четверг, 10 декабря 2015 г.

Месть географии. Роберт Д.Каплан

Robert D. Kaplan, 2012
The Revenge of Geography
What the Map Tells Us About Coming Conflicts and the Battle Against Fate

Месть географии. Что могут рассказать географические карты о грядущих конфликтах и битве против неизбежного


современный реализм, по-видимому, наиболее всесторонне описан в работе Ганса Моргентау в 1948 г. под названием «Politics Among Nations: The Struggle for Power and Peace» («Международная политика: борьба за власть и мир»). Позвольте мне немного более подробно остановиться на этой книге, написанной беженцем из Германии, преподавателем Чикагского университета, чтобы подготовить почву для обширного обсуждения географии, так как понимание реализма критично для умения читать карту, более того, реализм и приводит нас непосредственно к картам.
Ганс Моргентау начинает свои рассуждения с того, что мир «является результатом действия сил, свойственных человеческой природе». А человеческая природа, как отмечает Фукидид, мотивируется страхом (phobos), собственной выгодой, «барышом» (kerdos) и славой, мнением других (doxa). «Чтобы улучшить мир, – пишет Моргентау, – человек должен работать сообразно этим силам, а не противодействовать им». Таким образом, реализм принимает человеческий материал таким, каков он есть, каким бы далеким от идеала он ни был. «Он [реализм] ссылается на исторический прецедент, а не на абстрактные принципы, стремится творить скорее меньшее зло, чем абсолютное добро
государства должны функционировать в еще более ограниченном моральном пространстве, чем собственно люди. Человек, по мнению Моргентау, может сказать себе: «Пусть погибнет мир, но свершится правосудие», – но государство не может вести себя подобным образом, оно должно действовать во имя людей, за которых несет ответственность.[43] Индивидуум отвечает только за тех, кого он считает близкими, кто простит ему его ошибки, ведь хотел-то он лучшего. Но государство внутри своих границ должно защищать благополучие миллионов людей, не знающих о существовании друг друга, которые в случае неудачи не отнесутся с таким же пониманием к полученным результатам. То есть государство должно быть гораздо «более лукавым», чем отдельная личность
согласно Моргентау, сама система политического равновесия между государствами, по сути, неустойчива: ведь каждое государство (поскольку беспокоится, не ошиблось ли оно в оценке баланса сил) всегда будет стремиться восполнить ущерб от воспринимаемых ошибок, постоянно нацеливаясь на наращивание преимущества
под внешним лоском цивилизации сокрыт темный мир человеческих страстей, и, таким образом, центральным вопросом в международной политике для реалистов стоит следующий: Кто что кому может сделать?.[46]
«Реализм чужд американской традиции, – однажды сказал мне Эшли Теллис, старший научный сотрудник фонда Карнеги за международный мир в Вашингтоне. – Он осознанно аморален, сфокусирован на интересах, а не на ценностях в мире, где мораль девальвируется. Но реализм не умрет никогда, ведь он является отражением фактической деятельности государств за ширмой риторики, на словах воспевающей демократические и общечеловеческие ценности».
Для реалистов порядок важнее свободы. Для них свобода приобретает значение только после того, как установлен порядок. В Ираке порядок, даже тоталитарного толка, оказался более гуманным, чем беспорядок, который сопутствовал свержению режима
Александр Гамильтон отмечал, что не будь Великобритания островным государством, то ее военная машина была б такой же влиятельной, как и у стран континента, а сама страна пала бы, скорее всего, «жертвой абсолютной власти одного человека».[56
Профессор Йельского университета Николас Спайкмен, великий американо-голландский специалист по военной стратегии эпохи начала Второй мировой войны
берегу Ла-Манша и Северного моря.[57]
Отчего Китай в конечном счете важнее Бразилии? Причиной тому географическое положение. Даже имей эти страны одинаковое по размерам население и идентичный уровень экономического развития, Бразилия, в отличие от Китая, не контролирует основные морские пути, соединяющие океаны и континенты. Кроме того, Китай расположен преимущественно в умеренном поясе, а значит, климат там более пригоден для жизни по сравнению с бразильским; ведь в Китае, в отличие от Бразилии, нет ни тропических болезней, ни сложных погодных условий. Китай выходит на западное побережье Тихого океана и простирается вглубь до богатых нефтью и природным газом земель Центральной Азии. В Бразилии тут меньше преимуществ, и расположена она в Южной Америке обособленно, в географическом отдалении от других стран.[58]
Почему Африка так бедна? Хотя она и является вторым по величине континентом земного шара с площадью, пятикратно превышающей Европу. Но дело в том, что ее береговая линия к югу от Сахары всего лишь на четверть длиннее европейской. Более того, там очень мало естественных гаваней и заливов, и единственным исключением являются порты на восточном побережье, которые вели когда-то оживленную торговлю с Аравией и Индией. Всего лишь несколько рек в тропической части Африки судоходны в устье, а выше по течению путь преграждают пороги и водопады, ниспадающие с внутренних плоскогорий на прибрежные равнины. Таким образом, внутренние районы Африки отрезаны от побережья.[59] Более того, Сахара на протяжении многих веков препятствовала налаживанию любых контактов с севером, отчего на Африку со времен Античности мало влияла средиземноморская культура
@КУЛЬТУРЫ, ВИШЬ, У НИХ НЕ БЫЛО@
Не случайно беднейшие мировые регионы часто расположены там, где плодородие почвы, с одной стороны, способствует большой плотности населения, но, с другой стороны, они сильно удалены от транспортных узлов, таких как морские порты и железные дороги, что препятствует их экономическому росту. Примером могут служить Центральная Индия и расположенные внутри континента страны Африки
Еще одним удивительным итогом географического детерминизма является наблюдение ныне покойного географа Пола Уитли, который отметил, что на высоте уже 500 м над уровнем моря санскрит не услышать, поэтому можно сделать вывод, что индийская культура была преимущественно низинной
Милитаризм и прагматизм континентальной Европы XX столетия, на которые американцы привыкли поглядывать свысока, были следствием географии, а не нрава. Интересы государств и империй в рамках перенаселенного континента постоянно переплетались и сталкивались. Но ни у одной нации в Европе не было пути к отступлению через океан. Как следствие, их внешняя политика никак не могла быть основана на моральных универсалиях, и до появления по окончании Второй мировой войны американской гегемонии они вынуждены были попросту накапливать военную мощь
И даже развал системы европейских государств в 1940 г. не заставил Америку вступить во Вторую мировую войну. США в войну вступили только после нападения Японии на Перл-Харбор, да и после окончания войны США вновь удалились от мировых дел. И так было вплоть до начала возвышения СССР и нападения Северной Кореи на Южную, когда Соединенные Штаты были вынуждены вернуть свои войска в Европу и Азию.[67]
@ДА, АВТОР ИДЕАЛИСТ    @
Географию «не покорили, а забыли», отмечает Якуб Григиел, исследователь из Университета Джонса Хопкинса.[68] «То, что технический прогресс зачеркнул географию, является всего-навсего возможным заблуждением», – пишет Колин Грей, который долгое время консультировал правительства Великобритании и США в вопросах военной стратегии
Мой личный опыт перемещений по Ираку с 1-й дивизией морской пехоты был только малой толикой той огромной интендантской задачи, в ходе выполнения которой личный состав и боевая техника перевозились по морю на расстояние в тысячи километров из Северной Америки в район Персидского залива. В своем поразительно проницательном анализе, сделанном в 1999 г., американский военный историк Уильямсон Мюррей писал, что новый век откроет для США новую перспективу борьбы с суровой географической реальностью наличия двух океанов, которые существенно ограничивают и делают безумно дорогим развертывание наших наземных сил в удаленных точках земного шара
ИДЕАЛИСТ ПРИКОМАНДИРОВАННЫЙ К МОРС КОЙ ПЕХОТЕ
В то время как Моргентау охарактеризовал реализм современной эпохи, Мак-Нил сделал по сути то же самое для всемирной истории, а Ходжсон – для истории ислама, и это были огромные труды геродотовского масштаба, в которых географии отводилось отнюдь не последнее место
вернемся к работе Моргентау. Он пишет, что как раз имперская экспансия на относительно свободные географические области в XVIII–XIX вв. в Африке, Евразии и на западе Северной Америки направила политические амбиции великих держав на периферию мира, таким образом сглаживая конфликты между ними самими. Например, чем больше Россия, Франция и США концентрировались на империалистическом распространении своей власти на дальних территориях, тем меньше внимания они обращали друг на друга и тем более спокойной (в определенном смысле) была обстановка в мире.[96] Но к концу XIX в. великие национальные державы и империи Запада окончательно оформились (особенно это относится к Германии) и могли дальше расширять территории только за счет друг друга.[97] Моргентау резюмирует:
«Когда политическое равновесие, которое теперь в основном сохраняется на трех континентах, достигает мирового масштаба, противопоставление зоны влияния великой державы и ее центра, с одной стороны, и периферии и свободных зон за ее пределами, с другой стороны, должно неизбежно исчезнуть. Периферийные зоны влияния политического соотношения сил теперь совпадают с пределами земли».[98]
Взгляды Моргентау, которые он излагал в годы напряженности начального периода холодной войны, заставляют видеть опасность между строк, в то время как мнение его коллеги по университету Мак-Нила, сформированное на более поздней и уже более стабильной стадии холодной войны, вселяет надежду:
«Династия Хань в Древнем Китае… положила конец волнениям и междоусобицам, создав имперскую бюрократическую структуру, которая с редкими сбоями и небольшими изменениями просуществовала практически до наших дней. Похоже, страны XX столетия, воюющие между собой, стремятся к подобному разрешению своих конфликтов…».[99]
Падение Берлинской стены в 1989 г., несомненно, служит подтверждением оптимистических ожиданий Мак-Нила
Ходжсон, пламенный приверженец квакерства, скончавшийся в возрасте 46 лет, демонстрирует удивительное трудолюбие и честолюбивые замыслы в своем трехтомном труде «История ислама: Исламская цивилизация от рождения до наших дней», опубликованном в полном виде в 1974 г., шесть лет спустя после смерти автора.
Ходжсон утверждает, что нехватка воды уменьшала количество материальных благ, которые можно было бы получить от сельского хозяйства. По этой же причине скопления участков плодородной земли встречались редко, что делало жизнь в сельской местности нестабильной и второсортной по сравнению с жизнью в городах и оазисах. Деньги и власть концентрировались в руках торговцев, которые проживали в стратегически важных точках длинных торговых маршрутов Ближнего Востока
это был мир торговли, основанный на устных договорах, этика поведения и «честное ведение дел» были крайне важны для стабильности экономической жизни. Таким образом, поскольку влияние и Византийской, и Сасанидской империй, расположенных к северу, слабело в Анатолии и Персии, то в Аравии и Плодородном полумесяце развились подходящие условия для появления веры, которая придавала особое значение этике по сравнению с той верой, которая просто обеспечивала «смену сельскохозяйственных сезонов». Так, ислам возник на основе принципов, проповедуемых купцами и торговцами, под влиянием дыхания пустыни
Все это складывалось в широкий географический контекст, в котором появился пророк Мухаммед, уважаемый местный торговец и купец, который в возрасте «за 30» озаботился вопросом, как жить честно и непорочно. Мекка была не захолустным лагерем в пустыне, а живым многонациональным центром местной цивилизации
Османам была свойственна единая огромная армия, с которой непременно всегда должен быть падишах, или император
КАКОЙ СЛОГ -ЭТО ИМ СВОЙСТВЕННО
между Грецией и Турцией. Конфликт между этими двумя странами не переходил в открытую войну с 1920-х гг. главным образом из-за массовых переселений, произошедших в то десятилетие, приведших к созданию двух подчеркнуто моноэтничных государств. Другими словами, мир воцарился только после этнической чистки, произошедшей по велению географии
то же время им приходилось действовать из одной столицы, Константинополя, в северо-восточном Средиземноморье, рядом с Черным морем, где была сосредоточена объемная бюрократическая структура султаната. «В результате обширную военную кампанию можно было проводить только в те земли, куда получалось добраться за один сезон». Так что Вена на северо-западе и Мосул на юго-востоке были географическими пределами османской сухопутной экспансии. Армия могла бы перезимовать в Софии или Алеппо, расширяя эти пределы, но кампания тогда неизбежно бы осложнялась трудностями, связанными с провизией, товарами и ресурсами. В целом тем не менее такая абсолютистская система, при которой вся власть, личная и бюрократическая, концентрировалась в Константинополе, делала географическое положение столицы решающим фактором. В определенной степени это можно назвать противоположностью человеческому фактору и привело в конечном итоге к упадку этого военного государства, поскольку, когда османская экспансия достигла своих географических пределов, боевой дух простых солдат, равно как и их награды, стал постепенно исчезать. Менее централизованное государство, возможно, имело бы своим результатом более стабильную империю, чем та, что оставлена на милость географии. Что касается флота, жесткая тирания дислокации усиливалась давлением абсолютизма, и военно-морские силы османов в основном были собраны в Черном и Средиземном морях, недалеко от дома, лишь ненадолго добившись успеха в сражениях с португальцами в Индийском океане
Увековечивая память великих деяний греков и персов, Геродот писал в своей “Истории”: “Это неповторимые деяния, достойные нашего безграничного уважения. Эти поступки нельзя сымитировать, но им можно подражать и в определенной степени даже превзойти. Однако даже теперь мы не посмеем назвать человека, равного по величию прежним героям”».[116]
главной целью геополитики является достижение равновесия сил
Соотношение сил, согласно Маккиндеру, обеспечивая безопасность стране, является основой свободы.[
Как я узнал когда-то на курсах повышения квалификации в армейском Командно-штабном колледже в Форте Ливенворт, подобное истощение ведет к глобальным изменениям
ПРОФЕССОР ОТ ИНФАНТЕРИИ
Как журналист-международник последние 30 лет я имел возможность убедиться, что мир, даже в самых отдаленных его уголках, стал высоко урбанизирован
Маккиндер пишет:
«Стоит задуматься о том, как на протяжении нескольких столетий, которые теперь мы называем мрачным Средневековьем, язычники с севера пиратствовали в Северном море, сарацины и мавры-язычники держали в страхе Средиземное море, а турки совершали набеги из Азии в самое сердце христианского мира – с полуострова, окруженного враждебным морем со всех сторон. И мы четко видим причину территориального дробления современной Европы, которая словно находилась между молотом и наковальней. Под молотом следует понимать мощь земель “Хартленда
море в дополнение к многонациональному влиянию представляет собой труднопреодолимое препятствие – границу, обеспечивающую безопасность, необходимую для становления либерально-демократической идеи.
