ВОЗНИКНОВЕНИЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (июльский кризис 1914 г.), Н.П. Полетика, 1964

 

Тщательный анализ июльского кризиса 1914 г. приводит нас к следующим выводам о роли отдельных империалистических держав в развязывании войны и использованных ими для этой цели методах.

причиной того, почему империалистам удалось развязать первую мировую войну, являлась стремительность их действий. Война была развязана в течение 7—10 дней (23 июля — 4 августа). 

Австро-германский блок.

Получив известие об убийстве в Сараеве австрийского престолонаследника эрцгерцога Франца-Фердинанда, правящая верхушка Австро-Венгрии сразу же решила использовать это убийство для разгрома Сербии и захвата господствующих позиций на Балканах. Понимая, что поход против Сербии может привести к войне с Россией и даже вызвать мировую войну, австрийские организаторы войны решили обратиться к германскому правительству с запросом, поддержит ли Германия Австро-Венгрию в случае, если австрийский поход против Сербии выльется в конечном счете в войну с Россией и даже мировую войну. Вильгельм II и Бетман-Гольвег 5 и 6 июля заверили правительство Австро-Венгрии, что Германия будет стоять за Австро-Венгрию «как союзник и как друг», даже если дело дойдет до войны с Россией. Это заявление германского правительства явилось «карт-бланш» австро-венгерскому правительству на развязывание войны.

Объединенный совет министров Австро-Венгрии 19 июля, принял решение, что после победы Сербия должна быть разделена на части между Болгарией, Грецией и Албанией, а остаток территории Сербии оккупирован австрийскими войсками и поставлен в вассальную зависимость от Австро-Венгрии

стремясь всячески форсировать события и поставить державы Антанты перед совершившимся фактом — фактом войны между Австро-Венгрией и Сербией. С этой целью австро-венгерское правительство порвало 25 июля дипломатические отношения с Сербией и отозвало своего посланника из Белграда, 28 июля объявило войну Сербии и на следующий день начало бомбардировку Белграда

Если бы германское правительство не решило использовать сараевское убийство в качестве предлога для развязывания войны, то мировой войны в 1914 г. не было бы, так как Австро-Венгрия не решилась бы самостоятельно выступить против Сербии, за которой стояла Россия.

германское правительство не собиралось «сдержать Австрию», а лишь «максимально улучшить условия, в которых придется вести» мировую войну

Таким образом, после получения «карт-бланш» от Германии австро-венгерское правительство усвоило тактику непримиримого, упрямо последовательного развязывания войны без всякого старания замаскировать этот взятый курс на войну какими-либо дипломатическими приемами и процедурами, что не раз приводило в раздражение германского союзника, заботившегося о переброске ответственности за развязывание войны на державы Антанты

Получив утром 31 июля известие о всеобщей мобилизации в России, германское правительство использовало это сообщение для того, чтобы свалить ответственность за нападение на Россию и заявить народным массам Германии и всему миру, что Германия подверглась нападению и вынуждена к самообороне. Германская правящая клика, получив долгожданный предлог, чтобы форсировать военную развязку, объявила в 13 часов 31 июля «состояние угрозы войны», направила ультиматум царской России (с 12-часовым сроком для ответа) и Франции (с 18-часовым сроком), 1 августа объявила войну России и 3 августа — Франции.

Франко-русский союз. 

Царское правительство из предупреждений Грея Бенкендорфу 8 июля 1914 г., из предупреждения Карлотти 16 июля и телеграммы Шебеко, полученной в Петербурге 17 июля, знало, что Австро-Венгрия готовится к решительному выступлению против Сербии и что Грей даже предвидит возможность возникновения из сараевского убийства «всеобщей войны со всеми ее потрясениями». Но, будучи неуверенным в своих силах и не рискуя ввязаться в одиночку в войну против австро-германского блока ради сохранения империалистических позиций русского царизма и буржуазии на Балканах и на Ближнем Востоке, царское правительство вплоть до приезда в Петербург 20 июля французского президента Пуанкаре сохраняло позицию выжидания.

На совещаниях Пуанкаре и Вивиани с царским правительством, происходивших в Петербурге с 20 по 23 июля 1914 г., было достигнуто, по выражению Сазонова, «интимное соглашение» между Францией и Россией, в силу которого французское правительство дало тайное обещание царскому правительству поддержать Россию, если последняя вступит в войну с австро-германским блоком в результате выступления Австро-Венгрии против Сербии.

Имея это обещание французской правящей верхушки, царское правительство не без колебаний и сомнений оставило свою позицию выжидания и вмешалось в европейский кризис, готовясь вступить в войну с австрогерманским блоком, если Австро-Венгрия не согласится пойти на уступки и взять обратно из своего ультиматума Сербии часть наиболее агрессивных требований, затрагивающих империалистические позиции царской России на Балканах и на Ближнем Востоке

Непримиримость Австро-Венгрии, объявившей 28 июля войну Сербии, а 29 июля бомбардировавшей Белград, привела к тому, что царское правительство во имя своих империалистических интересов объявило 29 июля частичную, а 30 июля всеобщую мобилизацию, отлично сознавая, что Германия использует последнюю в качестве предлога для объявления войны России.

Руководство французской армии во главе с Жоффром форсировало события, требуя от правительства ряда мероприятий, способных лишь обострить кризис, — выдвижение войск прикрытия, всеобщая мобилизация и т. д.

Англия. 

Английские организаторы войны уже с 6 июля знали, что австро-германский блок решил использовать сараевское убийство для расправы с Сербией, что могло вызвать вмешательство России и Франции и мировую войну. Английские империалисты, терявшие в результате германской судостроительной гонки свое господство на море, были глубоко заинтересованы в скорейшем разгроме германского соперника и в силу этого стремились к тому, чтобы австро-сербский конфликт перерос в европейскую войну.

Предвидя, как развернутся события в ближайшем будущем, Грей (и другие английские организаторы войны) усвоил тактику провоцирования войны, стараясь создать у австро-германских дипломатов впечатление, что Англия останется в стороне от войны 

 Письмо царского посла Бенкендорфа из Лондона о его беседе с Греем 8 июля, говорившее, что Грей предвидит в конечном результате сараевского убийства мировую войну, явилось, как можно судить по опубликованным документам царских архивов, первым указанием из-за границы о том, что союзники, в данном случае Англия, оценивают положение как крайне серьезное и что следует ожидать нападения Австрии на Сербию. На вопрос Бенкендорфа: «В итоге... вы находите положение серьезным?»—Грей вразумительно ответил: «Волосы становятся дыбом при мысли о том, что из этого ужасного преступления (в Сараеве. — Н. П.) может внезапно возникнуть всеобщая война со всеми ее потрясениями».

Одновременно с этой тактикой «невмешательства» Грей подталкивал царскую Россию действовать решительно, советуя России возможно скорее объявить мобилизацию, как только Австрия начнет мобилизацию против Сербии, не ожидая вторжения австрийских войск в Сербию

Предложения посредничества, выдвинутые Греем (24 июля — посредничество четырех держав между Австрией и Россией, 26 июля — конференция четырех держав в связи с конфликтом между Австрией и Россией), имели целью дать возможность конфликту развиваться и углубляться, так как основное условие этих предложений посредничества состояло в том, что мобилизация в Сербии, Австрии и России может идти своим ходом (запрещались .лишь активные военные операции). По собственному признанию Грея, эти предложения посредничества делались для того, чтобы в период переговоров царская Россия могла выиграть время и уравнять сроки своей мобилизации со сроками австрийской и германской мобилизаций.

Требование Грея и других организаторов войны, выдвинутое Греем 27 июля, чтобы правительство приняло решение о вступлении Англии в войну на стороне Франции и России, было дезавуировано английским кабинетом огромным большинством голосов (11 против 4) при 4 воздержавшихся. Тем не менее «партия войны» в кабинете (Грей, Черчилль, Асквит, Холден) при содействии аппарата «Форин Оффис» и верхов военщины вела курс на втягивание Англии в войну, проводя мобилизацию и подготовительные к войне мероприятия на суше и на море как в самой Англии, так и в ее колониях. В решающие дни 1—3 августа, когда Германия вступила в войну, английские организаторы войны в кабинете Асквита при помощи закулисных неофициальных посредников (Вильсона, Максе, Джорджа Ллойда, Стида, генерала Раулинсона, Эмери, леди Эйлин Робертс и т. д.) связались с руководством консервативной партии и, обеспечив его поддержку своим военным планам, угрозой создания коалиционного либерально-консервативного кабинета, добились 3 августа отставки некоторых либеральных министров (сторонников нейтралитета Англии) и согласия большинства членов либерального правительства на вступление Англии в войну

В 1914 г. Германия, Австрия, Англия и Франция по разным причинам, изложенным выше, стремились форсировать войну, и только для России развязывание войны в 1914 г. было невыгодным. Она предпочла бы 1917 год 1914-му, но царская Россия была подчиненным членом Антанты

США

будучи жизненно заинтересован в разгроме своего самого опасного соперника и противника — Германии, стремясь, как показывает первая миссия полковника Хауза в Европу в апреле —июне 1914 г., стравить Антанту с Германией и подтолкнуть их к войне друг против друга, американский империализм не принял ...непосредственного участия в развязывании первой мировой войны.

11 октября 1914 г. американский посол в Англии Уолтер Пейдж писал своему другу, президенту США Вудро Вильсону: «Почти все правительства Европы обанкротятся, Германия исчезнет с моря, и через 10 лет будет трудно вспомнить, какой была Европа в предыдущие десятилетия. И тогда все будущее мира, более чем когда-либо, будет находиться в наших руках» Г

Правящие круги США с начала первой мировой войны, как свидетельствуют признания президента США Вильсона полковнику Хаузу, приняли решение не допустить победы своего главного и наиболее опасного противника— Германии над Антантой

По расчетам американских дельцов, война должна была ослабить военную и экономическую мощь не только Германии, но и Англии и создать для США возможность занять первое место в капиталистическом мире не только в промышленном отношении (это уже было достигнуто в 90-е годы XIX в.), но и в области мировой торговли, финансов, экспорта капиталов, в мировом морском транспорте, в отношении мощи на суше и на море, в отношении передела мира и перераспределения колониальной добычи — словом, война должна была сделать США, по расчетам американских дельцов, гегемоном земного шара.

Но эта цель не могла быть достигнута в условиях короткой, молниеносной мировой войны. Для американского империализма было существенно важно, чтобы мировая война была войной возможно более длительной, войной на истощение не только побежденного, но и победителя, 

Когда перевес сил оказывался на стороне Германии, США усиливали борьбу против подводной войны и увеличивали свою помощь Антанте, когда же перевес сил оказывался на стороне Антанты, США усиливали борьбу против объявленной державами Антанты блокады и облегчали этим пропуск кораблей с продовольствием и промышленным сырьем для Германии в порты Голландии и Скандинавских стран.

За годы своего нейтралитета США сделали крутой скачок в экономическом развитии. Промышленность Соединенных Штатов по важнейшим отраслям производства увеличилась в 1,5—2 раза, внешняя торговля неизмеримо возросла, значительная часть золотого запаса европейских стран перекочевала в сейфы американского казначейства и американских банков. США укрепили свои позиции на важнейших мировых рынках, в особенности в странах Латинской Америки и Азии, в результате вытеснения товаров Германии и стран Антанты. 

