольким династическим линиям, иногда на протяжении столетий.

Помимо этого, законодательная система, которая делает наследование возможным, наделяя человека правом лишать своих наследников собственности по завещанию и гарантируя тем самым, что одни люди будут рождаться в бедности (нередко на грани голодной смерти), а другие —в богатстве (таком, которое порой выходит за рамки понимания большинства обычных людей), подобна узаконенной кастовой системе или поддерживаемому государством апартеиду

представьте, что в качестве первого шага мы принимаем закон, согласно которому средства каждого индивида с момента его смерти переходят к государству—например, в некий фонд, являющийся общей собственностью всех граждан[199]. Важно понять, что это не значит, что то, что люди сейчас передают своим детям или близким (или, в случае отсутствия таковых, в некие организации), при новом режиме уйдет государству, т.е. в общественный фонд. Дело здесь в том, что люди, разумеется, ответят на принятие нового закона тем, что станут передавать больше своих средств детям и близким еще до своей смерти. Количество имущества, которое можно передать таким образом, ограничено, конечно, тем обстоятельством, что человек не может предсказать дату своей смерти. Таким образом, при принятии решения, какое количество имущества можно передать при жизни, индивиду потребуется сбалансировать риски между возможностью прожить долгие годы после передачи своего богатства близким (которые могут потом оказаться не столь уж и близкими) и возможностью внезапно умереть до того, как близкие получат достаточное количество имущества. Таким образом, закон, отменяющий право наследования, в чем-то можно будет обойти, но далеко не во всем

 ПОЯВЯТСЯ РАДИКАЛЫ ИЗ МИНФИНА КОТОРЫЕ БУДУТ УБИВАТЬ БОГАТЫХ

процесс колонизации, происходящий сейчас, лучше всего описать как колонизацию будущего. По мере того как общество прогрессирует, люди изобретают все более сложные договоры, охватывающие длительные промежутки времени

процесс колонизации, происходящий сейчас, лучше всего описать как колонизацию будущего. По мере того как общество прогрессирует, люди изобретают все более сложные договоры, охватывающие длительные промежутки времени, как то: «Я возьму твои деньги и куплю дом сейчас, но расплачиваться буду постепенно в течение следующих тридцати лет». Я обдумываю хорошую идею, которая может помочь людям зарабатывать деньги, но все те, кто будет использовать мою идею, должны будут платить мне определенную сумму. Я куплю акции компании, и этот клочок бумаги обеспечит мне получение части ее будущей прибыли. В последнее время некоторые предприниматели предлагают инвестировать в образование талантливых студентов как в акции — замечательная и новаторская идея, если вдуматься. То есть фирма или предприниматель станут финансировать образование студента, а затем в течение его жизни или, возможно, в течение определенного промежутка времени, например пятнадцати лет, будут получать некоторый процент от дохода этого человека. Зачастую такие контракты мелочно регламентированы и освобождают студента от выплат, если он зарабатывает меньше определенной суммы. Среди компаний, предлагающих такие инвестиции — Career Concept в Германии, My Rich Uncle и Direct Human Capital в США[202

Китае множатся «гарри поттеры», написанные не Джоан Роу- линг, а безвестными китайскими авторами, наживающимися на поттеромании. Некоторые из этих поддельных книг, как, например, «Гарри Поттер и Китайская империя», вполне могут выпускаться издателями, которым известно о нарушении закона об авторском праве. Но некоторые из этих издателей даже не понимают, что они воруют чью-то интеллектуальную собственность, что видно из замечаний, например, Ван Лили, редактора китайского издательского дома Брайля, выпустившего книгу «Гарри Поттер и китайские фарфоровые куклы». Она объяснила решение опубликовать эту книгу так: «Гарри Поттер был настолько популярен, что мы захотели пожать в Китае плоды его мировой славы»[204]. В лекции, прочитанной в Калькутте g января 2007 года, Стиглиц упомянул, как издатель отпечатанной в Китае пиратской копии его книги попросил его написать предисловие к «новому изданию». Очевидно, что идея интеллектуальной собственности, выработанная небольшой группой представителей мировой элиты, плохо осознается большинством людей

на большую часть продукции будут претендовать предыдущие поколения, а также те, кто владеет технологией и правом собственности на идеи. Таким образом, в настоящий момент колонизируются притязания на будущую продукцию. Но те, кто сейчас на «колонизируемой» стороне этого процесса, не сконцентрированы географически, как это было в старой колониальной истории. Когда эти трудящиеся и вообще представители широких масс, которые обеднеют в результате этого процесса, очнутся, то будет уже поздно — как это произошло с колониями, которые на протяжении столетий постепенно теряли землю. Таким образом, то, что происходит сейчас, является колонизацией будущего. Тот, кто постепенно проигрывает в этом процессе, не осознает этого, так же как и коренные американцы не вполне понимали, что их земля колонизуется—до тех пор пока процесс колонизации не завершился