времени революции 1917 г. и до распада СССР сеть железных дорог в Центральной Азии и Сибири выросла на 72 500 км
долгосрочной перспективе, – пишет Паркер, биограф Маккиндера, перефразируя последнего, – кто работает в гармонии с природой, будет успешнее тех, кто идет ей наперекор
Очень соблазнительно в данный момент [1919 год] считать, что война не начнется, так как уставшее человечество решило, что войны больше не будет. Но международное напряжение будет накапливаться, хотя вначале и медленно. После Ватерлоо целое поколение успело вырасти в мире без войн. Кто из дипломатов за круглым столом в Вене в 1814 г. мог предвидеть, что Пруссия когда-либо станет угрожать миру? Можем ли мы так подготовить русло реки под названием “Будущее”, чтобы избежать порогов и перекатов? Именно такая задача стоит перед нами – не больше и не меньше, если мы хотим, чтобы наши потомки были лучшего мнения о нашем здравомыслии и житейской мудрости, чем мы о здравом смысле дипломатов, решавших судьбу Европы на Венском конгрессе».[139
Итак, Маккиндер в своей книге рассматривает вопрос, который он обошел вниманием в «Оси» за 15 лет до этого, а именно «необходимость существования целого ряда независимых государств, разделяющих Германию и Россию». Как он поясняет: «Мы выступали против полунемецкого российского царства, потому что на протяжении полувека Россия была доминирующей, угрожающей силой как в Восточной Европе, так и в “Хартленде”. Мы были противниками полностью немецкой империи с кайзером во главе, потому что Германия захватила бы тогда главенствующее положение в Восточной Европе, отобрав его у России, а впоследствии, сокрушив бунтующих славян, стала бы господствовать в Восточной Европе и “Хартленде”». Таким образом, Восточная Европа, какой Маккиндер ее видел в 1919 г., становится ключом к «Хартленду», являющемуся источником сухопутной мощи не только Германии, но и России в особенности. Последняя «стучится в ворота Индии на суше», что делает ее противником Британской державы, господствующей на море, которая, в свою очередь, «стучится в ворота Китая с моря», обогнув мыс Доброй Надежды и пройдя по Суэцкому каналу. Предлагая идею бастиона из независимых государств Восточной Европы от Эстонии и на юг до Болгарии – «Великая Богемия», «Великая Сербия», «Великая Румыния» и т. д., – Маккиндер, по сути, конкретизирует идею «зоны разлома», разработанную им и Джеймсом Фейргривом, который уделил этой идее особое внимание в своих работах 1915 г., имея в виду, что данная зона особенно подвержена захвату со стороны либо континентальной державы, расположенной в «Хартленде», либо морской державы из Западной Европы.[149] Если этим новым независимым государствам удастся выжить, тогда есть шанс для появления Центральной Европы, как в духовном, так и в геополитическом смысле. В своих идеях Маккиндер пошел намного дальше, размышляя о ряде государств, расположенных к востоку от Центральной Европы. Беларусь, Украина, Грузия, Армения, Азербайджан и Дагестан могли бы бросить вызов планам социалистической России, которую он называл «якобинским царством». На деле с распадом Советского Союза в 1991 г. образовалась зона, состоящая из нескольких молодых независимых государств, которая поразительным образом совпадала с представлением Маккиндера
Греция первой из этих государств была освобождена из-под контроля Германии во время Первой мировой войны
После тяжелых сражений в ходе гражданской войны между прозападными и коммунистически настроенными повстанцами Греция стала единственной страной из промежуточной зоны, которая не попала под влияние Советского Союза после Второй мировой войны и позже вместе с Турцией сформировала стратегически важный южный фланг НАТО.
По словам Маккиндера, на Европу и Ближний Восток «Хартленд» оказывает гораздо большее влияние, чем на Индию и Китай, где сотни миллионов населения представляют собой закрытое общество и поэтому могут мирно развиваться
Именно немцы придумали и развили геополитику, представляющую собой концепцию политического и военного контроля над территорией, и именно такие географические теории, которые в первой половине XX в. во многом опирались на идеи Маккиндера, и привели к губительным последствиям для Германии, дискредитировав географию и геополитику для целых поколений немцев после Второй мировой войны
Рудольф Кьеллен, один из студентов Ратцеля, швед по национальности, став ученым-политологом в университетах Упсалы и Гётеборга, и сформулировал знаменитый термин «геополитика». Кьеллен, будучи ярым шведским националистом, боялся российского экспансионизма и стремления Российской империи усилить свое влияние в сравнительно теплых водах Балтийского моря и хотел, чтобы экспансионистские кампании Швеции и Финляндии нарушили планы России. Хотя Кьеллен и нашел поддержку среди аристократов, а также представителей верхушки среднего класса, которые испытывали ностальгию по былому величию Швеции во времена правления таких королей, как Густав Адольф и Карл XII, в конечном счете его взгляды не нашли широкого одобрения в шведском обществе
Надежды Кьеллена тогда обратились в сторону Германии, которая могла бы выступить против России и Англии, а именно к этим двум странам он питал особенную неприязнь. Германская империя будущего в видении Кьеллена включала в себя всю Европу, а также порты, расположенные на французских берегах Ла-Манша, прибалтийские провинции России, Украину, Малую Азию и Месопотамию (соединенную с Берлином железной дорогой). Используя идеи Ратцеля, Кьеллен разделил человеческие сообщества по расовым и биологическим принципам, представляя государство посредством идеи под названием Volk. Суть этой идеи заключается в том, что тотнарод, который является достаточно зрелым и динамичным, требует значительного жизненного пространства
опасность нацистской концепции геополитики изящно изложены в большей частью забытой, но считающейся классической работе по политологии Роберта Штраус-Хупе «Geopolitics: The Struggle for Space and Power» («Геополитика: Борьба за пространство и власть»), опубликованной в 1942 г. Штраус-Хупе, эмигрировавший из Австрии в США, работал в Университете Пенсильвании, а в годы холодной войны был послом США в четырех странах. В 1955 г. в Филадельфии он основал Институт внешнеполитических исследований, с которым я уже 20 лет поддерживаю тесные контакты. Книга Штраус-Хупе, написанная до того,
Генерал-майор, профессор, доктор наук Хаусхофер родился в 1869 г. в Мюнхене. Его дед, дядя и отец писали о картографии и путешествиях, и это наложило свою печать на его жизнь. В юности Хаусхофер вступил в баварский офицерский корпус, и в 1909 г. получил назначение на должность инструктора по артиллерийской подготовке в японской армии и был поражен развитием военной мощи Японии, которую считал лучшим возможным союзником для Германии. Хаусхофер участвовал в Первой мировой войне в качестве командира бригады, а адъютантом его был Рудольф Гесс, которому он позже посвятил несколько своих книг. После войны Хаусхофер стал преподавать географию и военное дело в Мюнхенском университете, куда Гесс последовал за ним в качестве ученика. Именно через Гесса Хаусхофер познакомился с «пропагандистом» Адольфом Гитлером, к которому в будущем наведывался и давал краткие консультации по геополитике
В 1907 г. Керзон прочитал лекцию по поводу границ. Хаусхофер, вдохновленный Керзоном, написал книгу под названием «Frontiers» («Границы»), которая, в сущности, повествовала о том, как эти границы разрушить
Николас Спайкмен, который родился в 1893 г. в Амстердаме. Во время Первой мировой войны Нидерланды сохраняли нейтралитет, и Спайкмен много путешествовал в качестве иностранного корреспондента на Ближнем Востоке (1913–1919 гг.) и на Дальнем Востоке (1919–1920 гг.). После войны он получил степени бакалавра и магистра в Калифорнийском университете в Беркли, где также преподавал, а потом перешел в Йельский университет, при котором в 1935 г. основал Институт международных исследований
1943 г., в возрасте 49 лет, Спайкмен скончался от рака, но за год до этого он успел опубликовать книгу «America’s Strategy in World Politics: The United States and the Balance of Power» («Американская стратегия в мировой политике: Соединенные Штаты и баланс сил»), которая дает даже больше, чем работа Маккиндера, теоретических оснований для понимания мира в период после холодной войны
Спайкмен не позволял себе идеализма и сентиментальности, характерных для американских философов. Иммигранты привезли реализм в страну, которая предоставила им убежище и которая, как они считали, с опасной наивностью смотрела на происходящее за ее пределами. География – это все, утверждает он. Соединенные Штаты стали великой державой не столько из-за своих идей, сколько из-за прямого доступа к Атлантическому и Тихому океанам. США были «наиболее привилегированным государством в мире с точки зрения географического положения
международное сообщество – это общество без централизованной власти, которая бы поддерживала закон и порядок». Другими словами, оно находится в состоянии анархии. Таким образом, все государства должны бороться за самосохранение. Государственные деятели могут стремиться к универсальным ценностям справедливости, честности и толерантности, но только до тех пор, пока те не мешают им добиваться власти, что для них синонимично выживанию. «Стремление к власти не помогает развивать моральные ценности; а вот моральные ценности используются для достижения власти
Спайкмен боялся, что южная часть Южной Америки станет частью стратегии окружения со стороны неприятеля. Как география американских континентов позволила США занять господствующее положение в полушарии, разделение на свободный север и контролирующийся «осью Берлин—Рим—Токио» юг ознаменовало бы потерю этого преимущества. Как он пишет, «многие изоляционисты приняли политику обороны полушария, потому что она казалась способом избежать конфликта с Германией, но они упустили из виду тот факт, что, даже если бы США смогли избежать войны с Германией за Европу, возможно, борьбы за доминирование над Южной Америкой избежать не удалось бы
Спайкмен выражает открытое беспокойство относительно последствий демилитаризации Германии после ее поражения в войне. «Советское государство от Урала до Северного моря, – объясняет он, – является едва ли лучшей перспективой, чем немецкое государство от Северного моря до Урала». Советские аэродромы рядом с Ла-Маншем для безопасности Великобритании представляли бы не меньшую опасность, чем немецкие. Так что после разгрома Гитлера обязательно должна быть создана сильная Германия. Точно так же США, которым еще предстоят три года ожесточенной борьбы с японскими империалистами, Спайкмен рекомендует после войны заключить союз с Японией, чтобы противостоять континентальной мощи России и в особенности быстро развивающегося Китая. Япония вынуждена импортировать бо́льшую часть своего продовольствия, а также имеет очень слабую нефтяную и угольную промышленность, но обладает мощным флотом. Все эти факторы делают ее одновременно уязвимой и полезной. Будучи большим островным государством у побережья Юго-Восточной Азии, Япония могла бы выполнять такую же функцию на Дальнем Востоке, какую Великобритания выполняет в Европе
самое поразительное умозаключение Спайкмена касается Европы. Точно так же, как он выступает против доминирования Германии или России в Европе, он категорически против объединенной Европы при любых обстоятельствах. С его точки зрения, политическое равновесие между странами в Европе для Соединенных Штатов Америки более выгодно, нежели Европейская федерация, даже если создание такой федерации было бы мирным и соответствовало демократическим принципам. Он пишет: «Федеративная Европа обладала бы мощью, которая полностью изменила бы нашу значимость в качестве Атлантической державы и значительно ослабила бы наше положение в Западном полушарии». Поскольку на данный момент времени Европейский союз все еще пребывает на промежуточной стадии своего развития, при которой руководители государств придерживаются скоординированной, но все же совершенно независимой внешней политики, несмотря на создание единой валютной зоны, пока рано делать выводы о справедливости прогноза Спайкмена. Тем не менее уже сейчас становится очевидно, что чем больше объединяется Европа, тем больше растет напряжение в отношениях между ней и США. Настоящая европейская супердержава с едиными вооруженными силами и единой внешней политикой стала бы не только постоянным соперником США на международной арене, но, возможно, и господствующей внешней силой в «эквидистантной зоне» южной части Южной Америки
«Безнадежная удаленность от открытого моря, характеризующая Россию, лишила ее удобного положения для накопления материальных благ», и, как продолжает Мэхэн, «по этой причине совершенно естественно и понятно, что она испытывает недовольство, которое легко переходит в агрессию
Таким образом, Мэхэн обнаруживает глубокие психологические тенденции – основанные в действительности на географии – русского национального характера
И ВСЯ НАУКА!,НЕДОЧЕЛОВЕКИ, СЭР! АВТОР МОГ БЫ РАБОТАТЬ В ВЕДОМСТВЕ ГЕББЕЛЬСА
НА фоне того, что динамика могущества в мире сегодня стремительно меняется, индийские и китайские стратеги жадно читают Мэхэна. Они строят флот, предназначенный для крупных сражений на море, тогда как европейские адмиралы в наше время рассматривают военно-морские силы исключительно в качестве морских полицейских. «Очень многие ученые на симпозиуме в Пекине в 2004 г. цитировали Мэхэна… подтверждая влияние его идей, – пишут профессора Военно-морского колледжа Джеймс Р. Холмс и Тоши Йошихара. – И практически все без исключения они цитировали самые воинственные из наставлений Мэхэна, приравнивая контроль над морем к подавляющей силе, которая перекрывает неприятелю путь к общим морским просторам».[202] В последнее время, по мере того как китайские ВМС увеличиваются в размерах и становятся все более профессиональными, уклон в сторону идей Мэхэна в Пекине только усилился, особенно с наращиванием морской мощи Индией, чего опасаются китайцы. Индийцы
Сейчас США в таком же положении, как Великобритания 100 лет назад. Американский военно-морской флот постепенно уменьшался с примерно 600 кораблей во времена холодной войны до 350 единиц в 1990-х и 280 – в теперешнем его состоянии. Более того, существует вероятность (из-за бюджетных сокращений и перерасхода средств), что флот в ближайшие годы сократится до 250 единиц. Но сейчас, по существу, он включает в себя силы таких военно-морских союзников США, как Индия, Япония, Австралия и Сингапур
«Утверждение, что экспансия по своей природе ошибочна, – пишет политолог Чикагского университета Джон Миршаймер, – означает, что за последние 350 лет все великие державы так и не поняли международную систему отношений. Так что, очевидно, этот аргумент неправдоподобен
Несколько лет назад в качестве приглашенного профессора в Военно-морской академии США в Аннаполисе я читал курс о возможных грядущих проблемах национальной безопасности Соединенных Штатов
ознакомиться с книгой «Fire in the East: The Rise of Asian Military Power and the Second Nuclear Age» («Пожар на Востоке. Подъем азиатской военной мощи и второй ядерный век») Пола Брэкена, профессора политологии Йельского университета. Это лаконичное и прозорливое произведение, опубликованное в 1999 г., не пользовалось спросом у читателей
Запад не может понять, что война идет рука об руку с накоплением богатств. Экономическое процветание Азии привело к развитию военной мощи в регионе. В начале холодной войны азиатская военная машина находилась на довольно низком уровне развития. Армия, организованная на принципах времен Второй мировой войны, имела целью в первую очередь консолидацию нации, хоть не всегда и признавая это. «Армия – инструмент объединения масс, громадная школа, где главным учебным предметом было патриотическое воспитание», – писал Брэкен. Солдаты чаще собирали урожай, чем оттачивали военное мастерство. Таким образом, армии были ориентированы на внутригосударственные проблемы, а между вооруженными силами разных стран простирались необъятные территории