в апреле 1917 г. США вступили в войну с Германией, стремясь добиться поражения Германии, своего самого опасного конкурента, но сохранить после войны военную мощь Германии в таких размерах, чтобы Германия могла быть полезным противовесом притязаниям Франции и Англии на господство в Европе. Сохранение после мировой войны двух враждебных уравновешивающих лагерей в Европе обеспечивало для американского империализма свободу рук в Азии, Африке и на Тихом океане. Англия и Франция продолжали истощать свои силы в войне с Германией, все более попадая в политическую, финансовую и военную зависимость от США. Военная задолженность стран Европы Соединенным Штатам достигла к 1921 г. 15 млрд. долл. США действительно стали мировым банкиром и мировым кредитором

Геополитические соображение и союзнические обязательства

Мольтке, получив 29 июля отчет германского военного агента в Петербурге о его разговоре 27 июля с Сухомлиновым относительно частичной мобилизации России против Австрии, комментировал это известие в следующих выражениях (пометка Мольтке была опубликована лишь в 1937 г.): «Таким образом, Россия мобилизует военные силы, превышающие всю австрийскую армию. Следовательно, если между Австрией и Россией завяжется борьба до издания нами приказа о мобилизации, возможно, что Австрия будет разбита в силу подавляющего превосходства сил России плюс Сербия, плюс Черногория, пока мы еще не закончили нашей концентрации. Если Австрия будет выведена из строя до того, как мы сможем вмешаться, мы останемся в одиночестве перед русскими. Этого нам следует всемерно избегать, и это может случиться, если мы мобилизуемся чересчур поздно!!!»

Мольтке опасался еще больше, что будет потерян случай «великого решения» (превентивной войны, на развязывании которой германская военщина, как мы знаем, настаивала еще в 1905 г.) и что этот случай, представившийся германскому империализму в 1914 г., может не повториться.

Известия из Вены почти совпадали с этой оценкой итальянского правительства. Дюмен считал, что «Германия толкнула Австрию на агрессию против Сербии, для того чтобы иметь самой возможность вступить в борьбу с Россией и Францией в условиях, которые, как она считает, должны быть для нее наиболее благоприятными».

По мнению австрийского поверенного в делах в Петербурге Отто Чернина, «война, после того как с 1909 г. было упущено столько возможностей, была решена в выбранный Германией момент... через 3—4 года русские вооружения стали бы настолько мощными, что у нас не было бы никаких шансов».

2 сентября 1914 г. фельдмаршал Конрад сообщил Редлиху, что Германия «провоцировала войну с Россией и Францией, так как считала себя достаточно сильной». На возражение Редлиха, что именно объявление Австрией войны Сербии «привело камень в движение», Конрад ответил: «Все же война вызвана Германией». «Это говорит о том, — комментировал в дневнике свои впечатления от слов Конрада Редлих, — что наша нота Сербии получила непримиримую форму с согласия Берлина (может быть, даже по указке из Берлина)».

правящая верхушка Германии, агитируя за молниеносную войну, шла «ва-банк». Как заявил 5 августа 1914 г. Ягов итальянскому послу в Берлине Боллати, для разгрома Франции нужна скорость и этого лучше всего можно добиться проходом германских войск через Бельгию. «Лучше открытая враждебность Англии, чем ее нейтралитет, имеющий целью создавать всяческие препятствия»

.Узнав от Сазонова о предполагаемой частичной мобилизации, Пурталес мог только «протестовать самым серьезным образом против этих мер» и указать на опасность того, что «генеральные штабы возможных противников могут не согласиться пожертвовать преимуществом большей скорости по сравнению с Россией в мобилизации и будут настаивать на контрмерах».

.На намек австрийского поверенного в делах (в Петербурге.— Н. П.) графа Чернина, что австро-венгерское правительство, быть может, будет вынуждено искать на сербской территории вдохновителей сараевского покушения, Сазонов четко возразил: «Ни одна страна не страдала больше России от покушений, подготовленных на иностранной территории. Разве мы когда-либо претендовали использовать против какой-либо страны те методы, которыми ваши газеты угрожают Сербии. Не вступайте на этот путь: он опасен».

По словам Пурталеса, Сазонов утверждал, что поддержка великосербской пропаганды сербским правительством «никоим образом не доказана», что «вся страна не может нести ответственность за деяние отдельных лиц, что убийца эрцгерцога даже не сербский подданный».

Великосербская агитация Австрии выросла внутри (Австрии. — Н. П.), и порицание может быть обращено к Сербии не больше, чем Германия может считаться ответственной за великогерманскую, а Италия за итальянскую пропаганду, ведущуюся в пределах Австрийской империи».

Царское правительство отнюдь не собиралось вести войну в одиночку с австро-германским блоком и «таскать каштаны из огня» в интересах своих союзников. Ведь всегда могли найтись какие-либо «привходящие» и «непредвиденные» обстоятельства, которые «помешали бы» союзникам поддержать силой оружия выступления русского империализма.

Возможность предательства по отношению к России облегчалась тем, что в силу точных условий франкорусской военной конвенции русская мобилизация против Австрии, как указывает сам Пуанкаре, не влекла за собой обязательства Франции вступить в войну для поддержки России. Обязательство французского империализма выступить на защиту России возникало в силу точных условий франко-русской конвенции (ст. 1) только в том случае, если нападающей или «начинающей» стороной была Германия, а не царская Россия. Короче говоря, только германская мобилизация и при условии, если она предшествует русской, влекла за собой формальное обязательство французов поддержать Россию силой оружия.

Правда, в 1912 г. Пуанкаре дал обещание поддержать Россию даже в том случае, если она в силу осложнений на Балканах будет вынуждена сама начать войну. Но это были обещания, данные в частном разговоре и не принявшие форму какого-либо акта. Что касается английских правящих кругов, то их позиция в случае европейского конфликта, созданного военным выступлением России, хотя бы мобилизацией армии, была еще менее ясной.

Все эти обстоятельства требовали от царских дипломатов величайшей осторожности. Мысль, а вдруг предадут, а вдруг выдадут на поток и разграбление, висела над их головой подобно дамоклову мечу в течение июльского кризиса 1914 г., отравляя, можно сказать, каждую минуту их дня и ночи, тем более что очень недавнее прошлое, связанное с боснийским кризисом 1908—1909 гг., оставило им в этом отношении незабываемый урок.

Империалистические позиции царизма на Балканах не выдержали бы вторичного удара подобного' тому, который был нанесен им аннексией Боснии — Герцеговины в 1908 г. Но в то же время царские дипломаты прекрасно понимали, что поддержка Сербии могла привести к войне с австро-германским блоком. И здесь снова вставал роковой вопрос: а поддержат ли союзники?

Необычным в визите Пуанкаре являлось то, что поездка его в Россию была предпринята две недели спустя после сараевского убийства, когда французские правящие круги из предупреждений своих дипломатов и Грея были достаточно осведомлены о том, что австрийская правящая клика готовит нападение на Сербию.

Поэтому поездка Пуанкаре в такой серьезный момент имела специальную цель — обсудить со своим союзником создавшуюся обстановку. Косвенным подтверждением специальных целей поездки является тот факт, что парижские газеты усиленно подчеркивали важность ее в «настоящий момент», т. е. после сараевского убийства. 

С протестом против поездки Пуанкаре выступил в палате депутатов и лидер социалистической партии Жан Жорес 

Что же говорил Пуанкаре Николаю II? Об этом еще до сих пор нет точных сведений из первоисточника. Пуанкаре, по-видимому, унес в могилу содержание советов, данных им Николаю II, и никакие нападки публицистов и историков не смогли при жизни вырвать у него признания. Жорж Луи цитирует слова Мильерана: «Я спрашивал Пуанкаре: «Но что же ты говорил русским?» Я никогда не мог заставить его сказать» .

Сам Пуанкаре 14 июля, накануне своего отъезда в Россию, заявил председателю французской палаты депутатов Дешанелю: «Мне будет немало труда убедить русских». По мнению Дешанеля, Пуанкаре хотел сказать: «Убедить их, что нужно выступить».

Сам Палеолог был настроен весьма воинственно. Ожидая в кабинете Шиллинга ухода Пурталеса, он указал, что «никогда положение наше не было лучше, потому что между нами царит полное согласие, и это не просто суждение посла, а мы имеем четыре очень важных документа последнего времени, которые об этом свидетельствуют». На удивленный вопрос Шиллинга, «каковы же эти 4, по-видимому, ему неизвестных документа столь крупной важности, что перед ними должна остановиться Германия, если бы даже она и хотела начать войну для поддержания своей союзницы Австрии», Палеолог указал на речи, которыми обменялись Николай II и Пуанкаре в Петергофе и на броненосце «Франс».

Господин Сазонов заявил, что теперь, после ультиматума, ему это, собственно, вовсе не интересно: «Вы хотите войны и сожгли свои мосты».

Я ответил, что мы наиболее миролюбивая нация в мире и все, что мы хотим, — это обеспечить нашу территорию от революции и нашу династию от бомб. «Видно, как вы миролюбивы, раз вы поджигаете Европу», — сказал Сазонов».

в присутствии пришедших Бьюкенена и Палеолога принял болгарского посланника генерала Радко Дмитриева. Сазонов заявил Радко Дмитриеву, что если Австрия останется неумолимой, то Россия не позволит уничтожить Сербию. Болгария должна сохранить нейтралитет. Бьюкенен сказал Дмитриеву, что война почти неизбежна, а Палеолог заявил, что Франция, приведенная в негодование австрийским ультиматумом, в случае необходимости поддержит Россию всей своей мощью \

Во французском генеральном штабе отлично знали, что Германия не может ждать, что в случае войны на два фронта — против Франции и царской России — ее крупнейшим шансом является возможность использовать быстроту своей мобилизации по сравнению с русской и разбить своих противников поодиночке. Поэтому французским организаторам войны следовало только ждать, мобилизоваться и ждать, ибо последующие события наступали автоматически.

В канун первой мировой войны положение на море было таково, что дальнейшее промедление делало войну игрой «ва-банк». Предпринятая в 1912 г. английским адмиралтейством передислонация своих морских сил ввиду роста флотов австрогерманского блока могла обеспечить защиту интересов Англии в Средиземном море только до 1915 г., а превосходство французского флота над объединенным австрийским и итальянским — лишь на 1914 г. Мало того, осенью 1914 г. заканчивалось сооружение и предстояла передача Турции дредноутов, строившихся в Англии. К весне 1915 г. австрийский флот должен был иметь не менее 4 дредноутов, итальянский — от 5 до 6. Французский флот уже не мог оборонять Средиземное море, и для поддержания превосходства Антанты в этом районе была необходима отправка части английских военных судов дредноутного типа из Северного моря обратно в Средиземное. Это уменьшало превосходство английского флота над германским в Северном море и, следовательно, делало исход возможной «генеральной битвы» между английским и германским флотами сомнительным.

для английского империализма сухопутная победа над Германией сохраняла свою ценность только в том случае, если английский флот оставался целым и невредимым, т. е. если сохранялась в целости база морского могущества Англии. Оттяжка же войны еще на несколько лет, увеличивая шансы Антанты на разгром Германии на суше, уменьшала в то же время шансы самой Англии на морскую победу и на сохранение своего морского могущества. Антанта являлась временной «кооперацией интересов», участники которой лишь на время объединились перед лицом наиболее главной «германской опасности». Разгром Германии сразу же возрождал все противоречия внутри Антанты и при потере Англией своего морского превосходства ставил английский империализм даже в случае победы над Германией в тяжелое и опасное положение.