та форма капитализма, к которой стремится и на которую полагается мир — чрезвычайно несправедливая система. Уверенность, популяризуемая множеством клише во множестве книг, что «все, что нужно делать,—работать над совершенствованием этой системы и все будет хорошо» —это миф, поддерживаемый, иногда неосознанно, а иногда сознательно, в интересах тех, кто выигрывает от сохранения такой несправедливой системы. Это миф того же рода, что и миф, который в течение длительного времени распространялся и был объектом искренней веры в Индии, что кастовая система —это путь, обусловленный самим положением вещей, и что страдания и лишения долитое и прочих угнетаемых групп —часть божественного замысла, справедливое возмездие за их грехи, совершенные в прошлых жизнях. Такая же вера в эпоху рабства и линчеваний в США способствовала тому, что публичные унижения и наказания, которым подвергались чернокожие, считались «надлежащим обращением с меньшими братьями». И подобное же убеждение вызывает у людей чувство, что «перераспределение богатства» — плохая идея, потому что нынешнее распределение в некотором отношении правильно, хотя при этом забывают, что это распределение есть отчасти результат захватов, лоббирования и обмена услугами, равно как и накопления богатства, которое было получено от предшествующих поколений благодаря существующей системе наследования.

Эти убеждения были настолько прочны, что даже люди, которые несли на себе всю тяжесть такой нравственно извращенной системы, не оспаривали ее справедливость. Более того, выживание подобных социальных механизмов обусловливалось широким признанием того, что в таком распределении мест за обеденным столом присутствует справедливость. Обычаи, которые в ретроспективе или на расстоянии выглядят крайне несправедливыми (линчевание, апартеид, захват земель коренных народов хитростью или силой, суровые карательные действия по отношению к определенной расовой группе), смотрятся по-другому, когда живешь в таком обществе. Нас каким-то образом заставляют верить, что тот, кто извлекает из таких обычаев выгоду, делает это по праву

сокращается то, что является общей собственностью всех людей на равных основаниях, а мировые ресурсы все больше разделяются и распределяются таким образом, что каждая часть оказывается принадлежащей неким индивидам по праву собственности. В большинстве случаев право на владение этими частями и доходами с них, простирающимися на далекое будущее, принадлежит небольшой группе населения вместе с правом завещать их кому угодно (обычно своему потомству). Это означает, что в такой системе будут люди родившиеся в гетто или трущобах и не имеющие наследства и будут люди родившиеся с огромным богатством, получающие превосходное образование практически с момента рождения. И потому о конкуренции между этими двумя классами людей не может быть и речи. Первые будут практически лишены возможности «добиться успеха», тогда как вторым будет сложно этого не сделать. Судьба тех, кто рожден в бедности, омрачена с самого начала, их положение все более отчаянно, поскольку общие ресурсы, доступные будущим поколениям людей, не имеющих наследства, сокращаются из-за того, что чем дальше, тем больше переходят во владение частных лиц, которые оставляют их своим детям.

Мы, включая проигравших, не сомневаемся в этой системе, потому что являемся ее частью. Но если бы мы могли отвлечься и посмотреть на нее со стороны, мы бы сразу осознали, что общество, в котором мы живем, во многих смыслах пугающе близко к наихудшим вариантам кастовых и неравных обществ, которые только можно обнаружить на протяжении всей истории человечества. Помимо того, небольшая часть населения планеты хищнически расходует ресурсы, тем самым лишая доступа к ним других людей и оставляя грядущим поколениям экологически опустошенный мир. У некоторых людей нет шансов только потому, что они не там родились. В современном капиталистическом обществе положение людей, родившихся в бедных семьях, настолько же невыгодно, насколько выгодно положение «дважды рожденных» современного кастового общества[208]. Если этому неравенству позволить сохраняться и процветать, может наступить время, когда бедные решат, что если общество считает справедливой ситуацию, когда богачи их обманывают, то справедливость для бедных будет заключаться в том, чтобы покончить с богатыми

в жизни есть тысячи вещей, которые каждый из нас может сделать для повышения своего благосостояния, но из-за общественных норм, культуры, чувства идентичности, жестких биологических и общественных установок мы даже не рассматриваем многие из таких действий. Есть немало стран, где вы можете оставить свои ценные вещи на неогороженной лужайке перед домом и никто их не тронет. Так было не всегда; этим странам удалось, с помощью процесса, который мы не вполне понимаем, разработать подобные нормы. Сегодня в большинстве культур мы не прибегаем к физическому насилию, чтобы получить то, что хотим и что было бы легко получить с помощью резкого удара или пинка. Пару тысячелетий назад неиспользование стратегии, которая технически возможна, было немыслимо