Индия, которая во все времена и эпохи не рассматривала Китай в качестве возможного противника, так как эти страны разделяет самый высокий в мире горный массив, сейчас имеет спутники и разведывательные самолеты, с помощью которых отслеживает перемещения китайских войск в Тибете. В то же время индийские ВМС создали в 1200 км от индийского берега на Андаманских островах Дальнее восточное командование, призванное усилить позиции индийского флота в Бенгальском заливе, в котором в последние годы наблюдается стремительное усиление активности ВМС Китая. В то время как «промышленная мощь Азии сравнивается с ее военной мощью, пишет Брэкен, на континенте, который фактически становится «уменьшающейся евразийской шахматной доской», буквально не осталось места для ошибок и просчетов.[209
Вскоре география Евразии будет столь же тесной, как география Европы, с огромным количеством постоянно воюющих мощных держав, ограниченных узкими территориальными рамками, в некоторых мирные отношения устанавливаются в результате поиска баланса власти. Там не будет действовать стратегия сдерживания посредством накапливания атомных боеголовок, как это было в период холодной войны. Жертвы столкновений, учитывая тот факт, что население мегаполисов исчисляется многими миллионами, будут огромны, но это не остановит никого. Чтобы не допустить массового насилия и кровопролития, потребуются знающие государственные деятели масштаба Меттерниха, которые, как и он, будут убеждены в необходимости подчинения интересов любого отдельного государства интересам сообщества государств в целом
с течением времени идеи Мальтуса, первого мыслителя, который заинтересовался демографией и политическим эффектом качества жизни бедняков, получили признание. Это произошло на фоне значительных колебаний мировых цен на продовольствие и энергоносители, а также в результате появления большого числа озлобленных деклассированных, глубоко религиозных людей, часто молодых и фанатично настроенных, которые обречены на жизнь в нищих кварталах с высокой уличной преступностью таких городов, как Карачи, Газа и другие. Ведь сегодня половина населения Западного берега реки Иордан и сектора Газа еще не достигла 15 лет. Действительно, в течение следующих 20 лет население Среднего Востока вырастет с 854 млн человек до 1,2 млрд жителей, а число арабов в мире увеличится вдвое – притом что запасы воды сократятся, особенно в таких регионах, как Йемен. Это повлечет за собой побочные эффекты в виде социального взрыва, а слово «мальтузианский» будет звучать все чаще
Забудьте образ араба как кочевника или жителя оазиса в пустыне. Сегодня в большинстве случаев это – горожанин, житель перенаселенного бедного города, для которого толпа – это дом родной. Обезличенное чувство толпы приводит человека к религии. Некогда в деревне религия была для арабов дополнением к ежедневной хозяйственной деятельности, но сейчас, с миграцией в городские трущобы, ислам все больше выполняет функцию идеологии, которая позволяет держать арабские семьи вместе, не давая молодежи скатиться в мир преступности. При таких условиях государство слабеет, уступая часть власти экстремистским видам национализма и религиозным течениям
Городские агломерации Евразии и Северной Африки при наличии арсеналов баллистических ракет и глобальных СМИ, падких на сенсации, будут представлять собой сборища постоянно разъяренных людей, подкармливаемых слухами и полуправдой, передаваемыми со скоростью света по спутниковым каналам через «Римленд» и «Хартленд» из одного города третьего мира в другой. Таким же образом толпа под влиянием социальных сетей сможет узнавать и правду, которую будут стараться скрыть власть имущие. В новую эпоху, когда географическая карта будет пестреть огромным количеством мегаполисов, толпа станет основной решающей силой. Под толпой тут понимается большая группа людей, утративших индивидуальность, в угоду некоему одурманившему сознание коллективному символу. Эллиас Канетти, немецкоязычный писатель и философ еврейского происхождения, родившийся в Болгарии, нобелевский лауреат в области литературы, был настолько потрясен необузданной яростью уличных беспорядков, которые вспыхнули во Франкфурте и Вене в период между двумя мировыми войнами, что посвятил много лет изучению проявления стадного инстинкта во всех его проявлениях. Самым поразительным откровением в его книге «Crowds and Power» («Народы и власть») стало понимание того, что человеку свойственно спасаться от опасностей и одиночества в толпе. Национализм, экстремизм, поиск демократии – все это «плоды» массовых объединений людей, которые таким образом пытаются спрятаться или избавиться от одиночества. Именно чувство одиночества ведет к свержению традиционной власти и построению новой
новая география бывших стран третьего мира в XXI в. будет представлять собой «географию одиночества». Действительно, Джордж Оруэлл видит причину тирании в человеческом свойстве отдать личные свободы за возможность более тесной связи с окружающими, за чувство защищенности. «Всегда ори с толпой – мое правило. Только так ты в безопасности», – заявляет один из персонажей Оруэлла в романе «1984».[216] Интернет, как поясняет романист Томас Пинчон, дает защиту виртуальной толпы, «обещая возможность социального контроля, о котором диктаторы XX в. могли только мечтать».[217] Тем временем средства массовой информации усиливают эффект присутствия «здесь и сейчас» – ярость, экстаз, достоинство – что бы там ни было, к добру и не к добру. Иными словами, через призму средств массовой информации политика будет представляться нам гораздо более напряженной и эмоционально насыщенной, чем что-либо испытанное нами доселе, потому что прошлое и будущее будут стерты в памяти
Система образования, выводящая в свет большое количество малообразованных, но освобожденных от фатализма людей, будет способствовать нестабильности. Ключевым фактором станет недостаток пространства. Национальная идентичность формируется в городах, а не в идеализированной сельской местности прошлого
Ни одному дрессировщику не удавалось так приручить животное, как это удалось сделать СМИ», – пишет О. Шпенглер в «The Decline of the West» («Закате Европы»). И далее продолжает:
«Дай волю читающей публике, и она заполонит улицы на пути к обозначенной цели… Более подходящей карикатуры на свободу и представить сложно. Ранее человек не решался думать свободно. Теперь он исполнен решимости, но не может. Его воля к свободомыслию оборачивается лишь желанием не идти против течения, и это мыслится им как свобода».[218
Брэкен утверждает, что западные обозреватели серьезно недооценивают национализм, считая его анахронизмом, который уйдет со сцены с развитием экономики и социальным прогрессом. «Самое важное в XXI в. – это понимание того, как национализм будет совмещаться с разрушительными технологиями, которые появляются в Азии». Как я уже говорил, население в новых ядерных державах будет либо бедным, либо принадлежать к нижним слоям среднего класса, что, в свою очередь, начнет способствовать образованию все отрицающего резкого национализма в век, когда символом военной мощи является не сухопутная армия, но баллистические ракеты и ядерное оружие – новые тотемы для толпы.[220]
Однако наличие в арсенале ракет значительно повышает самооценку, увеличивает проявления национализма и, как следствие, усиливает влияние некоторых государств. В таких государствах значительно крепнут патриотические настроения, массовая психология при помощи СМИ объединяет этнические, религиозные и сектантские группировки, равно как и группы, настроенные демократически, что будет ослаблять влияние других государств
ТО же с «Хезболлой» в Ливане – военизированной шиитской организацией, которая запросто может смести правительство в Бейруте, но по какой-то причине этого не делает. Государство должно жить по определенным законам и правилам, что, в свою очередь, делает его довольно легкой мишенью. Стало быть, в век мегаполисов и массмедиа мы сталкиваемся с новым феноменом: властью «безгражданства». «Государство – это тяжелое бремя, – пишет Григиел, доцент Университета Джонса Хопкинса, – поэтому эти полугосударственные группировки ищут власти, избегая, однако, ответственности управления
спокойствие воцарится, лишь когда поселения людей, включая не только мегаполисы, но и всякие другие поселения, будут выглядеть и функционировать абсолютно одинаково. А результатом, согласно профессору политологии из Университета Огайо Рэндаллу Швеллеру, будет «некая глобальная апатия», последствие чрезмерного раздражения, «смешанная с тревожно высоким уровнем индивидуального экстремизма и диктаторской политики государств».[222] Иначе говоря, жизнь станет скучнее и опаснее, чем раньше
Эта береговая линия имеет протяженность 35 000 км – грандиозная длина, соразмерная с земной окружностью. У Европы самый высокий процент отношения продолжительности береговой линии к общей территории по сравнению с любым другим континентом или субконтинентом
Европа стареет. К 2050 г. число работающих по сравнению с сегодняшним днем сократится на 24 %, а количество людей старше 60 лет увеличится на 47 %.
В то время как в 1913 г. в Европе проживало больше людей, чем в Китае, к 2050 г. совокупная численность людей, проживающих в Европе, США и Канаде, будет представлять собой всего лишь 12 % мирового количества по сравнению с 33 % народонаселения после Первой мировой войны
Население этого государства на сегодняшний день составляет 82 млн человек по сравнению с 62 млн жителей Франции и около 60 млн населения Италии. ВВП Германии составляет 3,65 трлн долл. по сравнению с 2,85 трлн долл. ВВП Франции и 2,29 трлн долл. ВВП Италии
немцам присуще особое отношение к торговле. Как сказал мне когда-то давно Норберт Вальтер, главный экономист Deutsche Bank: «Немцы скорее заинтересованы в контроле над реальными экономическими процессами, а не в исключительно финансовой деятельности. Мы дорожим клиентами, выясняем их потребности, разрабатываем подходы и поддерживаем отношения с ними на протяжении многих десятилетий». Такая политика подкрепляется исключительной инициативностью. Как объяснял мне философ и политолог Петер Козловски: «Ввиду того что многие немцы начинали после Второй мировой войны с нуля, они вызывающе современны. Современные веяния и культура среднего класса поднялись до уровня национального мировоззрения».
Как отмечает британский стратег Колин Грей: «Поверженные… на Сомме, при Вердене и Готтердаммерунге в 1945 г., европейские страны определенно оказались в невыгодном положении
ЧТО ЗА ВЕЛИКАЯ БИТВА?БУКВАЛЬНО  ЭТО ГИБЕЛЬ БОГОВ
жители страны горячо поддержали сербов во время конфликта в Косове в 1999 г., хотя официальная позиция греческого правительства была гораздо более сдержанной. Греция  расположена за пределами евразийского «Хартленда» и соответственно легко достижима для морских держав. Однако контроль над Грецией со стороны сухопутных держав (в частности, России) «будет иметь решающее значение для контроля над “мировым островом”».[249] Конечно же в обозримом будущем России едва ли удастся заполучить контроль над Грецией. Но интересно было бы проследить за развитием событий, случись так, что переговоры между Черчиллем и Сталиным пошли бы иначе, и насколько усилились бы стратегические позиции России, если бы Греция была членом социалистического блока
Повесть Гоголя мрачна и полна насилия. В то время как бесчеловечность, изображенная на ее страницах, является результатом ужасающих решений отдельных персонажей, очевидным является и тот факт, что в некоторой степени насилие в повести является выражением географических особенностей степей России и Украины, где сглаженность рельефа, континентальный климат и миграционные пути приводили к конфликтам и стремительному изменению обстоятельств
КАКОЙ АКАДЕМИЗМ,СЭР
в промежутке между 1857 и 1882 гг. было построено 24 000 км железных дорог
в 1879–1886 гг. российские инженеры построили железнодорожную ветку из Красноводска, на восточном берегу Каспия, до Мерва (сейчас Мары), на границе с Персией и Афганистаном, более чем 800 км на восток. К 1888 г. эта ветка была продлена еще на 500 км до Самарканда, а подъездной путь из Мерва был проложен до границы с Афганистаном
К 1904 г. по территории России было протянуто более 70 000 км железных дорог. Санкт-Петербург был связан железнодорожным сообщением с 11 часовыми поясами, до самого Берингова пролива, разделяющего Россию и Аляску
УХ ТЫ, А МУЖИКИ ТО НЕ ЗНАЛИ, А ТО ПУСТИЛИ БЫ ПО ТЕМ РЕЛЬСАМ НАШ БРОНЕПОЕЗД
конфликт России с Китаем лежал в основе динамики холодной войны, да и в XXI в. этот конфликт будет центральным для стратегии Америки в отношениях с обеими державами
Казахстан вот-вот станет мировым лидером по добыче урановой руды. По запасам хрома, свинца и цинка эта страна находится на 2-м месте в мире, по запасам марганцевой руды – на 3-м, по запасам медной руды – на 5-м, а по запасам угля, железной руды и золота – среди первых 10 стран.
Казахстан и есть тот самый маккиндеровский «Хартленд»! Государство изобилует стратегическими ресурсами и занимает центральное положение в Евразии. Оно частично захватывает Западную Сибирь и Центральную Азию, простираясь на 3500 км от Каспия на западе до Монголии на востоке, от южных оконечностей Уральских гор на севере до Тянь-Шаньской горной системы на юго-востоке. Климат в Казахстане резко континентальный: после захода солнца зимой в Астане температура может опускаться до –40 °C
Харбин, главный город Маньчжурии, расположен на отметке 45° северной широты, как и штат Мэн. Пекин находится примерно в 40° северной широты – там же, где и Нью-Йорк. Шанхай в устье реки Янцзы расположен в 30° северной широты – как и Новый Орлеан
В 605–611 гг. н. э. в Китае построили Великий канал, который соединил реки Янцзы и Хуанхэ. Таким образом удалось соединить север страны с его бедными урожаями и благополучный юг, часто имеющий избыток риса. По словам британского историка Джона Кея, для Китая это событие «имело примерно такое же огромное значение, как строительство первых трансконтинентальных железных дорог для США».[296] Великий канал стал ключом к единению страны. Он облегчил северу завоевание юга во времена средневековых династий Тан и Сун, что в свою очередь помогло укрепить географическую основу аграрного Китая
А ведь учитывая резкие различия между Северным и Южным Китаем, разделение этих двух частей страны в эпоху раннего Средневековья, длившееся свыше 200 лет, могло приобрести постоянный характер, как это случилось с восточной и западной частями Римской империи.[297]
Конфуцианская доктрина, – пишет британский историк Джон Кей, – сформировавшаяся в эпоху Сражающихся царств и частично являющаяся реакцией на нее, предполагала твердый контроль гражданских в военных вопросах».[311] Среди «предметов гордости старого Китая», по словам Фэрбэнка, был «обоснованный пацифизм», поскольку одной из конфуцианских идей государства являлось «правление при помощи добродетели
Китай в состоянии прокормить 23 % населения планеты, имея в своем распоряжении всего 7 % пахотных земель, причем, как пишет Фэрбэнкс, «на каждый квадратный километр возделываемых земель в долинах и на равнинах приходится около 800 человек
что в мировой информационной среде, которую все больше лихорадит, романтаические устремления тибетского национализма не рассыплются в прах, а может, даже станут еще крепче
мнению Латтимора.[335] С большой долей вероятности центром сферы влияния процветающего района вдоль реки Меконг, объединяющего все страны Индокитая через сеть транспортных связей по рекам и автомагистралям, может стать город Куньмин в китайской провинции Юньнань. Местные дамбы обеспечивают электричеством Таиланд и другие государства в этом макрорегионе «демографической весны», то есть высокого естественного прироста населения. Потому что именно здесь, в Юго-Восточной Азии, где проживает 568 млн человек при 1,3 млрд китайцев и 1,5 млрд жителей Индийского субконтинента, находится «демографический пуп» нашей планеты.