. «Наши усилия,— заявил Бетман-Гольвег Гошену, — для сохранения мира не прекращаются. Если же в результате нападения России на Австрию и вытекающих отсюда для нас союзных обязательств, к нашему величайшему сожалению, станет неизбежным мировой пожар, то мы надеемся, что Англия останется его зрителем. Насколько мы можем судить по английской политике, она, учитывая европейское равновесие сил, не хотела бы допустить разгрома Франции. Но последнего мы никоим образом не имеем в виду. Мы могли бы уверить английский кабинет при условии его нейтралитета, что в случае победоносной войны мы сами не преследуем территориальных приобретений за счет Франции в Европе. Далее, мы могли бы уверить его в том, что будем уважать нейтралитет и целостность Голландии до тех пор, пока они будут уважаться нашими противниками. Что касается Бельгии, то мы не знаем, к каким контрмерам могло бы вынудить нас выступление Франции в случае войны. Но при условии, что Бельгия не станет на враждебную сторону, мы и в этом случае были бы готовы дать заверения, что целостность Бельгии по окончании войны не будет затронута».

в этом нарушении бельгийского нейтралитета Германией не было ничего непредвиденного и неожиданного ни для самой Германии, ни для Антанты. 

С бельгийским нейтралитетом в случае европейской войны одинаково не считались ни в Берлине, где были достаточно известны первоначальные планы высадки английского экспедиционного корпуса на бельгийской территории, ни в Лондоне и Париже, где достаточно хорошо знали сущность плана Шлиффена, и Бельгия это отлично знала.

Все значение бельгийского нейтралитета и для Антанты, и для австро-германского блока заключалось в том, кто первый нарушит нейтралитет. В Лондоне и Париже с 1905—1906 гг. определенно рассчитывали на то, что Германия первая нарушит бельгийский нейтралитет, и в соответствии с этим строили свои планы войны с Германией. Но, как свидетельствуют мемуары маршала Жоффра, военные выгоды от нарушения бельгийского нейтралитета самой Францией до того, как нарушит его Германия, прекрасно учитывались и французским министерством иностранных дел.

Поэтому «ошибка» Бетмана-Гольвега заключалась скорее в другом, а именно в той ничтожной с английской точки зрения цене, какую германское правительство предлагало Англии за сохранение последней нейтралитета в европейской войне. Вторая «ошибка» Бетмана-Гольвега заключалась в отсутствии ясного представления о том, какой степени остроты достигли англо-германские противоречия, делавшие неизбежной войну между Англией и Германией даже при менее удобном предлоге, чем нарушение бельгийского нейтралитета.

Англии за нейтралитет обещали: 1) не брать французских территорий в Европе и 2) заключить после войны общий договор о нейтралитете

Лорд Лореберн, лорд-канцлер в кабинете Асквита с 1906 по 1912 г., дал в своих мемуарах следующее казуистическое обоснование отношения Англии к вопросу о нейтралитете Бельгии 

Вечный нейтралитет Бельгии был установлен ст. 7 и 25 договора об учреждении Бельгийского королевства, заключенного в Лондоне 15 ноября 1831 г. и подписанного Россией, Австрией, Великобританией, Пруссией и Францией.

Согласно ст. 7 этого договора Бельгия признавалась «независимым и вечно нейтральным государством»; согласно ст. 25 Россия, Франция, Австрия, Англия и Пруссия давали гарантию нейтралитета Бельгии. Но договор 1831 г. не был признан Голландией. 19 апреля 1939 г. между Голландией и Бельгией был заключен договор, по которому Голландия признавала Бельгию вечно нейтральным государством, но в текст этого договора не была включена статья о гарантии нейтралитета Бельгии. Одновременно с заключением этого договора державы-гаранты 19 апреля 1839 г. подписали в Лондоне особый протокол, в котором признавали обязательными для себя условия голландско-бельгийского договора 1839 г. и объявляли договор 1831 г. потерявшим силу.

Отсюда Лореберн делал вывод, что в силу аннулирования договора 1831 г. обязательства гарантии вечного нейтралитета Бельгии также аннулированы. Поэтому, по мнению Лореберна, не существует никакой гарантии, которой обязалась бы Англия по отношению к Бельгии.

Эта юридическая конструкция бельгийского нейтралитета, дававшая английскому правительству выход из затруднительного положения, если бы оно нуждалось в предлоге, для того чтобы не воевать, не является досужим измышлением юриста. В Англии правительство отлично учитывало шаткость и неопределенность своих обязательств по договору 1839 г. Только этим можно объяснить тот факт, что в 1870 г., с началом франкопрусской войны, Англия обратилась к обеим сторонам с предложением заключить дополнительную конвенцию с каждой из них о* соблюдении независимости и нейтралитета Бельгии. Но этот договор был заключен лишь на срок франко-прусской войны и терял свою силу спустя 12 месяцев после ратификации мирного договора между Францией и Пруссией. После этого срока вступал в силу договор 19 апреля 1839 г., который английские политические деятели, как показывают рассуждения лорда Лореберна, могли понимать и толковать как угодно сообразно своим желаниям и выгоде.

К тому же договор 1839 г. для Англии мог быть всегда объявлен необязательным, так как он никогда не был представлен на обсуждение английского парламента и, следовательно, никогда не подвергался ратификации. Между тем согласно английскому конституционному праву все международные договоры, заключенные «правительством его величества», имеют силу лишь после ратификации их парламентом. Сам Грей неоднократно подчеркивал Камбону важность этой стороны вопроса. В смысле обязательств договор 1839 г. был для Англии только «клочком бумаги», «технической конвенцией», менее обязательной, чем, например, англо-французская морская конвенция 1912 г., от обязательств по которой для Англии Грей отрекся 2 августа 1914 г. самым недвусмысленным образом.

Еще в 1887 г. в связи с угрозой европейской войны со стороны Германии и возможностью прохода германских войск через территорию Бельгии для вторжения во Францию влиятельные английские газеты (официоз премьер-министра Англии лорда Солсбери «Стандард». органы консерваторов «Морнинг пост» и «Спектэтор», влиятельнейший орган либералов «Пэл Мэл газетт», редактировавшийся в эти годы известным английским журналистом В. Т. Стэдом) наперебой доказывали, что нет и не существует в природе никакой гарантии Англией бельгийского нейтралитета, ввиду того что договор 1831 г. аннулирован, а в договоре 1839 г. не содержится никакой гарантии нейтралитета Бельгии, что проход германских войск через территорию Бельгии имеет временный характер и не равносилен оккупации. Словом, Англия не имеет обязательств защищать нейтралитет Бельгии и может ограничиться лишь протестом, не вступая «в ужасную войну», и считать себя освобожденной от всяких обязательств по защите нейтралитета Бельгии в случае нарушения его другими державами — участницами договоров 1831 и 1839 гг.1

Но это был 1887 год, когда Германия не вела ожесточенной борьбы с Англией за мировое господство и германский флот не угрожал английским берегам. К 1914 г. положение, как известно, было иным.

«Если война вспыхнет, — говорил он, — то мы (Англия) рано или поздно будем втянуты в нее, но если мы с самого начала не примкнем к Франции и России, то сделаем войну более вероятной и не сыграем «красивой роли»».

Это был намек на «обязательство чести» Грея (1905 г.), на письма Камбона — Грея (1912 г.), англо-французскую морскую конвенцию (1912 г.) и пр., словом, вежливый дипломатический намек на «коварный Альбион», который в течение ряда лет подготовлял Антанту как инструмент войны против Германии, подталкивая союзников, а теперь когда наступила решительная минута, хочет увильнуть от обязательств со своей стороны.

«Уже прошло время, — писал Эйр Кроу на полях телеграммы,— когда можно было добиться поддержки французов в усилии сдержать Россию.

Ясно, что Франция и Россия решились принять вызов, брошенный им. Что бы мы ни думали о правоте австрийских обвинений против Сербии, Франция и Россия считают, что они (т. е. австрийские обвинения)—предлог и что окончательно завязан более крупный спор Тройственного союза против Тройственного согласия.

Я думаю, для Англии было бы неполитично, если не сказать опасно, попытаться оспаривать это мнение или стараться затемнить ясность спора путем представлений в Петербурге или Париже.

Самое важное — абсолютно или нет Германия решилась добиться этой войны сейчас. Есть еще шанс и возможность заставить ее поколебаться, если ее можно будет заставить поверить, что в войне Англия выступит с Францией и Россией.

Я могу указать лишь один действительный путь, для того чтобы привести германское правительство к этому решению, абсолютно не связывая нас окончательно в настоящей стадии (конфликта. — Н. П.). Если с началом мобилизации Австрии или России правительство его величества отдаст приказ перевести весь наш флот на явно военное положение, то это может заставить Германию ясно понять серьезность опасности, которой она подвергается в случае участия Англии в войне.

Было бы правильно, предполагая, что такое решение будет сейчас принято, осведомить о нем французское и русское правительства, и это опять-таки будет лучшим, что мы можем сделать для предотвращения крайне серьезной ситуации, которая может создаться между Англией и Россией.

Трудно не согласиться с г-ном Сазоновым, что раньше или позже Англия будет втянута в войну, если последняя вспыхнет. Мы не выиграем ничего, не решив, что нам делать в тех обстоятельствах, которые могут впоследствии создаться.

Если вспыхнет война и Англия останется в стороне, может случиться одно из двух:

а) либо победят Германия и Австрия, они раздавят Францию и унизят Россию. С уничтожением французского флота, с оккупацией Германией канала (Ла-Манша. — Н. ZZ.) при добровольном или вынужденном сотрудничестве Голландии и Бельгии каково будет положение Англии, оставшейся без друзей?

б) либо победят Франция и Россия. Каково будет тогда их отношение к Англии? Что будет с Индией и Средиземным морем? Наши интересы связаны с интересами Франции и России в этой борьбе, являющейся борьбой не за обладание Сербией, но борьбой между Германией, стремящейся к политической диктатуре в Европе, и державами, желающими сохранить индивидуальную свободу. Если мы можем содействовать предотвращению конфликта, показав нашу морскую мощь в полной готовности действовать немедленно, будет ошибкой не сделать такой попытки.

Каким бы ни было, следовательно, наше окончательное решение, я полагаю, что мы должны теперь же принять решение о мобилизации своего флота, как Только мобилизуется какая-либо держава, и что мы должны без всяких промедлений объявить об этом решении французскому и русскому правительствам» 

Телеграмма Бьюкенена и комментарии к ней Эйра Кроу, которые являются ключом к пониманию позиции Англии в те дни, были последней каплей, решившей все сомнения и колебания Грея, если они у него вообще были

когда Грей во время дискуссии выдвинул аргументы Эйра Кроу и Никольсона о- необходимости сохранить хорошие отношения с Россией, подчеркивая «русскую опасность» в том случае, если Россия и Франция выиграют войну без помощи Англии, то Морлей выдвинул вопрос:

«Думали ли вы когда-нибудь о том, что случится, если победит Россия? Если Германия и Австрия потерпят поражение, то не Англия и не Франция займут первое место в Европе. На первом месте окажется Россия. Будет ли это к благу западной цивилизации? 1 По меньшей мере я не думаю этого. Если она (Россия. — Я. Я.) объявит, что хочет занять Константинополь, или дерзко аннексирует северную и нейтральную зоны Персии, или же будет настаивать на постройке железных дорог до индийской или афганской границы, так кто ей сможет в этом помешать? Германия непопулярна в Англии, но Россия непопулярна еще больше».

Какой будет парадокс, если цивилизация будет спасена русским самодержцем», — писал во время войны Берти (Лорд Берти, За кулисами Антанты, стр. 29).

Еще «глубже в корень» смотрел орган Ллойда Джорджа «Дейли Кроникл», который лицемерно заявлял:

«Эрцгерцог, бесспорно, являлся самой серьезной проблемой для России в Юго-Восточной Европе. Это, конечно, отвратительное явление, самое отвратительное во внешней политике России, которое можно объяснить лишь нечистой практикой, ставшей традицией и у ее представителей за границей, и безответственностью этих агентов, иначе говоря, привычкой России прибегать в этих малоцивилизованных странах к орудию, которое по существу выражается много лет в насильственном устранении почти всех тех, кто стеснителен для русской политики на Балканах. Убийство последнего короля Сербии, убийство Стамбулова, свержение Александра болгарского, который также был бы предан смерти, если бы не отрекся, — все эти факты принадлежат к одной страшной цепи событий, и мы очень боимся, что сараевскую трагедию невозможно совершенно изолировать от них».