Самая большая страна материковой части Юго-Восточной Азии – это Мьянма, государство слабое, но богатое природными ископаемыми, углеводородами и прочими ресурсами, которые так необходимы Китаю. Расстояние от бирманского побережья Индийского океана, где Китай борется с Индией за право заняться освоением территорий, до китайской провинции Юньнань менее 800 км
ползучая исламизация послужила причиной того, что за последние 20 лет Малайзию покинули 70 000 китайцев. И это при том, что в экономическом плане эта страна все больше втягивается в сферу влияния Китая и бо́льшая часть импорта идет из Поднебесной. Самих китайцев могут сколько угодно недолюбливать в Малайзии, но КНР уж очень большая страна, чтобы противостоять
Населенный преимущественно этническими китайцами, которые превосходят по численности этнических малайцев (соответственно 77 и 14 % населения), Сингапур отчаянно боится оказаться в вассальной зависимости от гигантского соседа, вследствие чего его правительство завязало в последние годы тесные отношения с Тайванем, проводя с ним совместные военные учения
В 1998–2001 гг. малайский и индонезийский экспорт в Китай «возрос почти в 2 раза». То же произошло с экспортом из Филиппин в 2003–2004 гг. Общий экспорт из всех стран АСЕАН в Китай в 2002–2003 гг. вырос на 51,7 %,
комментарий политолога Миршаймера из «The Tragedy of Great Power Politics» («Трагедии политики великих держав»): «Наиболее опасными государствами на международной арене являются сухопутные державы с большими армиями
ЕЩЕ ОДНО НАУЧНОЕ ОТКРЫТИЕ,ДОСТОЙНОЕ БРИТАНСКИХ УЧЕНЫХ
На протяжении последних лет китайские дипломаты приложили немало стараний, чтобы урегулировать существующие пограничные споры со странами Азии и другими соседями (среди которых Индия представляется бросающимся в глаза исключением[339]). Ввиду того что соглашения могут приниматься и не на условиях КНР, сам факт такого взвешенного подхода может свидетельствовать о высокоразвитом стратегическом мышлении. Китай подписал военные договоры с Россией, Казахстаном, Кыргызстаном и Таджикистаном
благоприятная (на сегодняшний день) обстановка на суше позволила Китаю заняться строительством большого флота и восстанавливать свои позиции в Тихом и, возможно, даже в Индийском океане
Китайцы вплоть до XIII в., возможно, никогда и не слышали о Формозе (Тайване), а заселили его только к XVII в., лишь после того, как там основали свои поселения португальцы и голландцы.[
НЕВОЗМОЖНО
Находясь лицом к лицу с «первой островной цепью», Китай, по словам сотрудников Колледжа ВМФ США профессоров Джеймса Холмса и Тоши Йошихары, получает в Тихом океане нечто вроде «Великой Китайской стены, только против Китая». Это хорошо организованная оборонительная линия, состоящая из союзников Соединенных Штатов, что-то наподобие сторожевых башен, растянувшихся от Японии до Австралии, которые позволяют наблюдать за Китаем и воспрепятствовать его доступу к океанским просторам. Китайские стратеги при виде этой карты впадают в ярость, вспоминая собственный флот и ситуацию, при которой он оказался загнанным в глухой угол.[343]
На такую «осаду» Китай реагирует довольно-таки агрессивно. Это может вызвать некоторое удивление, так как зачастую можно утверждать, что морская мощь обычно проявляется не в такой степени жестко, как сухопутная. Ведь ограниченность военно-морских сил состоит в том, что, несмотря на все свое высокоточное оружие, сами по себе они не могут занять значительную территорию на суше, а следовательно, как утверждается, угрозу свободе не несут. К тому же предназначение флота состоит не только в том, чтобы сражаться. Его самой важной задачей является защита торговых морских путей. И упор на морской мощи делается странами, не приемлющими больших жертв, которые бывают в войне на суше. Китай же, который в XXI в. будет оказывать значительное влияние на мировую политику преимущественно посредством военно-морского флота, должен проповедовать те же ценности, что и прочие морские империи в истории, такие как Венеция, Великобритания и США, а именно заботиться в первую очередь о сохранении мира на морях и свободе торговли. Но Китай этой стадии уверенности в себе еще не достиг
АЗИАТЫ-С ПОРУЧИК
ноябре 2006 г. китайская подлодка скрытно преследовала американский авианосец Kitty Hawk и провокационно всплыла на поверхность вблизи от него, на расстоянии торпедного залпа. В ноябре 2007 г. китайцы отказали ударной группе вместе с Kitty Hawk во вхождении в гавань Гонконга, несмотря на шторм (авианосец все-таки попал в порт Гонконга в начале 2010 г.). В марте 2009 г. сразу несколько китайских кораблей помешали работе исследовательского корабля США дальнего гидроакустического наблюдения Impeccable, курсировавшего в нейтральных водах за пределами 12-мильной зоны территориальных вод Китая в Южно-Китайском море
Эндрю Крепиневич из Центра стратегических и бюджетных оценок считает, что, какие бы сиюминутные технические трудности ни встречал Китай, он идет по пути «финляндизации» Юго-Восточной Азии.[344] Так, модернизируя собственные эсминцы, вынашивая планы насчет авианосца[345] или двух, Китай не покупает корабли без разбора, с мира по нитке. Действуя выборочно, Пекин строит четыре новых класса атомных и дизельных подводных лодок, вооруженных баллистическими или крылатыми ракетами морского базирования. По мнению Сета Кропси, бывшего помощника заместителя командующего ВМФ США, Китай в скором будущем может обладать подводным флотом бо́льшим, чем в США. Китайские ВМС, по заверениям Кропси, планируют ввести в действие систему наведения противокорабельных баллистических ракет. Эта система, в которой используются загоризонтные радиолокаторы, космические спутники, донные гидролокационные сети и оборудование для компьютерных войн, вместе с растущим подводным флотом будут в силах помешать беспрепятственному доступу ВМС США в наиболее значимые области западной части Тихоокеанского региона. К тому же Пекин, стремясь полностью контролировать прибрежную зону, совершенствует свои минно-тральные силы и приобрел у России истребители 4-го поколения Су 27 и Су 30, а также 1500 ракет класса «земля – воздух», развернутых теперь вдоль всего побережья. Более того, даже тот факт, что системы подземных оптико-волоконных кабелей китайцы прокладывают далеко на западе страны, вдали от зоны поражения ракетами с моря, свидетельствует о том, что в КНР исходят из агрессивной стратегии, предполагающей уничтожение символа американской мощи – авианосцев
АГРЕССИВНЫЙ БУНКЕР
ИЛИ КАБЕЛЬ
этом заключается суть политики любой державы: повлиять на поведение противника. Так происходит становление Поднебесной как морской державы. КНР через флот, военно-воздушные силы и ракетные войска демонстрирует планы строительства «Великого Китая».
, как независимость Тайваня. Среди всех «сторожевых башен морской Великой противокитайской стены», то есть «первой островной цепи», Тайвань в фигуральном смысле самая высокая и расположенная прямо по центру. Но если Тайвань вернется в лоно материкового Китая, то в два счета брешь в этой «морской Великой стене» будет пробита и морская «смирительная рубашка», которую она представляет, будет сброшена. Если Поднебесная сумеет объединиться с Тайванем, то китайский флот не только внезапно окажется в исключительно стратегически выгодной ситуации относительно «первой островной цепи», но и будет в состоянии без труда и в беспрецедентной степени проецировать свои усилия, особенно военную мощь, за пределы этой цепи. И хотя, когда говорят о мировом порядке, прилагательное «многополярный» употребляется сегодня довольно-таки часто, лишь присоединение Тайваня к материковому Китаю ознаменует возникновение действительно многополярного, в военном смысле, мира.
Согласно результатам исследования, проведенного Американским стратегическим исследовательским центром RAND в 2009 г., к 2020 г. США будут уже не в состоянии защитить Тайвань в случае нападения Китая
Китай окружает Тайвань не только тесным военным кольцом, но и делает все возможное, чтобы оказывать на него давление в экономическом и социальном плане. Так, 30 % торгового оборота Тайваня приходится на КНР, причем в Поднебесную уходит 40 % всего экспорта страны. Между материковым Китаем и Тайванем еженедельно осуществляется до 270 коммерческих авиарейсов. За последние 5 лет две трети тайваньских компаний, то есть около 10 000 предприятий, инвестировали средства в китайскую экономику. Между КНР и Тайванем существует прямое почтовое сообщение; кроме того, государства совместно проводят операции по борьбе с преступностью. С материка на остров ежегодно приезжает до полумиллиона туристов, а 750 тыс. граждан Тайваня по полгода проживают в материковом Китае. В общем и целом за год пролив между КНР и Тайванем пересекает до 5 млн человек
ЭТО НЕСОМНЕННО ПРИЗНАК АГРЕССИИ
Вместо прямого военного столкновения в Тайваньском проливе стоит подумать, как сделать цену такого конфликта непомерной для Поднебесной, чтобы китайцы сохранили функциональную независимость Тайваня до того момента, как сами не создадут либеральное общество, а США при этом смогли бы сберечь лицо в отношениях с союзниками. В этом отношении система противоракетной обороны Тайваня и 300 бомбоубежищ вместе с намерением администрации Обамы в начале 2010 г. продать Тайваню оружия на сумму 6,4 млрд долл. являются ключевыми факторами для оценки позиции США в Евразии в целом. Между прочим, цель провести демократические преобразования внутри самого Китая отнюдь не является несбыточной
Концепция усиления американского присутствия в Океании отражает компромисс между противостоянием с «Великим Китаем» любой ценой и одновременно признанием будущей доминирующей роли Китая в зоне «первой островной цепи», делая в то же время цену конфликта с Тайванем для Поднебесной непомерно большой. Американское присутствие в акватории «первой островной цепи» будет постепенно сворачиваться, хотя американские корабли и самолеты все равно сохранят возможность ее патрулирования. В то же время план Гаррета предусматривает рост присутствия ВМФ США в Индийском океане. Для достижения этого американцы не станут расширять имеющиеся базы, но будут внесены корректировки касательно «зон патрулирования». Расчет делается на военные соглашения с Сингапуром, Брунеем, Малайзией, а также с островными странами, разбросанными в Индийском океане, то есть Каморами, Сейшелами, Маврикием, Реюньоном, Мальдивами и Андаманскими островами. Частью этих островов управляют, прямо или косвенно, французы и индийцы, которые являются союзниками США. Это обеспечило бы свободу мореплавания и бесперебойность транспортировки энергоносителей в Евразии. По плану происходит смена акцентов: с существующих американских военных баз в Японии и Южной Корее на развитие баз в Океании, с целью уменьшения излишней нагрузки на Гуам, что позволит избежать скопления войск и техники в одном месте. В век уязвимых суверенитетов, на защите которых стоят вездесущие средства массовой информации, большие базы, которые подолгу находятся на чужих территориях, вызывают недовольство местного населения
крепкая хватка, которой американцы удерживают зону «первой островной цепи», начинает постепенно ослабевать. Местное население все нетерпимее относится к присутствию американских военных баз на своей территории, в то время как находящийся на подъеме Китай хоть во многом и пугает, все же является для большинства стран региона в экономическом плане крайне привлекательным. Все это может привести к осложнению двусторонних отношений США и их союзников в Тихом океане. Время для этого уже подошло
Как отмечал покойный историк Бертон Стайн: «В Средние века карта Индии захватывала центральные части Азии и Ирана, но в то же время связь между долиной Инда на северо-западе и югом полуострова у Ганга оставалась довольно условной».[369] Так же как сегодняшний Китай представляет собой триумфальный венец взаимосвязи степей Азии и пойм китайского «Хартленда», Индия веками находилась под влиянием высокогорных регионов, в которых ей еще только предстоит оказывать господствующее влияние (что, собственно, и отличает ее от Китая), и это значительно ослабляет страну.
Связь между субконтинентальной Индией и Юго-Восточным Афганистаном очевидна ввиду их соседства. Столь же глубокие взаимоотношения связывают Индию и со степями центральной части Азии и Иранским нагорьем. И Индия, и Иран делили горькую участь, подвергаясь нападениям монголов из Центральной Азии, притом что развитие иранской культуры, которому способствовали вторжения со времен Ахеменидов (VI–IV вв. до н. э.), привело к тому, что персидский был официальным языком в Индии вплоть до 1835 г.[370],[371] так как падишахи империи Великих Моголов в Индии XVI–XVII вв., по словам индийского историка Кавалама Паниккара, «стали олицетворением персидской культуры». Они «традиционно праздновали Навруз (персидский Новый год) и популяризировали персидскую технику в искусстве», – продолжает он.[372] В то же время урду – официальный язык в Пакистане, стране, занимающей северо-западную четверть Индостана, – испытал сильное влияние со стороны фарси (персидского), как и арабского. Да и письменность урду основана на арабско-персидской графике.[
Империя Маурьев была децентрализованной в плане управления, стоит лишь отметить, что географически центр ее располагался в долине Ганга, а к периоду правления внука Чандрагупты, Ашоки, существовало уже четыре региональных административных центра: Таксила – на северо-западе, у Исламабада, нынешней столицы Пакистана; Удджайн – на плато Малва, к западу от центральной части Индии; Суварнагири – в южном штате Карнатака – и Калинга – у Бенгальского залива, к югу от Калькутты
В I в. н. э. в Бактрии, там, где Северный Афганистан граничит с Таджикистаном и Узбекистаном, возникло Кушанское царство, индоевропейские правители которого завоевали земли от Ферганской долины, в демографическом сердце Азии, до Бихара – на северо-востоке Индии. Сама карта Кушана поражает воображение современного человека. Царство простиралось на территории центральной части Азии, включало территории Афганистана и Пакистана, равно как и бо́льшую часть долины Ганга в Индии. Кушанское царство, с одной стороны, проходит по речным долинам, а с другой стороны, пересекает горные хребты, то есть и подчиняется географической логике, и противоречит ей
Выбор Дели в качестве столицы диктовался в том числе и географией. Как пишет Фейргрив: «Синд и долина Инда, включая Пенджаб… представляли собой вход в Индию, к которому ведет достаточно узкий, около 250 км, проход между Великой Индийской пустыней (Тар) и Гималаями. На выходе из этого прохода и находится Дели».[380] Позади – исламский мир; впереди – индуистский. (Буддизм на тот момент практически исчез из Индии, своей колыбели, распространившись к востоку и северо-востоку.) На основании географических особенностей рельефа сложилось так, что на северо-западе у Индостана нет фиксированной границы, а лишь бесконечная череда перепадов высот, которые начинаются в Иране и Афганистане, а заканчиваются неподалеку от Дели
империя Моголов. Они энергично правили Индией и центральной частью Азии в 1526–1858 гг., после чего их империя быстро распалась
ПЕРЕУСЕРДСТВОВАЛИ,СЭР- УДИВИТЕЛЬНО БРЕДОВАЯ ФРАЗА (Котов М., перевод нa русский язык, 2015 Издaние нa русском языке. ООО "Издaтельскaя Группa "Азбукa-Аттикус", 2015)

На западе эту богатую событиями историю практически не знают, а индийская элита пропитана ею насквозь, до мозга костей. Когда индийцы смотрят на карту субконтинента, они видят в Афганистане и Пакистане к северо-западу, в Непале, Бутане и Бангладеш к северо-востоку сферы своего влияния, а в Иране, Персидском заливе, странах бывшего СССР в Средней Азии, в Бирме – критические «теневые» зоны. Не замечать эти страны для Нью-Дели значит не учить уроки истории и географии
Хоть и логично было бы представить реку Инд в качестве границы государства, Пакистан в действительности находится на обоих его берегах. В стране проживают четыре крупные этнические группы, таящие враждебность друг к другу. Каждая из них преимущественно занимает определенный район: пенджабцы – в Пенджабе – на северо-востоке, синдхи – в Синде – на юго-востоке, белуджи – в Белуджистане – на юго-западе и пуштуны – в бывшей Северо-Западной пограничной провинции (теперь Хайбер-Пахтунхва). Ислам должен был склеить государство, но получилось иначе. Даже по мере радикализации исламских группировок в Пакистане белуджи и сидхи продолжали видеть в государстве чужака, управляемого пенджабцами, в то время как пуштуны на северо-западе были больше втянуты в проталибанские политические игры в приграничных с Афганистаном районах. Без сильной армии, в которой преобладают пенджабцы, Пакистан мог бы и вовсе прекратить свое существование, уменьшившись до территории Пенджаба, с двумя полуанархическими регионами – Белуджистаном и Синдом,
Афганистан больше Ирака, и население его рассеяно по большей территории, но это не важно, так как 65 % населения страны проживает в пределах 60 км вдоль основных дорог, которые остались еще со времен средневековых караванных торговых путей. Таким образом, ключевыми для контроля из центра являются 80 из 342 районов страны. Афганистан более или менее поддавался управлению из центра еще со времен Ахмад-хана. Кабул, хоть и не всегда был центром власти, все время оставался центром разрешения конфликтных ситуаций, особенно в период между началом 1930-х и началом 1970-х, когда Афганистан жил в условиях умеренного и конструктивного правления конституционной монархии Мухаммеда Захир-шаха, наследника Ахмад-хана