Даже австрийские и венгерские газеты не заходили в те дни так далеко: они обвиняли лишь Сербию, не смея даже и заикнуться об участии царской России.

Вы должны осведомить германского канцлера, — предписывал Грей Гошену, — что.его предложение связать себя обязательством нейтралитета на таких условиях не может быть принято ни на одну минуту. Он просит нас в действительности обязаться стоять в стороне, в то время как французские колонии будут захвачены и Франция разбита, если Германия не захватит французской территории, отличной от колоний. С материальной точки зрения подобное предложение неприемлемо, так как Франция может подвергнуться такому разгрому, что потеряет свое положение как великая держава и подчинится германской политике без дальнейшей потери территории в Европе. Но помимо этого, вести подобный торг за счет Франции для нас было бы бесчестьем, от которого доброе имя нашей страны никогда не могло бы оправиться.

Эйр Кроу предлагал, попросту говоря, позволить, чтобы Франция и Россия приняли решение о вступлении в войну на свой страх и риск, не добившись обещания от Англии о поддержке. Все это делалось для того, чтобы Россия и Франция не могли в будущем упрекать Англию, что своим обещанием поддержки она подтолкнула их вступить в войну. Когда же Франция и Россия вступят в войну, то после этого Англия должна немедленно присоединиться к ним «в качестве союзника».

Поль Камбон сообщал о решении английского правительства не считать нарушение нейтралитета Люксембурга поводом для вмешательства Англии, так как согласно договору 1867 г. гарантия Люксембурга должна осуществляться великими державами на условиях коллективности в отличие от гарантии бельгийского нейтралитета, где Англия обязалась действовать без помощи других держав-гарантов.

Английское правительство отказывалось от немедленной посылки своей армии на континент и в отношении поддержки на море давало весьма ограниченное и притом условное обещание. В Париже больше всего желали скорейшего прибытия во Францию английских корпусов. Ведь для того чтобы выдержать первый и самый грозный натиск германских войск, направляемый, как знали во французском генеральном штабе, на Западный французский фронт, нужно было, чтобы английская экспедиционная армия вовремя попала на континент и могла принять участие в решающем генеральном сражении. Все военные планы французского генерального штаба начиная с января 1906 г. строились на обязательном условии своевременной высадки английской экспедиционной армии, которая должна была составить крайний левый фланг Французского фронта. Неприбытие английских войск срывало планы операций, разработанных французским генеральным штабом в переговорах с английским генеральным штабом в 1906 и 1911—1914 гг., обнажало левый фланг французской армии и существенно ухудшало шансы выдержать напор германской армии. Понятно поэтому разочарование французской правящей клики при получении подобного «заверения». Нужно отметить при этом, что Поль Камбон умышленно скрывал правду от своего правительства, стараясь не усиливать паники в правительственных кругах.

Беседа с Камбоном произвела на Грея «крайне тягостное впечатление», тем более что Эйр Кроу после беседы представил Грею весьма неприятный меморандум с намеками на выданное обязательство чести.

«Аргумент, что нет письменных уз, связывающих нас с Францией, строго говоря, правилен, — писал в своем меморандуме Эйр Кроу. — У нас нет договорного обязательства. Но Антанта была создана, укреплена, подвергнута испытанию и возвеличена в тоне, оправдывающем уверенность, что выкованы моральные узы.

Вся политика Антанты не имела бы никакого смысла, если бы она не означала, что в справедливой ссоре Англия станет на сторону друзей. Этого от нас добросовестно ждали. Мы не можем теперь отказаться, не подвергнув наше доброе имя суровой критике».

В таком случае английский экспедиционный корпус не участвовал бы в боях, а предоставление Германии возможности разгромить Россию компенсировалось сохранением в полной боевой готовности французской армии при такой ситуации, когда значительная часть германских сил бросалась на русский фронт, для того чтобы добиться там победы. Приняв предложение Грея, Германия сразу же глубоко и надолго оказывалась завязнувшей на Русском фронте, а тем временем, пока все это происходило, у Франции и Англии оставались свободными руки и положение в силу тех или иных причин, хотя бы благодаря поддержке консерваторов, могло бы каждую минуту перемениться. К тому же эти предложения Грея Лихновскому делались полуофициально, преимущественно секретарем Грея, т. е. в сущности мелким чиновником, а не политическим деятелем. Англия могла их все под благовидным предлогом дезавуировать и в нужный момент ввязаться в войну при крайне невыгодной для Германии ситуации: вести войну сразу на двух фронтах, когда сроки мобилизации ее противников уравнялись бы уже с германскими. Такая ситуация имела свои выгоды, и, если невозможна была лучшая, следовало соглашаться хотя бы на эту, лишь бы сохранить остающиеся шансы на вступление Англии в войну

Держа французскую армию наготове, под ружьем, не связывая себя обязательствами по отношению к французам, Грей в сущности являлся хозяином положения в Европе; кроме того, он выигрывал время, для того чтобы либо добиться поддержки консерваторов, о настроениях которых он уже знал, либо, используя «технические ошибки» австро-германского блока, в конце концов перетянуть большинство кабинета на свою сторону. Но конечно, при такой ситуации лицо Грея и Англии по отношению к союзникам оставалось не вполне ясным. Связываться с Англией оказывалось неверным и опасным предприятием, и кто знает, возможно, что условный и временный нейтралитет Англии мог привести к распаду Антанты или к разгрому Франции и России, в результате чего Германия получала возможность «организовать континент» по-своему, а это грозило роковыми последствиями для английского империализма.

«Господин Камбон указал мне сегодня днем, — сообщает Никольсон Грею об этой беседе, — что это по нашей просьбе (Англии. — Н. П.) Франция перевела свой флот в Средиземное море в связи с соглашением, по которому мы обязались защищать ее северные и западные берега. Насколько я уясняю, вы говорили ему, что представите на усмотрение кабинета вопрос о возможной германской морской атаке на французские северные и западные берега; было бы хорошо напомнить кабинету об этом факте» 

Грей указывал Камбону выход: по счету должна платить Россия. Но именно этот путь для Франции был неприемлем, ибо он положил бы конец «русско-французской дружбе» и облегчил бы выполнение Германией плана разгрома своих противников по частям; к тому же и пропадали безвозвратно деньги, затраченные на подготовку русского театра войны. Понятно, что Камбон отказался говорить на эту тему.

Таким образом, до настоящего выступления Англии было далеко. Грей ставил условием выступления Англии нарушение Германией бельгийского нейтралитета. Помощь на море носила условный характер — ведь могло случиться, что германский флот не решится проникнуть в Ла-Манш и совершить нападение на французские берега.

Германский флот мог разрушить французскую торговлю и топить торговые суда при помощи дальней блокады и операций в Атлантическом океане. Декларация Грея о гарантии на море оказывалась для французских империалистов явно недостаточной.

Вивиани требовал расширения обязательств Англии: помощи английского флота французскому «в случае франко-германского конфликта», недопущения выхода германского флота в Атлантический океан, запрещения германскому флоту пользования английскими портами в качестве баз снабжения.

В исправленном виде формула Грея гласила:

«В случае если бы германская эскадра пересекла пролив (Ла-Манш. — Н. П.) или поднялась бы по Северному морю с целью обогнуть Британские острова, для того чтобы атаковать французские берега или французский военный флот, то английская эскадра вмешается, для того чтобы оказать французскому флоту свою полную защиту таким образом, что с этого момента Англия и Германия будут в состоянии войны».

Сообщая формулу Полю Камбону, Грей указал, что операция через Северное море включает защиту против демонстраций на Атлантическом океане

«Что касается вопроса об обязательстве помочь Франции, — говорил далее Камбону Грей, — я указывал, что у нас нет никаких обязательств (!! — Я. Я.)... Я не раз заверял парламент, что наши руки свободны. .. было бы совершенно неразумно говорить, что раз Франция имеет обязательства в силу союза, условий которого

Следует отметить, что в январе 1906 г. Грей, давая Камбону обещание поддержать Францию, говорил совершенно обратное, советуя Камбону не связывать вопроса о поддержке Франции на континенте с англо-французской декларацией 1904 г. о Марокко. «Я не думаю, что английский народ будет сражаться с целью ввести Францию во владение Марокко... Но если окажется, что война навязана Франции с целью разрушить англо-французскую Антанту, общественное мнение будет, без сомнения, в крайней степени на стороне Франции» — так говорил Грей Полю Камбону 31 января 1906 г. .

мы даже не знаем, мы поэтому обязаны наравне с ней в силу обязательства по этому союзу быть втянутыми в войну. Господин Камбон согласился, что нет обязательств такого сорта, но весьма энергично настаивал на обязательстве, вытекающем из британских интересов. Если мы не поможем Франции, Антанта исчезнет, и выпадет ли победа Германии или Франции и России — наше положение к концу войны будет весьма неприятным» 

Тем временем Грей пригласил Поля Камбона и сообщил ему, что английское правительство предложило Германии взять обратно свой ультиматум Бельгии и дать ответ Англии сегодня до 24 часов. «Я спросил сэра Эдуарда Грея, — телеграфировал Поль Камбон, — что сделает его правительство, если ответ Германии будет отрицательным. «Война», — ответил он. «Как вы будете вести войну? Высадите ли вы немедленно ваш экспедиционный корпус?» — «Нет, мы блокируем все германские порты. Мы еще не обсуждали вопроса о посылке военных сил на континент. Я вам уже объяснил, что мы нуждаемся в наших войсках, чтобы защищать определенные пункты, и что общественное мнение не склонно в пользу экспедиции»

Я показал тогда на карте расположение нашей обороны и необходимость быть защищенными на нашем левом фланге в случае нарушения бельгийского нейтралитета. Я добавил, что согласно договорам наших генеральных штабов выгрузка материальной части и снабжения должна начаться на второй день мобилизации, которая длится пять дней, и что каждое потерянное мгновение внесет осложнения в выполнение нашей программы. 

на посылку экспедиционного корпуса правительство еще не смело решиться, и 4 августа Вильсон нажимал на «лорда Мильнера, Берда, Лео Максе, Эмери, лорда Ловата и прочих видных консерваторов с целью побудить воздействовать всей силой консервативного мнения на правительство, чтобы обеспечить немедленное использование экспедиционной армии»3.

Следует отметить, что против посылки экспедиционного корпуса во Францию высказался сам главнокомандующий сэр Джон Френч на военном совете 5 августа 1914 г., т. е. уже после объявления войны

Камбон был взбешен бесстыдством Грея.