это поможет создать Большой Пакистан, дав возможность Пакистанской межведомственной разведке (Inter-Services Intelligence, ISI) образовать нелегальную империю, состоящую из таких антииндийских террористических группировок
Китаем Индия столкнулась в вооруженном конфликте за спорную территорию в Гималаях всего полвека назад. Спорными считались два участка. Один из них находится в северо-восточной части Кашмира, известной также как Аксай-Чин, то есть на северо-западе Индии, а второй спорный район расположен в северной части современного штата Аруначал-Прадеш, что возле Бутана, – на северо-востоке Индии. Причем в Аксай-Чин боестолкновения происходили высоко в горах на высоте 4000 км. Причиной этого приграничного конфликта в 1962 г., в котором было убито 2000 человек и ранено 2774, стало восстание в Тибете в 1959 г. и предоставление Индией политического убежища далай-ламе, который бежал из Тибета после захвата китайцами этой страны. За 9 лет до этого Китай вторгся в Тибет и аннексировал его. Независимый или автономный, настроенный в некоторой степени проиндийски Тибет вызывал у китайцев сильное раздражение
Китай строит и модернизирует порты вокруг Индии: в Кьяукпью (Мьянма), в Читтагонге (Бангладеш), в Хамбантоте (Шри-Ланка), в Гвадаре (Пакистан). Всем этим странам Китай оказывает значительную военную и финансовую помощь, а также политическую поддержку
Китай на практике оказывается более организованным и лучше управляемым государством, несмотря на отсутствие демократии. Ежегодно Китай строит больше автомобильных дорог, чем существующее общее количество дорог в Индии. Индийские министерства по сравнению с аналогичными китайскими ведомствами имеют больше полномочий, но функционируют менее неэффективно. Китай могут сотрясать протесты, а Индию – сопровождаемые насилием восстания. Особенно стоит отметить деятельность наксалитов – вооруженных маоистских группировок в центральных и восточных регионах страны. В этом отношении актуальным остается описание Индии Фейргривом как «менее развитой» цивилизации, чем те, что ее окружают
Ближний Восток также находится в демографически молодом регионе, где 65 % населения младше 30 лет. В период 1995–2025 гг. население Ирака, Иордании, Кувейта, Омана, Сирии, Западного берега реки Иордан, сектора Газа и Йемена удвоится
население Саудовской Аравии, насчитывающее всего 28,7 млн человек, составляет менее половины жителей полуострова. Но ежегодный прирост населения Саудовской Аравии – это почти 2 %. Если такая тенденция сохранится, то всего за несколько десятилетий население страны удвоится, что неизбежно приведет к огромному перерасходу ресурсов, учитывая, что бо́льшую часть территории Саудовской Аравии занимают пустыни и полупустыни. Около 40 % саудовцев не достигли возраста 15 лет, и 40 % молодых мужчин Саудовской Аравии – безработные. Политическое давление в вопросах трудоустройства и образования со стороны такого молодого населения будет огромным
Сила Саудовской Аравии не в количестве населения, которое на самом деле является источником неприятностей, но в том, что она является мировым лидером по разведанным запасам нефти (36 млрд т), а также занимает 4-е место в мире по запасам природного газа (6,339 трлн куб. м
ваххабиты из Неджда считали паломничество к различным святым местам (за исключением хаджа к Каабе в Мекке) формой язычества
Главную опасность для Саудовской Аравии, с центром в Неджде, представляет Йемен. Хотя территория Йемена в 4 раза меньше территории Саудовской Аравии, его население почти такое же большое
Количество огнестрельного оружия в пределах границ страны достигает 80 млн единиц – почти по 3 штуки на каждого йеменца. Никогда не забуду, что американский военный эксперт сказал мне в столице Йемена Сане: «В Йемене более 20 млн агрессивных, хорошо вооруженных людей с коммерческим чутьем, которые еще к тому же очень трудолюбивы по сравнению со своими соседями из Саудовской Аравии. У него есть будущее, и оно до чертиков пугает правительство Эр-Рияда
Население Ирана, составляющее 73 млн человек, в 2,5 раза больше, чем население Саудовской Аравии, и является наряду с населением Турции и Египта наибольшим на Ближнем Востоке. Более того, Иран достиг впечатляющих успехов в снижении уровня прироста населения, уменьшив его до менее 1 %, причем только 22 % населения страны моложе 15 лет. Таким образом, население Ирана – не обуза, как в случае с населением Саудовской Аравией, а преимущество
Иран – третий в мире по запасам нефти (18 млрд т) и второй по запасам природного газа (27,5 трлн куб. м
береговая линия Ирана в Ормузском проливе составляет 2500 км. Следующая же по длине береговая линия ОАЭ составляет всего лишь неполные 1500 км. А еще территория Ирана омывается на протяжении почти 500 км Аравийским морем, на котором возле пакистанской границы находится порт Чахбехар
вторжение монголов в Иран, в ходе которого, по самым минимальным подсчетам, погибли сотни тысяч человек и была разрушена система орошения, канат,[406] оказалось настолько опустошающим из-за планов Персии на Среднюю Азию
ЕЩЕ ОДНО ОТКРЫТИЕ

Во дворце правителей персидской империи VI в. Сасанидов в Ктесифоне, к югу от современного Багдада, у подножия шахского трона были свободные места для императоров Рима и Китая, а также лидера центральноазиатских кочевников, на случай если эти правители явятся просить о милости царя царей.[407] Амбиции иранских правителей со временем не уменьшились, и в этом плане духовенство, в руках которого сегодня власть, очень похоже на покойного шаха

среда, 9 декабря 2015 г.

Скрытая традиция Ханна Арендт Нью-Йорк, май 1947 г.

Об империализме I Если рассмотреть непосредственные мотивы и первоочередные причины, приведшие в конце прошлого столетия к «scramble for Africa»" и тем самым к империалистической эпохе, в которой мы до сих пор живем, то легко можно прийти к заключению, что здесь — людям на смех, народам на позор — из мухи получился самый настоящий слон. Ведь в сравнении с конечным результатом — разорением всех европейских стран, крушением всех западных традиций, угрозой существованию всех европейских народов и моральным опустошением огромной части западного человечества — существование небольшого класса капиталистов, чье богатство подорвало социальное состояние их стран, а производственная мощность расшатала экономические системы их народов, что заставило их рыскать алчным взглядом по земному шару в поисках выгодных инвестиций для избыточного капитала, — поистине мелочь.
вместо того чтобы говорить о современной стадии империализма и оголтелом расизме, вести речь об империях вообще, об Александре Великом, о Римской империи или о благодеяниях, которые принес многим странам земли британский империализм именно в силу того, что эти страны не могли управляться однозначно империалистически, а контролировались английским парламентом и английским общественным мнением. Труднее понять тех, кто все еще верит в тот «экономический фактор» с его неизбежной «прогрессивностью», к которому империалисты апеллировали всякий раз, когда считали необходимым отменить какую-нибудь из десяти заповедей. Иногда они находят утешение в Марксе, который в свою очередь находил утешение в Гёте:
Но не плачь, из их печали Мы веселье извлечем.
Разве тысячи не пали Под Тимуровым мечом!*
 Но Маркса можно извинить тем, что он на самом деле знал лишь империи, народы покоряющие и народы покоренные, но не империализм, не высшие и низшие расы
Едва ли можно было предвидеть такое, когда это лжеучение, еще прикидываясь агнцем, проповедовало новый фетиш сверхбогатых — прибыль — или апеллировало к старому фетишу сверхбедных — счастью
То, что у приверженцев «пан»-движе-ний выступало как примат внешней политики, на самом деле уже было первой, пусть и робкой попыткой империализировать нацию, реорганизовать ее в инструмент опустошительного завоевания чужих территорий и истребительного подавления чужих народов.
Союз между капиталом и чернью стоит в начале всякой последовательно империалистической политики
В неотъемлемые права нормы прибыли продолжает верить лишь кое-кто из стариков в высших финансовых кругах всего мира, которых чернь, верящая только в расу, покуда терпит, так как уразумела, что в крайнем случае может рассчитывать на деятельную и финансовую помощь верующих в прибыль даже тогда, когда прибыли ждать явно не приходится, но есть шанс спасти остатки былых состояний. Ведь в союзе черни и капитала инициатива явно перешла к черни. Ее вера в расу одержала верх над дерзкими надеждами на сверхъестественную прибыль. Ее цинизм по отношению ко всем разумным и моральным оценкам подорвал и частично уже разрушил лицемерие, а тем самым основы капиталистической системы
коль скоро всякое лицемерие содержит еще и комплимент добродетели, то и настоящая опасность возникает, лишь когда притворство перестает функционировать
Процесс порождения черни капиталистической общественной и производственной системой был замечен весьма рано, все серьезные историки XIX века внимательно и озабоченно следили за ее численным ростом. Исторический пессимизм от Буркхардта до Шпенглера основывается главным образом на таких наблюдениях. Однако историки, с тревогой изучавшие феномен как таковой, не разглядели, что чернь нельзя идентифицировать с растущим рабочим классом, а тем более с народом; она с самого начала складывалась из отбросов всех классов. Из-за этого могло показаться, будто в ней как раз упраздняется разделение на классы и будто она — находясь вне расщепленной на классы нации — и есть народ («народное единство» на языке нацистов
Чего они не понимали, так это того, что чернь не просто отбросы общества, но отбросы, произведенные непосредственно им и потому неотделимые от него. Что они упустили из виду, так это постоянно растущий, красной нитью проходящий через девятнадцатое столетие восторг добропорядочного общества перед преступным миром, постепенное и неуклонное ослабление добропорядочного общества во всех моральных вопросах, его нарастающее пристрастие к анархическому цинизму своего отпрыска
Именно это чувство сопричастности, связывающее родителя с отпрыском и нашедшее свое классическое выражение еще в бальзаковских романах, прежде всех соображений экономической, политической и социальной целесообразности, и побудило в конце концов приличное немецкое общество в наше время сбросить маску лицемерия, однозначно стать на сторону черни и решительно сделать ее боевым авангардом в борьбе за свои собственнические интересы
Симпатия приличного общества к черни во Франции проявилась еще раньше, чем в Германии, и в конечном счете стала одинаково сильна в обеих странах; разве только Франция по причине тради- -ции Французской революции и недостаточной индустриализации страны породила очень мало черни
политическое мировоззрение черни, каким оно выступает в столь многих современных империалистических идеологиях, демонстрирует поразительное сходство с политическим мировоззрением буржуазного общества
То, что в новейшую эпоху делает нигилистические взгляды черни столь привлекательными, даже интеллектуально, для нового класса, — это принципиальное родство с ними, которое гораздо старше, чем сама чернь
Если рассматривать взгляды черни — или взгляды буржуазии, очищенные от всякого лицемерия, — на единственно чистом языке философских понятий, какой они пока нашли, то основные их аксиомы таковы.
1. Ценность человека есть его цена, которую назначает покупатель, а не продавец. Ценность — это то, что прежде звалось добродетелью; ценность определяется через «оценку остальных», именно большинство остальных, организованное в общество, назначает в общественном мнении цены по закону спроса и предложения.
2. Власть — это аккумулированное господство над общественным мнением, позволяющее отдельному человеку так устанавливать цены, так регулировать спрос и предложение, что они приносят выгоду власть имущему индивиду. Отношения между индивидом и обществом понимаются так, что индивид может признать свою выгоду в абсолютном меньшинстве обособления, но добиться и реализовать ее способен только при помощи большинства. Посему воля к власти — основная страсть человека; она регулирует отношения индивида и общества; к ней восходят все прочие стремления — к богатству, знанию, почёту
В стремлении к власти, как и в изначальном силовом потенциале все люди равны, ибо равенство людей зиждется на том факте, что каждый от природы наделен достаточной силой, чтобы убить другого. Слабость компенсируется хитростью. Равенство потенциальных убийц ввергает всех в одинаковую опасность, из которой возникает потребность в учреждении государства. Основа государства — потребность человека в безопасности, поскольку он чувствует принципиальную угрозу со стороны себе подобных.
4. Государство возникает путем делегирования власти (но не прав!). Оно получает монополию на убийство, а взамен предоставляет относительную гарантию, что ты не будешь убит. Безопасность создается законом, который является непосредственной эманацией монополии государства на власть (а не издается людьми в соответствии с человеческими представлениями о том, что хорошо и что плохо). Поскольку же этот закон есть итог абсолютной власти, человеку, живущему под ним, он представляется абсолютной неизбежностью. Перед законом государства, то есть перед аккумулированной и монополизированной государством властью общества, не стоит вопрос о справедливости и несправедливости, есть лишь абсолютное подчинение, слепой конформизм обывательского мира
5. Политически бесправный индивид, которому государственно-общественная жизнь являет себя в маске необходимости, неизбежности, приобретает новый и повышенный интерес к своей частной жизни и своей личной судьбе. Полностью лишившись каких бы то ни было функций в управлении общественными делами, касающимися всех граждан, индивид утратил свое исконное место в обществе и надлежащие взаимоотношения с окружающими людьми. Для оценки своего личного существования ему остается сравнение с судьбами других индивидов, а главной связью внутри общества становится конкуренция. После того как скрытый под маской необходимости ход общественных дел государства улажен, общественная жизнь конкурентов, которая в своем приватном содержании во многом зависит от внече-ловеческих сил, именуемых везеньем и несчастьем, надевает маску случайности. В обществе индивидов, которые от природы наделены равным силовым потенциалом и со стороны государства одинаково защищены друг от друга, лишь случайность выбирает успешных и возводит везучих на вершину".
* С возведением случайности в ранг последнего мерила смысла и бессмысленности собственной жизни возникает понятие обывательской судьбы, которое полностью развивается только в XIX веке. На нем зиждется новый жанр романа, который повествует только о судьбах, и упадок драмы, которая больше ничего не может изобразить в мире, лишенном действия, так как действующий в нем всегда покоряется необходимости или выигрывает от случайности. Роман же, в котором со времен Бальзака даже страсти, лишенные добродетели и порока, внешне преподносятся как судьбы, сумел внушить людям ту сентиментальную влюбленность в собственную судьбу, что в конце столетия, особенно после Ницше, сыграла такую большую роль в кругах интеллигенции. Посредством такой влюбленности пытались из бесчеловечности случайного вердикта вернуться к способности человека понимать и страдать — человека, который, пусть ничего уже собой не представляя, должен был статью крайней мере сознательной жертвой
Уступив свои политические права, индивид делегировал государству и свои общественные обязанности; он требует от государства, чтобы оно сняло с него заботу о бедных, точно так же, как требует от него защиты от преступников. Различие между бедняками и преступниками стирается; те и другие стоят вне общества. Неудачник лишен добродетели предков, а несчастный более не может апеллировать к совести христиан.
7. Индивиды, отпавшие от общества, неудачники, несчастные, мерзавцы опять-таки свободны от любых обязанностей перед обществом и перед государством, коль скоро оно о них не печется. Они снова ввергнуты в природное состояние и могут беспрепятственно следовать основному инстинкту власти, использовать, не заботясь о моральных заповедях, основную способность — умение убивать, — и тем самым восстановить фундаментальное равенство людей, которое скрывается обществом лишь по причинам целесообразности. А поскольку природное состояние человека определяется как война всех против всех, то априори предначертано возможное объединение деклассированных в разбойничью банду
Поскольку власть, по сути, представляет собой всего-навсего средство, а не цель, общество, основанное только на власти, в покое стабильности может лишь распасться; именно в упорядоченной безопасности обнаруживается, что оно построено на песке. Государство, желающее сохранить власть, должно стремиться к ее расширению, ибо лишь в постоянном расширении власти, в процессе самого накопления власти оно может сохранить свою стабильность
Подобное понимание неизбежной нестабильности сообщества, основанного на власти, находит сдое философское выражение в концепции бесконечного процесса. По мере необходимого и постоянного прироста власти этот процесс обязательно вовлекает в себя индивидов, народы и, наконец, человечество (вплоть до учреждения столь популярного ныне всемирного государства) — не важно, на пользу им или во вред.
III Именно этот процесс, последовательно вытекающий из абсолютизации власти, процесс беспредельно прогрессирующей аккумуляции власти и определяет идеологию прогресса («все больше, все дальше, все могущественнее») в конце XIX века и сопровождает возникновение империализма. Понятие прогресса в XVIII веке, сформулированное в дореволюционной Франции, было призвано критиковать прошлое, чтобы распоряжаться настоящим и определять будущее; согласно этому понятию, прогресс завершался с совершеннолетием человека, и с бесконечным процессом становления буржуазного общества его связывает лишь то, что оно исчезло в этом процессе, растворилось в нем. Ведь если бесконечному процессу становления, по сути, присуща неизбежность прогресса, то понятию прогресса восемнадцатого столетия присущи как раз свобода и автономия человека, которого прогресс освобождает от всех мнимых не-избежностей, чтобы человек жил по собственным законам
естественным образом возникает мания величия дельца-империалиста, которого раздражают звезды, потому что он не может их аннексировать
Оптимизм, основанный на идеологии бесконечного прогресса, в самом деле характерен для всего XIX века и сохранился даже на первых стадиях империализма, пока не грянула Первая мировая война. Для нас в этой связи важнее тяжкая меланхолия, вновь и вновь прорывающаяся из XIX века, печаль, которая омрачает его и которой чуть ли не все европейские поэты после смерти Гёте отдали дань в своих проникновенных и поистине бессмертных теориях. Их устами — устами Бодлера, Суинберна, Ницше, — а не устами идеологов прогресса или алчных до экспансии дельцов и непоколебимых карьеристов — говорит главное настроение эпохи, бездонное отчаяние, которое задолго до великой формулы Киплинга предугадывало, что «Большая Игра кончится лишь тогда, когда все умрут
Если человек признаёт этот непреложный ход вещей как свой собственный высший закон и подчиняется ему, то нельзя ожидать ничего иного, кроме гибели человеческого рода. Ибо только после гибели человеческого рода непреложный ход вещей может беспрепятственно и без угрозы со стороны свободы человека вершиться в том «вечном возвращении», которое, вероятно, и есть закон природы, не тронутой человеком, но человеку там места нет, он способен жить в природе, только изменяя ее
В эпоху империализма гоббсовская философия власти становится философией элиты. Она приобрела опыт и готова признать, что самая радикальная форма господства и обладания есть уничтожение. Это живая основа нигилизма нашего времени, когда суеверие «прогресса» сменилось столь же вульгарным суеверием «гибели», когда приверженцы автоматического прогресса, так сказать, в одночасье превратились в приверженцев автоматического уничтожения. Ныне мы знаем, что материалисты ликовали лишь по глупости
ничто не препятствует внешнеполитическим принципам империализма, который в самой умеренной своей форме ставил произвол бюрократов на место права, администрацию — на место правительства, а указ — на место закона, пока не решился — в самой последовательной своей форме — на систематическое истребление, на «административное массовое убийство» народов
Наше новое время научило нас принимать в расчет три категории нигилистов: во-первых, тех, кто осознанно или неосознанно верит в Ничто. Это — безобидные простаки, ибо сами не знают, о чем говорят. К их числу принадлежит большинство наших ученых, и они — самые безвредные из всех, ибо даже не подозревают пока, что верят в Ничто. Следующая категория — те, кто якобы некогда познал Ничто. Эти тоже безобидны, но не простаки, поскольку хотя бы знают, о чем говорят. Сочинители и шарлатаны в буржуазном обществе (лишь изредка к ним примыкает какой-нибудь философ) — их и так никто не принимает всерьез, даже если они высказываются столь же честно и однозначно, как поныне величайший из них, Лоуренс Аравийский. Далее идет третья категория, а это люди, вознамерившиеся создать Ничто. Они, конечно, тоже простаки, подобно верующим в Ничто, ибо сотворить Ничто не дано никому; но простаки далеко не безобидные. Более того, они способны — в тщетных усилиях создать Ничто — преумножать уничтожение. И делают это под восторженные одобрительные крики своих менее одаренных или менее бессовестных коллег, которые наяву видят осуществление собственных тайных мечтаний или глубоко личного опыта.
Ведь уничтожение — самая радикальная форма господства и обладания. Высказать это с той же грандиозной беззаботностью не отважился ни один философствующий поклонник власти после Гоббса, который полагал основой равенства людей возможность убивать. Общественная система, основанная преимущественно на обладании, на собственности, не может идти ни к чему другому, кроме окончательного уничтожения всякой собственности, ибо лишь тем, что уничтожаю, я определенно обладал на самом деле и на все времена. И лишь то, чем обладаю таким уничтожительным образом, я на самом деле определенно могу распоряжаться. Эту последнюю тайну власти буржуазное общество, к его собственному и нашему общему благу, так и не смогло ни постичь, ни по-настоящему принять, когда Гоббс ее предъявил
Чем крупнее поражения немецкой армии на фронте, тем сильнее дает себя знать победа политической стратегии нацистов, которую весьма неоправданно часто отождествляют с голой пропагандой. Главный тезис этой стратегии, постоянно обращенной в равной мере на «внутренний фронт», на сам немецкий народ, как и на его врагов, гласил, что никакой разницы между нацистами и немцами нет, что народ стоит за своим правительством сплоченно, что все надежды антигитлеровской коалиции на идеологически не-инфицированные группы народа, все призывы к демократической Германии будущего суть иллюзия. Следствием этого тезиса, естественно, является то, что нет никакого разделения ответственности> что немецкие антифашисты будут в той же мере задеты поражением, как и немецкие фашисты, и что союзные силы делали в начале войны различия лишь в целях пропаганды
Пока нацисты готовились к победе, террористические формирования оставались отделены от народа, а в войну это означает: от армии. Армию к террору не привлекали, и в подразделения СС все больше набирали испытанных людей, не важно какой национальности. Если бы в Европе удалось установить пресловутый новый порядок, мы бы увидели господство межъевропейской террористической организации под немецким руководством. Террор осуществлялся бы представителями всех европейских национальностей — за исключением евреев, — но был бы несколько дифференцирован по расовой принадлежности различных стран. Немецкий народ, естественно, тоже не избежал бы этой участи. Гиммлер всегда считал] что б Европе должна власт- вовать расовая элита, воплощенная в войсках СС, и этой элите надлежит остаться национально независимой.
Лишь поражения заставили нацистов отказаться от этой концепции и как будто бы вернуться к старым националистическим лозунгам. Сюда же относится и активная идентификация всего народа с нацистами. Для возможности грядущей подпольной работы важно, чтобы никто не знал, кто нацист, а кто нет, чтобы ни в коем случае не осталось внешних, видимых отличительных признаков, чтобы прежде всего победители убедились в том, что все немцы одинаковы
То, что беженцы из Германии, которые либо имели счастье быть евреями, либо вовремя успели подвергнуться преследованиям гестапо, были избавлены от этой вины, разумеется, не их заслуга. Поскольку они это знают и поскольку их даже задним числом охватывает ужас перед тем, что могло произойти, они-то и привносят во все дискуссии такого рода тот нестерпимый элемент уверенности в своей правоте, который в итоге — у евреев в первую очередь — может кончиться только вульгарным обращением их же самих к нацистским доктринам, да так давным-давно и случилось
один американский корреспондент изобразил в истории, построенной на вопросах и ответах, которые вполне достойны пера великого поэта:
Q. Did you kill people in the camp? A. Yes.
Q. Did you poison them with gas? A. Yes.
Q. Did you bury them alive? A. It sometimes happened.
Q. Were the vicüms picked from all over Europe? A. I suppose so.
Q. Did you personally help kill people? A. Absolutely not. I was only paymaster in the camp. Q. What did you think of what was going on? A. It was bad at first, but we got used to it.
Q. Do you know the Russians will hang you? A. (Bursting into tears) Why should they? What have I done? (PM, Sunday, Nov. 12, 1944.) Перевод.
Вопрос: Вы убивали людей в лагере? Ответ: Да. Вопрос: Отравляли газом? Ответ: Да. Вопрос: Закапывали живьем? Ответ: Иногда случалось. Вопрос: Жертвы поступали со всей Европы? Ответ: Думаю, да.
Вопрос: Помогали ли вы лично умерщвлять людей? Ответ: Никак нет. Я лишь заведовал лагерной финчастью.
Вопрос: Что же вы думали обо всем этом? Ответ: Поначалу было не по себе, но потом мы привыкли. Вопрос: Известно ли вам, что русские вас повесят? Ответ (со слезами): За что? Что я такого сделал
Для понимания той пружины в сердцах людей, что позволила встроить их в мащину массового убийства, нам мало проку от рассуждений о немецкой истории и о так называемом немецком национальном характере, о возможностях которого лучшие знатоки Германии еще 15 лет назад не имели ни малейшего понятия. Гораздо интереснее своеобраз: ный человек, который может похвастаться тем, что является гением организованного убийства. Генрих Гиммлер не принадлежит к интеллектуалам, которые происходят из сумеречной зоны меж богемой и мальчиками на побегушках и роль которых в образовании нацистской элиты неоднократно подчеркивали в новейшее время. Он не представитель богемы, как Геббельс, не сексуальный преступник, как Штрайхер, не извращенный фанатик, как Гитлер, не авантюрист, как Геринг. Он обыватель со всеми признаками респектабельности, со всеми привычками хорошего семьянина, который не обманывает жену и хочет обеспечить своим детям приличное будущее. И свою новейшую, охватывающую всю страну террористическую организацию он сознательно выстроил на допущении, что большинство людей не богема, не фанатики, не авантюристы, не сексуальные преступники и не садисты, а в первую очередь работяги и добропорядочные отцы семейств
Всякий раз, когда общество безработицей отнимает у маленького человека нормальное существование и нормальное самоуважение, оно готовит его к тому последнему этапу, когда он согласен взять на себя любую функцию, в том числе и «работу» палача. Один отпущенный из Бухенвальда еврей заметил среди служащих СС, которые вручали ему документы об освобождении, своего бывшего школьного товарища, но не заговорил с ним, только посмотрел на него. И под его взглядом тот вдруг сказал: «Ты должен понять — пять лет я был безработным; они могут делать со мной что угодно
идея человеческой общности, из которой нельзя исключить ни один народ и внутри которой ни за кем нельзя признать монополии на порок, является единственной гарантией того, что какие-нибудь «высшие расы» не уверуют в свою обязанность следовать естественному закону «права сильного» и истреблять «низшие нежизнеспособные расы» — пока в конце концов на исходе «империалистической эпохи» мы не окажемся на пути, где нацисты будут выглядеть сущими дилетантами-школярами. Проводить неимпериалистическую политику, сохранять нерасовые убеждения с каждым днем становится все труднее, потому что с каждым днем все яснее, сколь тяжкое бремя для человека — человеческое единство
Для чистоты эксперимента ассимиляции необходимо было также отказаться от всех так называемых еврейских свойств. Однако через отказ от свойств Кафка достиг изображения человека, поведение которого было ново и выходило далеко за пределы чисто еврейской проблематики. Намереваясь стать неотличимым, К. интересуется только тем, что свойственно людям вообще. Его воля нацелена лишь на то, что по праву полагается всем людям. Если захочешь описать его в двух словах, вряд ли можно сказать больше того, что он — человек доброй воли. Ибо он требует не больше, чем человеку полагается по праву, но и меньшим не удовольствуется никогда. Все его честолюбие не простирается дальше того, чтобы иметь «дом, должность, серьезную работу», жениться и «стать членом общины». Поскольку, как приезжий, он не располагает этими само собой разумеющимися жизненными благами, он не может позволить себе роскошь честолюбия. Он один — по крайней мере, так он говорит в начале повествования — должен бороться за минимум, за человеческие права, так, будто под ними понимаются максимальные, невыполнимые требования. И, желая лишь минимальных человеческих прав, он не может принять их в качестве «милостивого дара от Замка» — что было 85 Ханна Аренд т. Скрытая традиция бы гораздо удобней, — а настаивает на них как «на своем праве»-.
Как только жителям Деревни становится известно, что приезжий, занесенный сюда волею случая, пользуется особым покровительством Замка, их изначальное пренебрежительное безразличие превращается в почтительную враждебность, а их главным желанием становится — как можно скорее спровадить его в Замок: с такими важными господами лучше дела не иметь. Когда К. отказывается от этого, на том основании, что хочет быть свободным, тем более когда он заявляет, что предпочитает быть простым деревенским работником, а не «считаться жителем Деревни» под покровительством Замка, их поведение опять меняется в сторону презрения, смешанного со страхом, и это презрение отныне будет сопровождать все его поступки. При этом тревогу им внушает не столько факт его чужеродности, сколько необычность намерений этого чужака
Неустанны их попытки вразумить К. в его «невежестве» и незнании местных порядков. Они стараются внушить ему знание о мире и жизни, которого ему столь явно не хватает, рассказами о событиях, происходивших между жителями Деревни и Замка. И тут, к растущему ужасу К., выясняется, что той нормы, того чисто человеческого, тех человеческих прав, которые он считал столь естественными для других, вообще не существует
Деревня, до самых интимных подробностей своей жизни управляемая Замком и его служащими, подчиненная им вплоть до мыслей, давно поняла, что быть правыми или виноватыми — это «судьба», в которой ничего не изменить
Отныне ему должно быть ясно, что его намерение реализовать человеческое право — иметь работу, быть полезным, обзавестись семьей, стать членом общества — не зависит от «неотличимости». Желаемая им обыкновенность явно стала исключением, которое вдобавок даже не осуществить естественным образом. Все, что естественным, нормальным образом отдано в руки человека, в системе Деревни было коварно у него отобрано и теперь поступает извне — или, по Кафке, «свыше» — как судьба, как проклятие или как дар, в любом случае как непонятное событие, о котором можно рассказать, но проникнуть в смысл которого нельзя, поскольку сам человек к нему непричастен
Пока Деревня находится под властью обитателей Замка, в ней могут совершаться только судьбы; для человека, который исполнен доброй воли и хочет сам определить свою жизнь, там места нет. Простой вопрос о том, что хорошо, а что плохо, воспринимается жителями Деревни как строптивость, которой не справиться с «величием» событий, с величием власти Замка. Когда же у К. открываются глаза и он с презрительным возмущением говорит: «Так вот они какие, чиновники!»*, вся Деревня дрожит
Свобода парии бессмысленна, потому что лишена намерения, потому что в ней не предусмотрена воля человека устроить что-то в этом мире, по крайней мере собственную жизнь
На языке нашей скрытой традиции это означает, что ни земля, ни небо не спасут от истребления и что тебя могут прогнать с улиц и площадей, которые некогда были открыты для всех
сей крохотный замысел — реализовать человеческие права — именно в силу своей важности наиболее велик и наиболее труден для человека. Жить человеком среди людей можно только внутри народа — если не хочешь умереть «от измождения». И только народ — сообща с другими народами — может внести свой вклад в учреждение человеческого мира, созданного нами сообща на населенной нами всеми земле и подконтрольного нам
Прежде чем совершить самоубийство, Стефан Цвейг с той беспощадной точностью, какая только и порождается холодом подлинного отчаянья, подводит итог: что подарил ему этот мир и что он сделал с ним под конец. Пишет о счастье славы и позоре унижения. Пишет, как был изгнан из рая; райского сада просвещенного вкуса, где он вращался не столько в кругу единомышленников, сколько среди таких же баловней славы; райского сада бесконечного любопытства к мертвым гениям человечества — проникать в их частную жизнь, собирать как реликвии глубоко личные следы их земного существования составляло отраднейшую задачу бездеятельной жизни. Пишет, как вдруг столкнулся с реальностью, где наслаждаться более нечем, где баловни славы сторонятся или жалеют его и где утолять культурное любопытство к минувшему невозможно из-за постоянного невыносимого гула дурных новостей, злодейского грохота бомбардировок и бесконечных бюрократических унижений.