«Подумайте, что это значит, — говорил он уже после войны Стиду, — ваш кабинет повторно обсуждал европейский кризис. Мы рассчитывали на поддержку 3 или 4 министров (! — Я. Я.). Некоторые министры, но не все были настроены под влиянием веских доводов из Сити в пользу британского нейтралитета. Утром в субботу 1 августа было новое заседание кабинета, позже я видел Грея, который сказал мне, что правительство не в состоянии решиться на вмешательство в войну. Он говорил очень серьезно. Я ответил, что не могу и не хочу сообщить это своему правительству. После всего того, что произошло между нашими странами, — воскликнул я, — после отвода наших войск на 10 километров от границы, так что германские патрули фактически беспрепятственно двигались по нашей территории, ибо нашей заботой было избежать всяких признаков провокации, после соглашения между вашими и нашими морскими властями, в силу которого все наши морские силы были сосредоточены на Средиземном море, чтобы освободить вам флот для сосредоточения в Северном, в результате чего мы не можем оказать никакого про тиводействия, если германский флот теперь подвинется по каналу и разрушит Кале, Булонь и Шербург, после всего этого вы говорите, что ваше правительство не может решиться на вмешательство? Как я могу послать подобное сообщение? Оно наполнит Францию яростью и негодованием. Мой народ скажет, что вы предали нас. Это невозможно. Я не могу послать подобного сообщения. Правда, что соглашения между вашими и нашими морскими и военными властями не были ратифицированы нашими правительствами, но вы находитесь под моральным обязательством не оставлять нас без защиты»

Камбон «был очень возмущен бездеятельностью английского правительства. Он сказал: «Верно, что вы не обязались письменно ни одним словом и что вообще ничего не изложено письменно. Но разве общая разработка наших планов не связывает еще крепче? Наши генеральные штабы совещались вместе. Вы видели все наши планы и приготовления. Подумайте только! Весь наш флот находится в силу нашего обоюдного соглашения в Средиземном море, вследствие этого наши берега не защищены. Вы нас предали». Камбон заявил далее, что, в случае если бы Россия и Франция вышли победителями из конфликта, в то время как мы бы оставались в стороне, они нам никогда не простят этого. Он, правда, не говорил, что Франция когда-нибудь будет на враждебной нам стороне, но, конечно, хладнокровно будет смотреть, как Англия превратится в развалины. Если же, наоборот, Франция и Россия будут разбиты, то он полагает, что тогда для нас дела будут обстоять еще хуже. Затем он с озлоблением воскликнул: «Честь! Да знает ли Англия вообще, что такое честь?»».

«Британский флот будет готов, — излагает суть этого заверения Морлей, — оказать всяческую возможную защиту в случае, если германский флот появится в канале или Северном море с целью начать враждебные действия против французских берегов или судоходства. Это заверение, конечно, давалось под условием, что правительство его величества получит поддержку парламента, и не должно означать для правительства его величества никакого обязательства к действию, пока фактически не произойдет вышеупомянутый случай выступления германского флота».

Я также объяснил, в какой степени немыслимо отправить без опасений нашу армию из страны в начале такой великой катастрофы, как эта европейская война, последствий которой никто не может предвидеть, когда даже не подвергались испытанию условия войны на море и возможность защиты наших берегов при этих условиях и когда мы имеем такую огромную ответственность перед империей за Индию или за другие страны, нами оккупированные, как Египет».

Камбон мог только язвительно спросить: «Не означает .ли это, что мы никогда не отправим нашей армии (на континент. — Н. 77.) ?»

Насколько был взбешен вероломством «коварного Альбиона» сам Камбон, можно судить по его беседе со Стидом, явившимся с визитом во французское посольство в середине дня 2 августа.

«Подобно графу Бенкендорфу, — передает слова Камбона Стид, — он ничего не знал о намерениях Англии. Когда я заговорил с ним о нарушении люксембургского нейтралитета, о чем было опубликовано утром, он указал на копию люксембургского трактата... и горестно воскликнул: «Здесь стоит подпись Англии. Я спросил Грея, намерена ли Англия уважать ее?»

— Что ж он ответил?

— Ничего! Ничего! Я не знаю даже, не будет ли сегодня вечером слово «честь» вычеркнуто из английского словаря!»

Но были соображения и другого порядка, о которых намекнули и Эйр Кроу в своем меморандуме от 25 июля, и лорд Морлей в своих выступлениях в кабинете министров и которые гораздо более ясно и четко изложил английский посол в Берлине Гошен советнику французского посольства Манневилю: «Англия не хочет вести войну для установления господства славян над Европой. Если в борьбе, которая сейчас завяжется, вы будете победителями, не нужно, чтобы вы были ими чрезмерно. Роль нашей страны — поддерживать европейское равновесие» .

«История всех британских войн, — признается один английский «пацифист», — сводится к тому, что они должны быть войнами идей, священными войнами, чем-то вроде крестовых походов во имя справедливости и свободы»

«Дьявол нам советовал остаться нейтральными, но Христос вложил меч в наши руки» — так объяснял сэр Робертсон Николь собранию нонконформистов в Лондоне причины, побудившие английское правительство вступить в войну.

Мобилизационные мероприятия сторон

начальник царского генерального штаба Н. Н. Обручев в докладной записке, поданной Александру III в мае 1892 г., писал: «Приступ к мобилизации не может уже ныне считаться как бы мирным еще действием; напротив, это самый решительный акт войны... Слово же «мобилизация» должно ныне выражать и открытие самих военных действий хотя бы передовыми отрядами, которые с обеих сторон будут стремиться, обеспечивая мобилизацию и сосредоточение собственных войск, мешать таким же операциям противника.

Невозможность промедлений в фактическом открытии войны указывает, что в минуту объявления мобилизации не может быть уже допускаемо никаких дипломатических колебаний. .. Чтобы в минуту мобилизации дипломатия могла ясно определить, с кем именно мы начинаем войну...»

Точка зрения Обручева, что русская мобилизация означает открытие военных действий, была одобрена Александром III и начальником французского генерального штаба Буадефром, который в 1892 г. вел переговоры с Обручевым о заключении военной конвенции.

29 июня начальник генерального штаба Конрад фон Гетцендорф заявил Берхтольду, что необходимо немедленно выступить и что это выступление должно выразиться в форме немедленной мобилизации против Сербии. Берхтольд придерживался того же мнения. Он стоял за нападение на Сербию без объявления войны, не прибегая даже к дипломатическим переговорам.

 ... с военной точки зрения было бы желательно-, чтобы мобилизация была проведена немедленно и возможно более тайно и чтобы вызов на суд был направлен Сербии лишь по окончании мобилизации

«Берхтольд: Что будет, если Сербия доведет дело до мобилизации, а затем уступит по всем пунктам?

Гетцендорф: Тогда мы вторгнемся в Сербию.

Берхтольд: Так, а если Сербия ничего не сделает?

Гетцендорф: Тогда мы останемся там, пока нам не уплатят все расходы (по мобилизации).

приказ о частичной Мобилизации был получен Гетцендорфом в 21 час 23 минуты. Немедленно были разосланы соответствующие распоряжения. Приказ объявлял 27 июля днем «военной угрозы», а 28 июля — первым днем мобилизации. План частичной мобилизации против Сербии был составлен так, чтобы в возможно меньшей мере затрагивались корпуса, расположенные у русской границы. 

Объявлять войну Сербии не слишком торопились, так как было признано более целесообразным закончить раньше мобилизацию. Объявление войны должно было состояться только после окончания мобилизации, чтобы иметь возможность произвести последнюю в нормальной обстановке. Сосредоточение войск у сербской границы предполагалось закончить к 5 августа, а военные операции начать с 12 августа.

задержка в напечатании сербского ответа имела и другие более веские основания. С опубликованием его было связано и формальное объявление войны, которое австрийская военщина хотела оттянуть, предпочитая закончить сначала свою частичную мобилизацию и сосредоточение войск. На этом настаивал генеральный штаб.

В Петербурге, Лондоне и Париже боялись, что Австрия объявит войну немедленно после разрыва дипломатических отношений, но в силу указанных выше причин этого не случилось, и Антанта использовала оттяжку формального объявления войны Австрией для дипломатического вмешательства

В Австрии мобилизация против Сербии шла полным ходом. Для войны с Сербией были мобилизованы 8-й и 9-й корпуса, расквартированные в Богемии, что вызвало справедливые опасения русского генерального штаба, не проводят ли австрийцы под шумок и мобилизацию против России. Основные силы австрийского флота были сосредоточены в портах Каттаро и Пола .

В Венгрии началась частичная мобилизация. Дюмен телеграфировал о намерении австрийцев выставить 20 дивизий (около 400 тыс. человек) против Сербии, о плане австрийцев охватить Белград со всех сторон и затем продолжать поход на Крагуевац. Шли усиленные перевозки австрийских войск к границам Сербии и Черногории. 

указ о всеобщей мобилизации был доставлен в военное министерство в 12 часов 23 минуты 31 июля. Подписав указ о всеобщей мобилизации, Франц-Иосиф отправил в 13 часов телеграмму Вильгельму, ибо на его запросы необходимо было дать какой-то ответ. Франц-Иосиф писал: «В сознании своего тяжкого долга относительно будущего моей империи я повелел произвести мобилизацию всех моих вооруженных сил. Развиваемые в моей армии операции против Сербии не могут быть остановлены угрожающей и вызывающей позицией России. Новое спасение Сербии благодаря вмешательству России должно повлечь за собой самые тяжкие последствия для моих земель, и поэтому для меня невозможно допустить такое вмешательство

Но указ о всеобщей мобилизации был подписан слишком поздно. Он вызвал такую ломку планов развертывания австрийских армий, которая заранее обрекала их на поражение.

Готовясь со времен боснийского кризиса 1908— 1909 гг. к войне на два фронта—против Сербии и России3, австрийский генеральный штаб предусматривал 3 варианта развертывания вооруженных сил Австро-Венгрии: 1. Сосредоточение группы войск на Балканах против Сербии. 2. Сосредоточение группы войск против России. 3. Третья группа войск в составе 2-й армии из 3 корпусов являлась стратегическим резервом, который развертывался на Сербском фронте, но в случае войны на два фронта — против Сербии и России вместе — должен был быть сосредоточен в Галиции. После объявления частичной мобилизации против Сербии 2-я армия подлежала переброске на юг и развертывалась против Белграда. Перевозка этой группы войск намечалась на 31 июля, на пятый день мобилизации. До этого срока 2-я армия в случае войны на два фронта могла быть без особых затруднений направлена вместо Сербии в Галицию и развернута на Русском фронте. В австрийском генеральном штабе были соблазнены мечтой (этого требовал и Тисса по политическим соображениям) разгромить Сербию до того, как русские войска начнут вторжение в Галицию. Быстрый разгром Сербии мог бы подтолкнуть Болгарию, Румынию и Турцию к немедленному вступлению в войну против России. Но когда Германия объявила 1 августа России войну, перевозки частей 2-й армии на Сербский фронт шли уже полным ходом. «Если бы это было на день раньше (объявление войны Германией России. — Я. Я.), — писал Конрад 1 декабря 1924 г., — то все наши намеченные против России войска были бы прямо направлены в Галицию».

Мне. замещавшему генерала Мольтке во всех касающихся войны вопросах, — свидетельствует помощник начальника генерального штаба генерал Вальдерзее,— в результате аудиенции генерала Бертраба нечего было делать. План мобилизации был закончен 31 марта 1914 г. Как всегда, армия была готова» 

. 24 июля был произведен пробный проход линкора по Кильскому каналу, увеличены до предусмотренных на случай войны размеров запасы горючего, приняты меры к снаряжению и вооружению вспомогательных судов из подходящих для этой цели пароходов торгового флота, наконец, приведена в готовность морская авиация

Особые меры были приняты по отношению к тем военным судам, которые находились в негерманских водах. В связи с возможностью военного конфликта была изменена дислокация этих судов с целью поставить их в наилучшее стратегическое положение к началу войны. Информацию о происходящих событиях и особые инструкции получили командиры тех кораблей в иностранных водах, чье особое положение или местонахождение делало это необходимым. Так, крейсеры «Шарн-горст» и «Гнейзенау», входившие в состав германской дальневосточной крейсерской эскадры под начальством адмирала фон Шпее и находившиеся на пути в Самоа, 6 июля получили приказ остаться в районе островов Трук или Понапе, где была обеспечена надежная постоянная связь этих судов с германским морским ведомством. На несколько дней раньше срока, предусмотренного расписанием плавания, была ускорена отправка крейсера-дредноута «Гебен» в Полу для необходимого ремонта его котлов. Туда же с этой целью в середине июля были посланы из Германии рабочие германских верфей

отъезд Вильгельма и Бетмана-Гольвега успокаивал Англию, весь флот которой был в полной боевой готовности сконцентрирован в Портсмуте

Вильгельм, получив телеграмму о предстоящем вручении австрийского ультиматума Сербии 23 июля, приказал 19 июля «флоту открытого моря», находившемуся в норвежских водах сосредоточиться к 25 июля, для того чтобы в случае отдачи приказа о прекращении плавания флот мог быстро возвратиться на свои базы.