Ушел, навеки разрушен тот мир, где поколение «слишком рано даровитых, вечно грустных, вечно  нежных»" устроилось по-домашнему; тот парк для прогулок живых и мертвых, где избранники вкуса присягали на верность Искусству и чьи решетки отгораживали от профанного vulgus** непросвещенных надежней Великой Китайской стены
КВ глазах мальчика из буржуазной семьи, бегущего от защищенности родительского мирка, представитель богемы, каковой отличается от мальчика весьма существенными деталями: он редко и неохотно пользуется расческой и вечно не в состоянии расплатиться за чашку кофе, — воплощал собой бывалого, понатерпевшегося человека
Золотой век надежности» примечательным образом изменил расстановку сил на мировой арене. Невероятный прогресс всей промышленно-эконо-мической сферы привел к тому, что факторы политические неуклонно ослабевали, реальное же господство в международной игре захватили сугубо экономические начала. Власть стала равнозначна экономической мощи, которой и подчинились правительства. Вот почему юридически этим правительствам оставалось в конечном счете лишь выполнять представительские задачи и почему это представительство все сильней отдавало театральным и опереточным духом. При этом еврейская буржуазия — не в пример немецкой или австрийской — отнюдь не стремилась встать у кормила власти, в том числе экономической; она была довольна приобретенным богатством и счастлива той надежностью, залогом и гарантом которой ей виделся накопленный капитал. Все больше детей из обеспеченных еврейских семейств бросали коммерцию, не видя смысла в пустом накопительстве; их все неудержимей тянуло к культурным профессиям. Так за немногие десятилетия в Германии, как и в Австрии, огромная доля культурной жизни, газетного, книгоиздательского и театрального дела перешла в еврейские руки
коренившегося в глубинах мировоззрения, согласно которому — начиная с идеи поиска «прирожденного гения», «поэта во плоти» — жизнь обладает ценностью только постольку, поскольку проистекает в атмосфере славы, в самой гуще элиты избранных
Космополитизм этого поколения, странная национальность, в принадлежности к каковой оно расписывалось всякий раз, как только ему напомнят о его еврейском происхождении, — все это уже отчаянно походило на те злополучные паспорта, что дают право владельцу пребывать в какой угодно стране, кроме той, которая выдала паспорт.
В 1914 году интернациональный союз знаменитостей был впервые разогнан, в 1933-м — окончательно уничтожен.

ширазская роза» Цвейга превращается у Арендт в «ширахскую розу». Шираз — персидский город, знаменитый своими розами. Бальдур фон Ширах — немецкий партийный деятель, руководитель объединения гитлер-югенд

Господство бюрократии привело к тому, что толкование закона стало инструментом беззакония, причем хроническая недееспособность толкователей закона компенсировалась бестолковым автоматизмом в низших звеньях служебной иерархии, на которые были переложены, по сути, все решения
тем миром, который Кафка с такой отчетливостью изобразил как нестерпимо отвратительный, он разоблачал свое собственное сродство «мировому порядку», раскрывал, насколько тесно так называемая элита и авангард были связаны с этим мировым порядком. Саркастически-горькое замечание Кафки о ложной неизбежности и неизбежной лжи, которые вместе и составляют «божественность» мирового порядка
Поскольку жизнь и так неизбежно и естественно завершается смертью, конец ее всегда предопределен. Самый естественный путь — всегда путь гибели, и общество, которое слепо предается неизбежности законов, заключенных в нем самом, всегда может лишь погибать. Пророки — всегда провозвестники беды, поскольку предсказать катастрофу можно безошибочно. Чудо — это всегда спасение, а не погибель; ибо лишь спасение, но никак не гибель зависит от свободы человека и его способности изменить мир и естественный ход вещей
Слова тюремного капеллана в «Процессе» разоблачают тайную теологию и сокровенную веру чиновников как веру в неизбежность вообще, а чиновники в итоге есть функционеры неизбежности — как будто для приведения в действие гибели и порчи вообще нужны функционеры. Как функционер неизбежности человек совершенно избыточен там, где действует естественный закон прекращения, а поскольку человек выше природы, он тем самым унижает себя до инструмента активного разрушения. Ибо насколько верно то, что дом, построенный человеком по человеческим законам, обречен разрушению, как только человек его покинет, предоставив его естественной участи, настолько же верно, что мир, построенный человеком и функционирующий по человеческим законам, снова станет частью природы и будет обречен ужасной гибели, если сам человек решит снова стать частью природы — слепым, но работающим с высокой точностью инструментом законов природы.
Для этой взаимосвязи вещей довольно безразлично, верит ли одержимый неизбежностью человек в погибель или в прогресс. Будь прогресс действительно «неизбежным», действительно неотвратимым, надчеловеческим законом, в равной степени охватывающим все времена нашей истории, и окажись человечество пойманным в сеть этого закона, тогда нельзя было бы описать могущество и ход прогресса лучше и точнее, чем в следующих строках из «Тезисов по философии истории» Вальтера Беньямина:
«Лик ангела истории... обращен к прошлому. Где перед нами возникает цепь событий, там он видит только катастрофу, которая безостановочно громоздит руины и бросает их ему под ноги. Он и рад бы остановиться, разбудить мертвых и соединить обломки. Но из рая налетает буря, она запута лась в его крыльях и оказалась так сильна, что ангел больше не может их сомкнуть. Эта буря неудержимо рвется в будущее, к которому он повернут спиной, тогда как перед ним высится гора руин. То, что мы называем прогрессом, и есть эта буря».
Люди, среди которых живут герои Кафки, не имеют психологических свойств, поскольку они вообще не существуют вне своих ролей, вне своих должностей и профессий; и его герои не имеют психологически определяемых свойств, потому что они целиком и полностью заняты каждый своим намерением — выиграть процесс, добиться разрешения на жительство и на работу и так далее
Когда, например, в «Америке» возникает вопрос, не мог ли старший портье отеля по ошибке перепутать героя с кем-то другим, то портье отметает такую возможность на том основании, что он не был бы старшим портье, если бы мог обознаться; дескать, его профессия в том и состоит, чтобы не путать одних людей с другими. Альтернатива совершенно ясная: либо он человек, пораженный погрешимостью человеческого восприятия и сознания, либо он старший портье и может тем самым претендовать на сверхчеловеческое совершенство хотя бы в этой своей функции
все они действуют, исходя из предположения своей сверхчеловеческой универсальной компетентности.
Различие между обычной романной техникой и техникой Кафки состоит в том, что Кафка больше не описывает исконный конфликт функционера между его частной жизнью и его функцией. Он больше не останавливается на том, чтобы рассказать, как чиновная служба пожрала частную жизнь правого и виноватого или как его частная жизнь — семья, например, — вынудила его стать бесчеловечным и так нераздельно слиться со своей функцией, как разве что актер сливается со своей ролью на краткое время спектакля. Кафка сразу сталкивает нас с уже готовым результатом подобного развития, ибо для него имеет значение лишь результат. Заявка на универсальную компетентность, на видимость сверхчеловеческих возможностей — вот скрытый мотор, обслуживающий машинерию уничтожения, в которую попали герои Кафки, и отвечающий за бесперебойный ход того, что само по себе бессмысленно
Истина в Просвещении пропадает, более того: она уже не нужна. Важнее истины человек, который ее ищет. «Не истина, коей обладает некий человек... а искренние усилия, которые он приложил, чтобы понять эту истину, определяют ценность человека»1. Человек важнее истины, которая становится относительной из-за «ценности человека». Это человеческое открывается в толерантности. Всемерное господство разума — это всемерное господство человеческого, гуманного. Поскольку это человеческое важнее, чем все «обладание истиной», отец в притче о трех кольцах дает каждому сыну по кольцу, не говоря, какое из них подлинное, и подлинное кольцо тем самым пропадает
История не имеет доказательной силы для разума. Исторические истины случайны, разумные истины необходимы, а случайность от необходимости отделяет «безобразный широкий ров», прыгнуть через который означает «метабасис эйс алло генос»*: исторические истины вообще-то не истинны, даже если они хорошо засвидетельствованы, потому что как их достоверность, так и свидетельское их подтверждение всегда случайны: свидетельство тоже исторично. Исторические истины «истинны» — то есть всецело убедительны и обязательны — лишь настолько, насколько они подтверждают разумную истину
Случайность истории может быть задним числом облагорожена разумом; задним числом разум решает, что история, выявленная в откровении, идентична со здравым смыслом. История, выявленная в откровении, действует как воспитательница рода человеческого. В конце этого воспитания, которое мы переживаем как историю, стоит время «нового вечного Евангелия», которое делает ненужным всякое воспитание. В конце истории стоит ее прекращение; в конце все, что еще было относительно случайным, превращается в абсолютно необходимое. «Воспитание не дает человеку ничего, что он не мог бы иметь и из самого себя»; оно лишь ведет его к тому совершенству, которое, собственно, уже в нем заложено. История развивает разум до его самостоятельности, потому что откровение уже заключает в себе рассудок. Совершеннолетие человека — цель божественного откровения, равно как и человеческой истории
этому служит утверждаемая в Просвещении абсолютная автономия разума. «Самостоятельно мыслящие умы, — говорит Лессинг, — бывало, охватывали взором всю ниву учености и умели отыскать на этой ниве любую тропинку, если только ступить на нее заслуживало труда»4. Эта способность к самостоятельному мышлению лежит у Мендельсона в основе идеала образования; истинное образование питается не из истории и ее фактов, а именно их делает лишними. Преобладающим является авторитет разума, к которому каждый может прийти в одиночку и сам по себе. Мыслящий человек живет в абсолютной изоляции: независимо от всех остальных он находит истину, которая вообще-то должна быть общей для всех. «Каждый всю жизнь идет своим собственным путем... Однако мне не кажется, что в цели Провидения входило, чтобы с течением времени все человечество постоянно продвигалось вперед и совершенствовалось». Разум становится у Мендельсона еще более независимым от истории и никак не укоренен в ней; он недвусмысленно выступает против исторической философии Лессинга, против «воспитания человеческого рода, которое мой покойный друг Лессинг перенял от неизвестно какого исследователя истории человечества»5. По Мендельсону, знание истории еще не обязательно для образования; история только предлагает пищу для размышлений
Параллельно к пониманию власти истории над разумом стоит полемика против равенства всех людей. Чем глубже жизнь вовлечена в историю, тем сильнее она дифференцируется. Различие развивается из первоначального равенства. Чем старше народ, тем больше он отличается от любого другого16. Последовательность событий уже вызывает различие людей и народов. Разница заключается не в задатках, не в способностях, не в характере, она есть скорее неотменяемость всего содеянного челове ком, всего, что относится к прошлому, которое никуда не денешь
От евреев ожидается понимание их собственной исторической ситуации. Ожидание, исполнить которое им трудно, поскольку их существование в нееврейском мире полностью зависит от аргументации Просвещения — по преимуществу внеисторической. В борьбе за свою эмансипацию они вынуждены постоянно стремиться сделать «salti mortali», претендовать на присоединение одним махом; они не могут положиться на то, что «делается естественно», на «постепенное» развитие, поскольку не имеют в чужом мире того определенного места, с которого могло бы начаться определенное развитие

Пересмотренный сионизм I Результат пятидесятилетней сионистской политики воплотился недавно в резолюции, принятой самой большой и самой влиятельной секцией Всемирной сионистской организации. На своем последнем ежегодном съезде, проходившем в Атлантик-Сити в октябре 1944 года, американские сионисты, как левые, так и правые, единодушно поддержали требование о создании «свободного и демократического государства...[которое] будет включать в себя всю Палестину, единую и неделимую». Это поворотный момент в истории сионизма; он означает, что ревизионистская программа, решительно отвергавшаяся на протяжении столь долгого времени, в конце концов одержала победу. Резолюция, принятая в Атлантик-Сити, идет даже еще дальше, чем Билтморская программа (1942), по которой еврейское меньшинство предоставляло арабскому большинству права меньшинства. На этот раз арабы вообще не были упомянуты в резолюции, которая очевидным образом ставит их перед выбором либо добровольно отправиться в эмиграцию, либо превратиться в граждан второго сорта. Из этой программы становится очевидным, что раньше только оппортунистские мотивы мешали сионистскому движению заявить о своих конечных целях. Теперь оказалось, что, когда речь идет о будущем политическом устройстве Палестины, эти цели полностью совпадают с целями экстремистов*. Это смертельный удар по тем еврейским партиям в самой Палестине, которые постоянно выступали за необходимость понимания между арабским и еврейским народами. С другой стороны, это значительно укрепит позиции возглавляемого Бен-Гурионом большинства, которое под впечатлением множества несправедливостей, допускавшихся в Палестине, и ужасных катастроф в Европе сейчас настроено более националистически, чем когда-либо
Эта программа была подтверждена на Всемирной сионистской конференции, которая состоялась в Лондоне в августе 1945 года
британское правительство может завтра решиться на раздел страны, искренне полагая, что нашло действенный компромисс между требованиями еврейской и арабской сторон. Для британского правительства эта вера была бы тем более естественной, что такой раздел и в самом деле мог бы стать приемлемым компромиссом между проарабски и антиеврейски настроенной колониальной администрацией и довольно проеврейским общественным мнением в Англии: по всей видимости, таким образом молено было бы разрешить внутренние британские разногласия относительно палестинского вопроса. Однако просто нелепо думать, что дальнейший раздел такой маленькой территории, чьи нынешние границы уже являются результатом двух предшествующих разделов — первого, в результате которого отделилась Сирия, и второго, когда отделилась Трансиордания, — мог бы разрешить конфликт между двумя народами, и к тому же в такое время, когда подобные конфликты не находят решения на значительно больших территориях
Национализм, когда он верит лишь в грубую силу нации, явление довольно неприглядное. Но конечно, еще хуже национализм, который в силу необходимости и по общему признанию зависит от мощи чужой нации
завтрашний антисемитизм объявит, что евреи не только спекулировали на присутствии больших иностранных держав в этом регионе, но что они сами и организовали его, а следовательно, виновны в последствиях.
Большие нации, которые могут позволить себе вести игру, прибегая к политике силы, без труда пересаживаются из-за круглого стола короля Артура за покерный стол; но малые, не имеющие силы нации, которые решаются делать свои собственные ставки в этой игре и пытаются примкнуть к сильным игрокам, обычно кончают тем, что сами оказываются предметом торга. Евреи, пытающиеся «реалистично» участвовать в махинациях ближневосточной нефтяной политики, оказываются в неловком положении барышников, которые, питая страсть к торговле лошадьми, но не имея ни лошадей, ни денег, решают восполнить отсутствие того и другого, имитируя восхитительный крик, каким обычно сопровождаются эти шумные сделки
Со времен Герцля ответом на антисемитизм была полная покорность, открытое принятие антисемитизма как «факта» и, как следствие, «реалистическая» готовность не только вести дела с врагами еврейского народа, но и извлекать выгоду из пропаганды враждебного отношения к евреям
они в довоенный период вступили в переговоры с антисемитским польским правительством относительно эвакуации миллиона польских евреев, общие сионисты сами постоянно находились в контакте с правительством Гитлера в Германии по поводу переселения евреев в Палестину
Позицию ревизионистов, настроенных решительно антибританским образом, разделяют большинство палестинских евреев, испытавших на себе управление британской колониальной администрации, по крайней мере по причинам эмоционального характера. Кроме того, в этом их поддерживают многие американские сионисты, которые либо не доверяют британскому империализму, либо надеются, что не Великобритания, а Америка станет в будущем великой державой на Ближнем Востоке
сионистское движение было порождено двумя основными европейскими политическими идеологиями девятнадцатого века — социализмом и национализмом. Объединение этих двух, на первый взгляд противоречащих друг другу, доктрин в целом осуществилось задолго до возникновения сионизма: оно произошло во всех тех национальных революционных движениях малых европейских народов, которые в равной мере сталкивались как с социальным, так и с национальным угнетением. Но внутри сионистского движения такое объединение никогда не было достигнуто. Напротив, движение с самого начала оказалось расколото на социально-революционные силы, которые зародились среди восточноевропейских евреев, и стремлением к национальному освобождению, как оно было сформулировано Герцлем и его последователями в странах Центральной Европы. Парадокс этого раскола состоял в том, что если первое движение в самом деле было народным, вызванным национальным угнетением, то второе, порожденное социальной дискриминацией, стало политическим кредо интеллектуалов.