Дейче банк» принял свои меры и готов ко всем случайностям. Он, например, не отдает обратно в обращение поступающее золото. Это удалось устроить совершенно незаметно, и это дает изо дня в день значительные суммы

Однако Бетман-Гольвег отказался объявить состояние угрозы войны, чего настойчиво требовал прусский военный министр генерал Фалькенгайн. Бетман-Гольвег считал эту меру преждевременной, так как даже начальник генерального штаба Мольтке нашел ее слишком сильной и считал возможным ограничиться пока военной охраной железнодорожных линий.

В ночь на 30 июля в 1 час 20 минут Николай II отправил кайзеру новую телеграмму, в которой он объяснял, что военные приготовления были «решены» 5 дней тому назад. Но Вильгельм II, прекрасно знавший английский язык, предпочел понять, что эти военные приготовления были «приняты» 5 дней назад.

 В ночь на 30 июля в 1 час 45 минут он получил (в Новом дворце) от Николая II новую (третью по счету) телеграмму. «Военные меры, — признавался Николай II об объявленной 29 июля частичной мобилизации, — которые сейчас вступили в силу, были решены 5 дней тому назад с целью защиты от военных приготовлений Австрии. Я от всего сердца надеюсь, что эти меры никоим образом не помешают твоей задаче посредника, которую я высоко ценю» Г

Таким образом, сам царь вопреки опровержениям Сазонова, Сухомлинова и Янушкевича признавал, что военные меры были решены 5 дней назад и что Германию все эти 5 дней надували, стараясь выиграть время. Злобная и негодующая пометка Вильгельма на этой телеграмме говорит именно о такой оценке:

 «Австрия провела лишь частичную мобилизацию против Сербии на юге. В силу этого царь, как это открыто признается им здесь, «принял военные меры, которые сейчас вошли в силу против Австрии» и против нас 5 дней тому назад. Следовательно, на неделю опередив нас. И это меры для защиты против Австрии, которая вовсе не нападает на него!!! Я не хочу больше никакого посредничества, раз царь, который взывал о нем, в то же время тайно мобилизуется за моей спиной. Это только маневр, чтобы удержать нас и увеличить старт. Моя задача кончена»

.

Вильгельм был взбешен признаниями Николая о принятых царским правительством военных мерах, благодаря которым Россия под покровом дипломатических переговоров и заверений Сазонова и генералов о миролюбии выиграла 5 дней в подготовке к мобилизации (согласно оценке генерала Палицына, бывшего начальника русского генерального штаба,— 12 дней), тем самым затрудняя предусмотренный планом Шлиффена разгром противников по частям. После этого признания Николая II уже нельзя было оттягивать развязку до 12 августа, чтобы дать возможность австрийцам закончить свою мобилизацию против Сербии, так как каждый день промедления с германской мобилизацией ухудшал стратегическое положение Германии. Наоборот, приходилось изо всех сил спешить, так как по всем признакам царская Россия взялась за войну всерьез, о чем говорило присланное в 7 часов утра 30 июля сообщение о том, что Россия официально известила державы о своей частичной мобилизации против Австрии. Гневные комментарии Вильгельма на этом сообщении именно так оценивали ситуацию. «Следовательно, — писал Вильгельм,— царь своим обращением ко мне за помощью просто разыграл комедию и провел нас. Ибо о помощи и посредничестве не просят, когда уже мобилизовались. В ответ на это я также мобилизуюсь. ..»

Вильгельм, обжегшийся раз на «слове» английского короля, видимо, все же находился под гипнозом этого слова и, веря предложению Грея, заявил генералам: «Значит, мы попросту двигаемся со всей армией на вое-ток».

Мольтке, выслушав предложение Вильгельма «двигаться со всей армией на восток», пришел в ужас. Он указал, что это внезапное изменение оперативного- плана грозит уничтожить все выгоды, даваемые планом Шлиффена, и может катастрофически отразиться на исходе кампании.

Поэтому Мольтке ответил Вильгельму, что не может взять на себя ответственность за такое решение.

«Сосредоточение миллионной армии, — говорил Мольтке, — нельзя импровизировать, оно — результат огромного, многолетнего, тяжелого труда и, будучи раз установлено, не может быть изменено. Если его величество настаивает на том, чтобы вести всю армию на восток, то он будет иметь не боеспособную армию, а дикое скопище недисциплинированных вооруженных людей

После 24 июля все дипломатические задачи Сазонова сводятся к тому, чтобы заставить Австрию отступить, запугивая ее готовностью России вступить в войну; в случае отказа Австрии 

Сам Сазонов еще до разговора с Сапари в 11 часов утра вызвал к себе начальника генерального штаба генерала Янушкевича. О содержании их разговора можно судить по тому, что Янушкевич, вернувшись к себе на службу (это было между 11 —12 часами утра) вызвал по телефону начальника мобилизационного отделения генерального штаба Добровольского и предложил последнему через час «принести ему все документы о подготовке нашей армии к войне, предусматривающие в случае необходимости объявление частичной мобилизации только против Австро-Венгрии. Эта мобилизация не должна дать Германии никакого повода усмотреть по отношению к себе какую-либо враждебность... Я указал,— продолжает Добровольский, — что о частичной мобилизации не может быть и речи. Но генерал Янушкевич снова приказал сделать ему подобный доклад через час соответственно с принятым им уже решением».

И без особых дискуссий «за» и «против» совет министров подтвердил решения, принятые 24 июля, с оговоркой «пока не объявлять мобилизацию, но принять все подготовительные меры для скорейшего ее осуществления в случае надобности».

С этой целью совет министров предписал ввести на всей территории империи начиная с 13—26 июля «положение о подготовительном к войне периоде по обоим перечням», разрешая военному министру с согласия Николая II принимать дополнительные военные меры.

 25 'июля в 18 часов 30 минут военный министр и начальник генерального штаба были приняты Николаем в Красном Селе. Николай дал приказ принять (подготовительные меры к мобилизации в Киевском, Одесском, Московском, Казанском военных округах, равно как и -некоторые секретные меры .в Варшаве, Вильно и Петербурге. Города Петербург и Москва и их губернии объявлены на осадном положении 

Журнал заседания комитета генерального штаба, который был созван в 20 часов 25 июля, дает более подробные сведения о мобилизации и секретных военных мероприятиях: «Начальником генерального штаба было сообщено членам комитета генерального штаба, что государю императору было благоугодно признать необходимым поддержать Сербию, хотя бы для этого пришлось объявить мобилизацию и начать военные действия, но не ранее перехода австрийскими войсками •сербской границы.

По полученным сведениям, в Австро-Венгрии и Италии уже выполняются некоторые подготовительные к мобилизации действия, почему государю императору благоугодно было утвердить постановление совета министров, что в ночь с 12 (25) на 13 (26) июля наступает предмобилизационный период. В случае если окажется необходимым объявить мобилизацию, то, имея в виду необходимость ограничиться действиями лишь против одной Австро-Венгрии, высочайше повелено мобилизовать Киевский, Одесский, Казанский и Московский военные округа.

Вместе с тем высочайше повелено:

1. Вернуть все войска на зимние квартиры, причем если по условиям перевозок это окажется трудно исполнимым в короткий срок, то в первую голову перевезти штабы частей и административно-хозяйственных должностных лиц.

2. Потребовать от соответствующих министерств выполнения мероприятий, предусмотренных «Положением о 'подготовительном периоде»».

Кроме того, было «высочайше повелено» закончить вооружение ’батарей Кронштадтской, Ревельской и Свеаборгской крепостей, равно как и постановку минных заграждений, перевести Кронштадтскую крепость на осадное, а остальные крепости Петербургского военного округа и Западного фронта на военное положение, возвратить в генеральный штаб всех причисленных к нему офицеров и вызвать из отпуска всех офицеров. «Мобилизацию объявить в случае перехода австрийскими войсками сербской границы, но не ранее как через 24 часа после начала предмобилизационного периода»

Генералы взялись за подготовку к войне крайне энергично. Немедленно после окончания заседания совета министров была прервана лагерная стоянка в Красном Селе. Собранные в лагере войска получили указ вернуться по своим казармам. Николай II произвел досрочно в офицеры юнкеров петербургских военных школ, участвовавших в параде в Красном Селе. Производство в офицеры было объявлено' также и во всех военных школах в провинции, например в Одессе 27 июля, в Киеве 26 июля.

В 16 часов 10 минут 25 июля, еще до заседания комитета генерального штаба, Добровольский разослал по всем округам следующую телеграмму: «Срочно подготовить планы перевозки и снабжения для возвращения всех войск на постоянные квартиры. Срок окончания работы 24 часа»3. В 23 часа 59 минут последовала вторая: «Его величеством приказано, чтобы войска с получением сего вернулись из лагерей на свои постоянные квартиры, причем в случаях, когда одновременное возвращение представляет затруднения, штабы и управления корпусов, дивизий и отдельных формирований должны выехать в первую очередь. Воинские части, находящиеся в лагерях при своих постоянных квартирах, могут оставаться там и не возвращаться на зимние квартиры»

Предвидя войну с Германией, генеральный штаб, руководимый Янушкевичем, не удовлетворился частичной мобилизацией против Австрии, а с самого начала готовился ко всеобщей мобилизации.

26 июля по инициативе первого генерал-квартирмейстера Данилова состоялось совещание высших чинов управления генерального штаба — Янушкевича, Добро-рольского (начальника мобилизационного управления), Ронжина (начальника военных сообщений) и самого Данилова— по вопросам мобилизации.

В результате обсуждений Янушкевич изъявил «согласие на изготовление двух проектов высочайшего указа, из коих один для общей, другой для частичной мобилизации четырех округов (Киевского, Московского, Одесского и Казанского)». Добровольский, представивший утром Янушкевичу проект указа о частичной мобилизации, к вечеру передал ему проект указа о всеобщей мобилизации — всего 3 500 100 человек.

посланная из Петербурга 28 июля в 11 часов 58 минут утра : «Существует намерение еще в предмобилизационный период, если это окажется возможным, перевести в район округа 5-ю кавалерийскую дивизию и 2-ю и 3-ю отдельные кавалерийские бригады. Прошу сообщить желательные пункты выгрузки и иметь при этом в виду, что переброска 5-й кавалерийской дивизии к германской границе перед указом о мобилизации по политическим мотивам нежелательна»

Не менее широко шла подготовка к войне на море, и притом к войне с Германией. Из напечатанной в V томе «Международных отношений в эпоху империализма» переписки начальника морского генерального штаба Русина -с командующим Балтийским флотом адмиралом Эссеном 1 видно, что уже с 25 июля были приняты подготовительные меры по постановке минного заграждения в Финском заливе на главной минной позиции Поркаллауд — Ревель, установлена охрана рейдов в Ревеле, Свеаборге и Кронштадте, роздан судам германский сигнальный свод, велись переговоры о фрахтовке пароходов, оборудованных радиоустановками для разведки, началась постановка минных заграждений в Кронштадте и т. д. За дело взялись настолько энергично, что к 15 часам 26 июля развертывание сил Балтийского флота было закончено.

бывшего начальника генерального штаба Ф. Палицина

В общем мы выгадали 12 дней (курсив мой. — Н. П.). Наш противник сделал колоссальную ошибку в этом смысле, а нам дал такое сразу преимущество, которое ничем не исчислить» 

Утром 28 июля Янушкевич и Сухомлинов были на докладе у Николая II в Петергофе. Янушкевич, желавший объявления всеобщей мобилизации, расписывал царю невыгоды и недостатки частичной мобилизации. Николай II, не знавший, по-видимому, о невозможности превратить «на ходу» частичную мобилизацию во всеобщую, выразил недовольство разработанным в генеральном штабе планом мобилизации и приказал приступить к переработке этого плана с таким расчетом, чтобы новый план давал возможность проводить мобилизацию в каждом отдельном военном округе самостоятельно и независимо от мобилизации в других военных округах. Это позволило бы, согласно расчетам Николая II, проводить частичные мобилизации независимо от всеобщей и не нанося ущерба всеобщей мобилизации

Таким образом, можно было не торопиться и продолжать под флагом частичной мобилизации проведение ряда мер, относящихся к общей, и в то же время выжидать дальнейшего выяснения позиций союзников. Именно этим и объясняется отказ Сазонова на просьбы Янушкевича согласиться на всеобщую мобилизацию и его вопрос ошеломленному Янушкевичу, нельзя ли провести всеобщую мобилизацию тайно, не объявляя ее. Янушкевичу в конце концов удалось убедить Сазонова в том, что осуществление такой тайной мобилизации совершенно невозможно, и тогда Сазонов, ответив отказом на уговоры Янушкевича объявить всеобщую мобилизацию, уехал в Петергоф на доклад к Николаю II.

Вернувшись в Петербург, Сазонов принял Янушкевича и передал ему указ царя о мобилизации 4 военных округов. Янушкевич был недоволен. Он объяснил Сазонову, не знавшему этого до сих пор, что переход от частичной мобилизации «на ходу» ко всеобщей невозможен. Если отношения между Германией и Россией ухудшатся, Россия может попасть в очень опасное положение, так как в этом случае все предусмотренные для всеобщей мобилизации расписания и графики движения поездов не могут быть немедленно выполнены. В связи с этим Янушкевич задал вопрос, может ли Сазонов сказать, что войны с Германией не будет. Сазонов ответил, что надежды на поддержку Берлином мирного урегулирования конфликта все более уменьшаются.

Тогда Янушкевич сказал, что в этих условиях частичная мобилизация может принести непоправимый вред. Сазонов обратился к Янушкевичу с упреком, почему генеральный штаб не указал ему заранее на трудности частичной мобилизации

Сазонов, расстроенный сообщением Янушкевича, попросил по телефону разрешения у Николая II созвать чрезвычайное заседание совета министров для решения вопроса, какую мобилизацию объявить — частичную или всеобщую. Согласно мемуарам Сазонова, заседание совета министров состоялось поздно вечером 28 июля в Петергофе. Большинство участников заседания, в том числе Сухомлинов, вызванный с обеда у графини Клейнмихель, высказались за поддержку Сербии, несмотря на угрозу войны с Германией, и за всеобщую мобилизацию. Однако Николай II, несмотря на настояния своих военных советников и Сазонова, остался при своем мнении об объявлении частичной мобилизации.

Совещание единодушно пришло к выводу о необходимости приложить все усилия, чтобы Николай II подписал указ о всеобщей мобилизации

Рано утром 29 июля Горемыкин прибыл в Петергоф. Он приехал просить Николая II задержать указ о всеобщей мобилизации. Николай ответил, что он не даст согласия на всеобщую мобилизацию.

Янушкевич настаивал на подписании на всякий случай указа о всеобщей мобилизации. Он указывал на невозможность локализации войны, так как за Австрией стоит Германия. Николай II в конце концов сдался и подписал на всякий случай указ о всеобщей мобилизации

Вернувшись из Петергофа, Янушкевич около 12 часов вызвал Добровольского и передал ему царский указ о всеобщей мобилизации. Он хотел пустить в ход машину мобилизации немедленно, но для этого требовались еще подписи трех министров: военного, морского и внутренних дел.

После этого Янушкевич отправился на заседание совета министров, которое созвал Горемыкин, вернувшись из Петергофа. На заседании Горемыкин сообщил министрам решение царя объявить частичную мобилизацию. Тогда Янушкевич разъяснил собранию, что если через день после объявления частичной мобилизации будет объявлена всеобщая, то графики перевозок воинских поездов для мобилизации и развертывания войск будут безнадежно перепутаны и- мобилизация опоздает на 10 дней. На основе этих сообщений Янушкевича совет министров решил отложить издание указа о частичной мобилизации и выждать дальнейшего развертывания событий

«Когда я явился к морскому министру генералу Григоровичу, — рассказывает Добровольский в своих воспоминаниях,— он не хотел верить, что я принес ему на подпись телеграмму о всеобщей мобилизации. «Как? Война с Германией? Наш флот не в состоянии помериться с германским, — сказал министр.—-Кронштадт не защитит столицу от бомбардировки». Он позвонил Сухомлинову по телефону в министерство и попросил подтвердить, должен ли он подписать (мобилизационную телеграмму). Получив утвердительный ответ, он дал свою подпись».

Как сообщает Добровольский. Николай II, подписав сразу оба указа — и о частичной, и о всеобщей мобилизации, поручил Янушкевичу посоветоваться с Сазоновым и опубликовать тот указ, какой сочтет необходимым Сазонов. В какой степени исполнил этот приказ Янушкевич, судить трудно, но имеются некоторые указания на то, что он мог действовать на свой страх и риск.

О возможности такого обмана свидетельствуют следующие факты:

1) вернувшись из Петергофа, Янушкевич сразу же передал Добровольскому указ о всеобщей мобилизации; 

2) в разговоре с Бьюкененом, имевшим место около 17 часов, Сазонов говорил только о частичной мобилизации; 

3) имеется свидетельство Сухомлинова: «В настоящее время выясняется, что 29 июля вместо решенной частичной мобилизации чуть не объявили общую. За моей спиной пытались, очевидно, получить разрешение государя объявить общую мобилизацию... Помимо меня начальник генерального штаба собирался пустить в ход общую мобилизацию вместо частичной»1 2; 

4) совещание Сазонова, Сухомлинова, Янушкевича в генеральном штабе происходило около 20 часов, и только на этом совещании, во время которого было получено официальное сообщение о бомбардировке австрийцами Белграда, Сазонов согласился на замену частичной мобилизации общей.

Николай II считает оправданной, так как мы (Австро-Венгрия. — Н. П.) и без того, обладая преимуществом более быстрой мобилизации, заскочили так далеко вперед (получили выигрыш во времени. — Н. П.),

Поздно вечером, между 23—24 часами, Николай II, посоветовавшись с бароном Фредериксом, говорил по телефону с Сухомлиновым. Царь задал ему вопрос, можно ли остановить или прервать мобилизацию. Сухомлинов ответил, что мобилизацию нельзя остановить по своему желанию, как останавливают автомашину, а затем снова пустить ее в ход. 

По совету Сухомлинова Николай II по телефону запросил Янушкевича, как обстоит дело с мобилизацией. Янушкевич ответил, что мобилизация проводится. Это было не совсем точно, так как была отменена лишь отправка телеграммы о всеобщей мобилизации, а телеграмма о частичной мобилизации еще не была послана. Затем Николай II спросил, возможно ли заменить всеобщую мобилизацию частичной. Янушкевич перечислил все трудности, которые могут возникнуть при такой замене. Но Николай II остался при своем решении и приказал заменить всеобщую мобилизацию частичной. Янушкевич сказал, что не может взять на себя ответственность за подобную меру, но царь резко возразил, что берет ответственность на себя.

Около 11 часов утра 30 июля в кабинете Янушкевича состоялось новое совещание Янушкевича и Сухомлинова с Сазоновым, на котором генералы убеждали последнего настаивать перед царем на необходимости всеобщей мобилизации. Совещание продолжалось не более 5 минут. После этого Сухомлинов и Янушкевич обратились по телефону к Николаю II, пытаясь «убедить по телефону государя вернуться к вчерашнему решению и дозволить приступить к общей мобилизации. Его величество решительно отверг эту просьбу и наконец коротко объявил, что прекращает разговор. Генерал Янушкевич, державший в эту минуту в руках телефонную трубку, успел лишь доложить, что министр иностранных дел находится тут же в кабинете и просит разрешения сказать государю несколько слов. Последовало некоторое молчание, после которого государь изъявил согласие выслушать министра

«Генералы испустили вздох облегчения», — рассказывает Сазонов об этом моменте. Они начали «обработку» министра относительно того, что следует сказать Николаю II. Ссылаясь на техническую невозможность провести частичную мобилизацию, не расстроив всеобщей, и на боязнь упустить время, Янушкевич, как сообщает Добровольский, выдвинул и чисто политический мотив: Франция, союзник России, будет недовольна и будет считать царскую Россию не выполнившей своих союзных обязательств. Вильгельм вырвет у французов обещание нейтралитета и затем обрушится на царскую Россию, пока она будет занята частичной мобилизацией.

После этого... — сказал Янушкевич, — я уйду, сломаю мой телефон и вообще приму все меры, чтобы меня никоим образом нельзя было разыскать для преподания противоположных приказаний в смысле новой отмены общей мобилизации»3.

Николай «долго не соглашался на принятие меры, хотя и необходимой в военном отношении, но которая, как он ясно понимал, могла ускорить развязку в нежелательном смысле» Наконец «император сказал мне (Сазонову. — Н. 77.), с трудом выговаривая каждое слово: «Вы правы. Нам не остается ничего другого, как приготовиться к нападению. Передайте начальнику генерального штаба мой указ о мобилизации»». Это произошло в 16 часов. Сазонов поспешил в нижний этаж к телефону. «Передав высочайшее повеление ожидавшему его с нетерпением генералу Янушкевичу, министр, ссылаясь на утренний разговор, прибавил: «Теперь Вы можете сломать телефон. Отдайте Ваше приказание, генерал, и исчезните на весь день». Янушкевич ответил: «Мой аппарат испорчен»» .

в новой телеграмме первым днем мобилизации назначалось 31 июля, бывшее также первым днем частичной мобилизации в округах Киевском, Одесском, Московском и Казанском. Этим удалось избежать путаницы, неизбежной при назначении всеобщей мобилизации хотя бы на один день позже.

. В Брюсселе на всякий случай подготовляли частичную мобилизацию, собираясь призвать резервистов 1910, 1911 и 1912 гг., что вместе с задержанными в строю резервистами 1913 г. увеличивало бельгийскую армию на 100 тыс. человек. Бельгийское правительство заявляло, что в случае международного конфликта Бельгия будет энергично защищать свой нейтралитет и целостность своей территории.

Первая сводка французского генерального штаба армии о военных приготовлениях Германии, составленная по данным, полученным до 14 часов 27 июля, говорила о германских мероприятиях по обороне крепости Мец (запрещение отлучек из гарнизона, вызов военных из отпуска, занятие фортов войсками, установление телеграфной связи, охрана мостов), ряде аналогичных мероприятий в Тионвилле и Мюлузе (Мюльгаузене), внезапном призыве 23 июля резервистов в пограничной полосе, прекращении сберегательными кассами в Мюлузе выплаты золотом и распространившихся слухах, что мобилизация намечена на 28 июля.

Тем временем французские военные приготовления шли своим ходом. Морское министерство занималось вопросом о распределении самолетов «на случай мобилизации» между Тулоном, Вильфраншем и островом Корсика (Аяччио, или Бонифаччио), заботясь о максимальном пополнении запасов горючего.

27 июля были проведены в жизнь меры, предусмотренные положением об угрожающей опасности и требующие помощи воинских частей, а также вызваны из отпусков унтер-офицеры и рядовые.