В течение долгого времени восточноевропейское движение имело такое сильное сходство с социализмом, понимаемым в толстовском духе, что его последователи почти что приняли социализм в качестве своей единственной идеологии. Те из них, кто исповедовал марксизм, считали Палестину идеальным местом для «нормализации» социальных аспектов жизни евреев, поскольку там создавались подходящие условия для еврейского участия в классовой борьбе, имеющей всеобщее значение, из которой еврейские массы до сих пор были исключены вследствие жизни в гетто: это должно было дать им «стратегическую базу» для будущего участия в мировой революции, а также будущем бесклассовом и безнациональном обществе (Ворохов). Те, кто был охвачен мессианскими чаяниями в их более восточном варианте, ехали в Палестину за своего рода личным спасением, которое они надеялись обрести в коллективном труде (А. Д. Гордон). Избавленные от позора капиталистической эксплуатации, они могли сразу и своими собственными силами реализовать идеалы, которые проповедовали, и построить новый социальный порядок, который в социально-революционных учениях Запада был лишь трудновоплотимой мечтой.
Национальная цель сионистов-социалистов была достигнута, когда они поселились в Палестине. Других национальных стремлений у них не было. Как бы абсурдно ни звучало это сегодня, они совершенно не подозревали о возможности национального конфликта с теми, кто в настоящий момент населяет Землю обетованную; им даже не приходило в голову задуматься о самом существовании арабов
Они бежали в Палестину точно так же, как мечтают бежать на Луну, стремясь оказаться там, где нет зла, присущего обычному миру. Верные своим идеалам, они обосновались на Луне, и необычайная сила их веры позволила им создать небольшие островки совершенной жизни.
Из этих социальных идеалов выросло движение халуцим и кибуцев. Участники этого движения, будучи незначительным меньшинством в странах, где они родились, сегодня представляют собой такое же меньшинство по отношению к палестинскому еврейству. Но им удалось создать новый тип еврея и даже новый вид аристократии, установившей новые ценности: искреннее презрение к материальному благополучию, эксплуатации и буржуазной жизни; уникальное соединение культуры и труда; строгое осуществление социальной справедливости внутри их небольшого круга; любовно-гордое отношение к плодородной почве, которая является делом их рук, а также удивительное отсутствие всякого стремления к личной собственности.
Какими бы великими ни были эти достижения, они не имеют сколь-либо заметного политического влияния. Пионеры были совершенно счастливы в пределах того небольшого круга, где они могли реа-лизовывать. свои идеалы для самих себя; они не задумывались об общей судьбе своего народа, и их мало интересовала еврейская или палестинская политика, порой они просто уставали от нее. Подобно всем настоящим сектантам, они очень старались убедить остальных в преимуществах своего образа ясизни, привлечь на свою сторону как можно больше последователей и даже воспитать еврейскую молодежь из стран диаспоры так, чтобы она пошла по их стопам. Но, оказавшись в Палестине и даже до того, как они попали туда, находясь под спасительной сенью различных молодежных движений, эти довольные собой идеалисты стали интересоваться только личной реализацией своих высоких идеалов, проявляя, как и их учителя, равнодушие к большому миру, не вступившему на путь спасения, каким представлялась жизнь в сельскохозяйственном коллективе. В каком-то смысле они и в самом деле были слишком порядочными для того, чтобы заниматься политикой, — лучшие из них боялись запачкать руки; но, ко всему прочему, ни одно событие еврейской жизни за пределами Палестины, если оно не означало прибытия тысячи новых иммигрантов-евреев, их совершенно не интересовало, ни один еврей, если только он в перспективе не мог оказаться иммигрантом, не вызывал их интереса. Поэтому политику они с радостью предоставили политикам — при условии, что им будут помогать деньгами, не станут вмешиваться в их социальную организацию и предоставят гарантии определенного влияния на образование молодежи
Когда наперекор естественному порыву всего еврейского народа сионистская организация решила вести дела с Гитлером, торговать немецкими товарами в обмен на благополучие немецкого еврейства, наводнив палестинский рынок немецкими товарами и тем самым сделав посмешищем бойкот товаров немецкого производства, она не встретила большого сопротивления в «национальном доме» евреев и меньше всего среди тамошней аристократии, так называемых кибуцников. Когда их обвиняли в том, что они ведут дела с врагом евреев и всего трудового народа, эти палестинцы обычно говорили, что Советский Союз тоже расширил свои торговые соглашения с Германией
Они неизменно подчинялись организации, которую тем не менее презирали, как презирали всех людей, которые ничего не производят и не живут плодами своего труда.  Так оказалось, что этот новый класс евреев, обладавших столь богатым новым опытом социальных отношений, не сказал ни одного нового слова, не выдвинул ни одного нового лозунга в обширной сфере еврейской политики
Будучи революционерами в своих истоках и по своей идеологии, они не высказали никакой критики еврейской буржуазии за пределами Палестины и не осудили роль еврейского капитала в политической структуре еврейской жизни. Они даже приспособились к филантропическим методам сбора средств, которым их научила сионистская организация, когда отправляла в другие страны со специальными миссиями. Среди круговерти конфликтов, существующих в сегодняшней Палестине, большинство из них стало преданными сторонниками Бен-Гуриона, который, в отличие от Вейцмана, действительно был выходцем из их рядов; многие из них, по старой традиции, просто отказываются голосовать, и только некоторые протестуют против того, что под руководством Бен-Гуриона, чьи ревизионистские симпатии решительно осуждались палестинским 180 Пересмотренный сионизм рабочим классом еще в 1935 году, сионистская организация приняла ревизионистскую программу создания еврейского государства.
Таким образом, социально-революционное еврейское национальное движение, начавшееся полвека назад с идеалов столь высоких, что даже не обращало внимания на конкретные реалии Ближнего Востока и царящее в мире зло, пришло — как и большинство подобных движений — к очевидной поддержке не только национальных, но и шовинистических требований, направленных не против врагов еврейского народа, а против возможных друзей и нынешних соседей
Как и его более известные современники, такие, как социализм или национализм, сионизм некогда вырос на живой основе подлинных политических страстей, и общая печальная судьба этих движений состоит в том, что они пережили породившие их политические условия и теперь, словно призрак!^ шествуют вместе среди руин нашего времени
Большинство так называемых ассимиляционистов никогда не желали полной ассимиляции и национального самоубийства: они воображали, что, совершая побег из подлинной истории в воображаемую историю человечества, нашли превосходный способ выживания. Точно так же сионисты бежали от реальных конфликтов в доктрину вечного антисемитизма, везде и всегда управляющего отношениями евреев и неевреев, доктрину, отвечающую за выживание еврейского народа
В отличие от своих восточных собратьев, эти западные сионисты вообще не были революционерами; они не критиковали социальные и политические условия своего времени и не восставали против них; напротив, они только хотели, чтобы их собственный народ располагал теми же самыми условиями, что и все остальные. Герцль мечтал о некоем великом переселении, когда «народ без страны» будет перемещен в «страну без народа»; но сам народ представляйся ему бедными/необразованными и безответственными массами («невежественным ребенком», как выразился Бернар Лазар в своей критике Герцля), которыми надо руководить и управлять сверху. О реальном народном движении Герцль заговорил только однажды, когда хотел напугать Ротшильда и других филантропов, чтобы вынудить их оказать ему поддержку
«Нация — это группа людей... объединенная общим врагом» (Герцль) — такова эта абсурдная доктрина, содержащая в себе только одну частицу истины, которая состоит в том, что многие сионисты в самом деле пришли к убеждению, будто они являются евреями благодаря врагам еврейского народа. Отсюда сионисты сделали заключение, что без антисемитизма еврейский народ не выжил бы в странах диаспоры, и поэтому они противились любым попыткам уничтожить антисемитизм в широком масштабе

новая доктрина национализма очень сильно повлияла на отношение сионистов к советским попыткам устранить антисемитизм, не устраняя евреев. Как утверждалось, в долгосрочной и даже краткосрочной перспективе это могло привести только к исчезновению русского еврейства. Надо признать, что сегодня мало что осталось от их враждебности, но она по-прежнему играет роль, пусть и второстепенную, в сознании того меньшинства, которое полностью примыкает к Вейцману и, следовательно, враждебно любому влиянию на Ближнем Востоке, кроме британского. Мы наблюдаем, скорее, новую симпатию к Советской России среди сионистов во всем мире. До сих пор она преимущественно основывалась на эмоциях, готовности восхищаться всем русским; но разочарование обещаниями Великобритании породило также широкую, хотя политически еще не сформулированную надежду увидеть, что Советский Союз принимает активное участие в будущем Ближнего Востока. Вера в неизменно дружеское отношение СССР к евреям в конечном счете не менее наивна, чем прежняя вера в Англию. Но и друзья, и враги в равной мере пренебрегли тем, чему каждое политическое и национальное движение должно в наше время уделять исключительное внимание, когда речь идет о России — а именно ее совершенно новому и эффективному подходу к разрешению национальных конфликтов, новой форме организации различных народов на основе национального равенства.
Поскольку антисемитизм считали естественным следствием национализма, то предполагалось, что он не может быть направлен против той части мирового еврейства, которая конституировала себя как нация. Другими словами, Палестина мыслилась как место, единственное место, где евреи могут избежать не нависти к евреям
сионисты отделяли себя от судьбы евреев во всем мире. Их доктрина о неизбежном упадке еврейской жизни в галуте, диаспоре по всему миру, способствовала тому, что в сознании ишува, населения в Палестине, развивалось все более отстраненное отношение к жизни остального еврейства. Вместо того чтобы стать политическим авангардом всего еврейского народа, палестинское еврейство культивировало дух замкнутости, хотя эта сосредоточенность на своих собственных делах маскировалась его готовностью принимать беженцев, которые должны были усилить его позиции в Палестине. Если ассимилированное еврейство западного мира пыталось игнорировать те прочные связи, которые всегда соединяли Ленинград с Варшавой и Варшаву с Берлином, а два последних города с Парижем и Лондоном и все их вместе с Нью-Йорком, и допускало существование уникальных, не связанных между собой условий для каждой страны, сионизм последовал их примеру, утверждая, что условия жизни в Палестине являются особыми и не связаны с судьбами евреев во всех остальных странах, и делая заключение, что условия ясизни евреев во всем остальном мире неблагоприятны
с тех самых пор, когда в 1890-е годы западная ветвь сионизма захватила политическое лидерство. Хорошо известно, что сам Герцль начинал переговоры с правительствами иностранных держав, неизменно апеллируя к их заинтересованности в том, чтобы избавиться от еврейского вопроса путем эмиграции евреев из их стран, известно также, как он раз за разом терпел неудачу, и по весьма простой причине: он был единственным, кто принял антиеврейскую агитацию за чистую монету. Именно те правительства, которые больше всего потворствовали преследованию евреев, были меньше всего готовы рассматривать его предложение всерьез; им трудно было понять человека, настаивавшего на том, что движение, которое они сами породили, носит спонтанный характер.
Еще большее значение для будущего имели переговоры Герцля с османским правительством. Османская империя была одним из тех национальных государств, основанных на угнетении малых народов, которые уже были обречены и которые в самом деле исчезли во время Первой мировой войны. Тем не менее Османская империя должна была заинтересоваться еврейскими поселениями исходя из того, что вместе с евреями на Ближний Восток проникал новый и полностью лояльный элемент, который, конечно, помог бы сдержать величайшую из угроз, нависшую со всех сторон над правительством империи: угрозу арабского восстания. Поэтому, получив в ходе этих переговоров телеграммы от студен^рв — представителей различных угнетенных национальностей, протестовавших против соглашений с правительством, по вине которого только что были вырезаны сотни тысяч армян, Герцль лишь заметил: «Это поможет мне на встрече с султаном».
Действуя именно в таком духе и следуя тому, что сделалось традицией, сионистские лидеры прервали переговоры с арабами уже в 1913 году, когда у них вновь появилась надежда склонить султана на свою сторону. Тогда один из арабских лидеров проницательно заметил: «Gardez-vous bien, Messieurs les Sionistes, un gouvernement passe, mais un peuple reste»*. (Эту и последующие ссылки на арабо-еврей-ские переговоры см. в статье М. Перлмана «Главы из истории арабо-еврейской дипломатии, 1918-1922» в «Jewish Social Studies», апрель 1944 года
сионисты продолжали искать покровительства великих держав, пытаясь получить их поддерлску в обмен на возможные услуги. Они понимали: то, что они могут предложить, должно совпадать с интересами иностранных правительств. В неизменно подобострастном отношении к британской политике, которое ассоциируется с непоколебимой лояльностью Вейцмана делу Британской империи на Ближнем Востоке, сионистов укрепляло то, что они полностью игнорировали новые империалистические силы. Хотя эти силы заявили о себе начиная с Й8о-х годов, они отчетливо проявились во всей своей сложности только в начале двадцатого столетия. Будучи представителями национального движения, сионисты могли думать только в национальных терминах, очевидно не осознавая того факта, что империализм был силой, разрушающей нацию, а потому для небольшого народа пытаться стать его союзником или агентом почти равносильно самоубийству. Они даже не понимали, что покровительство, оказываемое империализмом в своих интересах, на самом деле является столь же прочной опорой для народа, как веревка для повешенного. На возражения своих оппонентов сионисты отвечали, что британские и еврейские национальные интересы совпадают, а стало быть, это случай не покровительства, а союза. Довольно сложно понять, какие национальные, а не имперские интересы могли быть у Англии на Ближнем Востоке
сионистская рабочая партия повторяла справедливые, но совершенно неуместные аргументы о феодальном характере арабского общества, прогрессивном характере капитализма и общем подъеме уровня жизни в Палестине, который распространяется и на арабов. Насколько слепы бывают люди, когда оказываются затронуты их реальные или считающиеся таковыми интересы, показывает нелепый лозунг, который они использовали: хотя еврейский рабочий класс боролся за свое экономическое положение и за свои национальные цели, они всегда выступали под лозунгом Авода Иврит (еврейский труд), и нужно было заглянуть за эту вывеску, чтобы обнаружить, что главную угрозу для них представлял не просто арабский труд, а, по существу, авода зола (дешевый труд), и в самом деле представленный в лице неорганизованного и отсталого арабского рабочего
арабская враждебность растет год от года, а еврейская зависимость от британского покровительства стала такой настоятельной потребностью, что все это можно назвать несколько странным случаем добровольной и безоговорочной капитуляции

Фактическим результатом этой политики было возвращение нового движения к традиционным методам штадланут (заступничества), которые сионисты так сильно презирали и так яростно осуждали. Теперь и сионисты не находили лучшего места для занятия политикой, чем коридоры власть имущих, и более прочного основания для соглашения, чем услуги, которые они оказывали, действуя в иностранных интересах