морское министерство предписало морским префектам важнейших военных портов Франции — Тулона, Бреста, Бербурга, Рошфора и Лориана — осведомить офицеров, находящихся в долгосрочном отпуске (без жалованья), что они в случае мобилизации должны, не ожидая индивидуальных предупреждений, прибыть в порты приписки, если не получат специальных назначений6.

Военное министерство приказало 28 июля отозвать к своим корпусам и местам службы всех отпускников и вернуть в свои гарнизоны войска. Вечером 28 июля военное министерство отдало приказ об охране важнейших зданий, наблюдении за границей, постановке рогаток и заграждений на пограничных дорогах1.

Картину энергичной военной подготовки рисуют сообщения русского военного агента в Париже полковника Игнатьева. «Настроение спокойное, твердое, — телеграфировал 28 июля в Петербург Игнатьев. — Приготовления французской армии сводятся к следующему:

1. Сегодня к 6 часам вечера закончена перевозка войсковых частей, находившихся в лагерях, в свои гарнизоны в пяти пограничных корпусах: втором, шестом, седьмом, двадцатом и двадцать первом. В тех же корпусах возвращены офицеры из отпусков.

2. Прекращены отпуска по всей армии.

3. Приняты меры к усиленной охране железнодорожных линий и важнейших военных учреждений вроде башни Эйфеля и пороховых складов.

4. Разослано предупредительное объявление железнодорожным обществам, что сократит срок мобилизации на несколько часов»1 2

В какой бы тайне ни проводились все эти меры, они в силу своего объема не могли укрыться от внимания германских и австрийских дипломатов. К тому же, несмотря на предупреждение о молчании, разболтали тайну французские газеты.

«Кажется несомненным, — доносил 29 июля Сечен,— что Франция предприняла некоторые военные приготовления, о чем к тому же сообщают быть может с некоторым преувеличением, и газеты»3.

Австрийский генеральный консул в Марселе сообщал 30 июля о начавшихся 27 и 28 июля перевозках войск на север к германской границе, реквизиции военными властями всех пригодных для перевозок вагонов, охране войсками всех важнейших железнодорожных зданий и построек, вызове отпускников и, «видимо, также и запасных», усилении воинскими отрядами крепостных приморских батарей, реквизициях префектом муки и пищевых припасов» L

Не менее хорошо был осведомлен об этих приготовлениях, судя по его сводкам, и германский генеральный штаб. В сводке от 28 июля, согласно сведениям, поступившим до 16 часов, французские приготовления к войне рисуются в таком виде: «Париж совершенно спокоен. Печать поразительно умеренна. Никаких следов мобилизации. Высшие офицеры вызваны из отпусков, коменданты — в свои крепости. Войска оттянуты с места обучения.

На границе — усиленное наблюдение. Приготовлены прожекторы для освещения границы. В Люневиле и Нанси сосредоточены войска. Железнодорожные мосты у Люневиля и канал-туннель между Коммерси и Тулем охраняются войсками. Бельфор находится на положении готовности к тревоге».

«Через Париж проходит большое количество солдат, направляющихся в свои части, — записывал 29 июля в своем дневнике Берти, — происходит переброска частей на восток и на юг из окрестностей Парижа и с запада. Железнодорожные станции и мосты охраняются, делаются последние приготовления к мобилизации» 5.

Более близко стоявший к военным кругам, чем Берти, английский военный атташе полковник Ярд-Буллер 29 июля пришел к следующему выводу: «Все предварительные меры, предшествующие мобилизации, выполнены. И теперь остается лишь нажать кнопку, чтобы были призваны необходимые запасные... все офицеры и солдаты, находившиеся в отпуске, вернулись или возвращаются в свои воинские части так быстро, как только возможно. Войскам, проходившим обучение в лагерях, приказано вернуться в свои гарнизоны. Офицеры генерального штаба завалены работой и не могут отлучиться со своих постов... все железнодорожные станции и пути находятся под строгой охраной. Парижские вокзалы заняты войсками, пути и посты между городами и селениями патрулируются жандармерией и лесной стражей, и в особых случаях (там, где, например, как в Сен-Дени, имеются колонии социалистов) эта охрана исключительно сильна. Эта охрана железнодорожных путей началась в воскресенье (26 июля. — Н. П.), и, судя по тому, что я лично видел на линиях, по которым я совершал короткие поездки в течение нескольких последних дней, я могу сказать, что приняты самые тщательные меры предосторожности, чтобы обезопасить их от каких бы то ни было посягательств со стороны шпионов, социалистов и прочих бандитов. Башня Эйфеля, где находится большая центральная беспроволочная приемная станция, охраняется и полицией, и солдатами...»

Игнатьев телеграфировал 29 июля в Петербург: «Во Франции все возможное сделано, и в министерстве спокойно ждут событий».

Правящие круги России были достаточно хорошо осведомлены о военных приготовлениях Франции. «Франция лихорадочно мобилизуется, — заявил утром 29 июля великий князь Николай Михайлович секретарю австрийского посольства в Петербурге.

Сводка германского генерального штаба от 29 июля, по сведениям, поступившим до 16 часов, содержала следующие данные:

«1. Пограничная полоса. Работа по обороне границы. Повышенная деятельность. Грузовики наготове в Одене, Лонгийоне и Нанси. Установлена военная охрана вокзалов. Работа на платформах. Телефонная связь между Парижем и Германией прервана сегодня в различных местах. Железнодорожный материал увезен вглубь. В Туле и Эпинале прекращено предоставление вагонов для коммерческих надобностей. Продолжается вооружение фортов Бельфора.

2. Внутри страны на линии Париж — Эрбесталь установлены охрана дорог и возвращение многих порожних поездов. Во дворах у казарм в Париже замечены 28 июля полевые автомобили. Нет всеобщего призыва запасных. Возможен самое большее призыв последнего года... военного воодушевления в стране незаметно. Флот остается в Тулоне. Часть французской печати полна ругательств по' адресу Германии» Г

29 июля утром броненосец «Франс» бросил якорь в Дюнкерке. Пуанкаре и Вивиани были торжественно встречены дипломатическим корпусом и властями. На пути в Париж Абель Ферри и депутат Рене Рену сообщили «путешественникам», что «запас призван, войска, находившиеся в лагерях, вернулись к своим гарнизонам, должностные лица получили приказание остаться на местах, продовольствие для Парижа закуплено. Словом, приняты все меры на случай, если бы мобилизация стала вдруг необходимой, но ничего не сделано, что напоминало бы, хотя отдаленно', саму мобилизацию».

По прибытии Пуанкаре и Вивиани в Париж было немедленно созвано заседание совета министров, на котором Мессими доложил требование Жоффра о выдвижении войск прикрытия к границе. Однако совет министров решил отсрочить выполнение этой меры еще на несколько часов.

В 19 часов 29 июля военный министр Мессими предписал командирам 1, 2, 6, 7, 20 и 21-го корпусов выполнить все работы по укреплению крепостных фортов, какие можно выполнить, не привлекая внимания. Кроме того, был отдан приказ об усиленной обороне пограничной полосы и непрерывном перехвате телеграмм.

На заседании совета министров, на котором председательствовал Пуанкаре, военный министр Мессими доложил о требованиях Жоффра, высказанных последним еще 26 июля3, придвинуть возможно скорее к границе войска прикрытия.

«Это значило, — говорил в 1926 г. Мессими французскому историку Рекули, — объявить полную мобилизацию 2, 6, 7, 20 и 21-го округов (каждый округ выставлял корпус. — Н. П.) и всех наших кавалерийских дивизий, распорядиться перевозкой к границе полков, сосредоточенных в Реймсе, Шалоне на Марне, Безансоне, Лон-ле-Сонье, Париже и даже на западе — в Либурне и Динане. В общем это была мобилизация части Франции. Вот почему совет министров находился в весьма затруднительном положении. Мы все, конечно, считали необходимым удовлетворить требование Жоффра... было бы преступно пренебречь им, отложить эту предосторожность, но, с другой стороны, мы знали, насколько искусна германская пропаганда в передергивании фактов. Не поспешила ли бы она представить в нейтральных странах, в особенности среди англичан, намерения которых оставались столь неясными, Францию как проявившую произвольно и безосновательно инициативу мобилизации» 4.

В конце концов совет министров разрешил выдвинуть войска прикрытия, однако со следующими оговорками: не предпринимать никаких войсковых перевозок, к местам сосредоточения будут доставлены только те воинские части, какие могут совершить переход походным порядком; не будет призван ни один резервист; перевозочные средства и лошади будут не реквизированы, а приобретены по рыночной цене; войска прикрытия будут расположены в 10 км от границы, для того чтобы избежать соприкосновения французских и германских патрулей В

Однако меры, включаемые в понятие «прикрытия границы», были гораздо шире того, в чем признается Мессими. Телеграмма Мессими, отправленная 30 июля в 16 часов 55 минут, предписывала командирам 2, 6, 7, 20 и 21-го корпусов объявить положение тревоги в своих войсках и гарнизонах (без призыва Запасных), подготовить к посадке войска прикрытия, которые должны быть перевезены к месту назначения по железной дороге, придвинуть немедленно воинские части прикрытия, идущие походным порядком в районы, предусмотренные на случай внезапной атаки. «В силу дипломатических причин необходимо, чтобы с нашей стороны не произошло ни одного инцидента (на границе. — Н. П.). Поэтому ни одна часть, ни один патруль не должны ни под каким предлогом приближаться к границе или переходить линию, идущую в 10 км от границы».

Это запрещение войскам на 10 км приближаться к границе, предпринятое по дипломатическим соображениям, было ловким ходом французских империалистов, и они всемерно использовали его в переговорах с Англией в качестве доказательства своего миролюбия. Но Жоффр потребовал от правительства разрешения не соблюдать точно этого приказа и получил его. В результате во многих важных в стратегическом отношении пунктах войска были удалены от границы всего на 4—5 км.

Председателям реквизиционных комиссий на местах было предложено приготовиться к исполнению своих обязанностей, а мэрам коммун было дано распоряжение предупредить владельцев скота и повозок о предстоящей реквизиции этого имущества.  Кроме того, была усилена охрана границы, произведен призыв запасных и ополченцев, сведенных в воинские формирования, начат набор лошадей в пограничных районах.

В 19 часов 10 минут 30 июля в Марокко была послана телеграмма о немедленной отправке во Францию 7 батальонов, а после объявления мобилизации — 29 батальонов, двух кавалерийских полков и трех батарей.

На самом деле прикрытие границ в таких размерах, какие были приняты советом министров, мало чем отличалось от частичной мобилизации, ибо, по авторитетному свидетельству Игнатьева, все части пограничных корпусов «находятся уже почти в боевом составе». Были мобилизованы одна четверть всей пехоты, вся кавалерия и жандармские войска, переведены на военное положение крепости и т. д. Всего в боевой готовности находилось 11 пехотных и 10 кавалерийских дивизий

В 14 часов 10 минут 30 июля Грею через Поля Кам-бона была отправлена сводка военных мер, принятых Германией и Францией до 30 июля, свидетельствовавшая о том, что в подготовке войны Германия далеко обогнала Францию. Абель Ферри просил Поля Камбона обратить внимание Грея на решение французского правительства выдвинуть войска прикрытия не ближе 10 км к германской границе, хотя французский план войны был составлен в наступательном духе. «Мы оставляем, таким образом, полосу национальной территории без защиты против внезапной агрессии, для того чтобы... показать английскому общественному мнению и правительству, что Франция и Россия не выступят первыми».

Французское правительство реагировало на сообщения Жюля Камбона решением придвинуть «войска прикрытия» из районов их сосредоточения к границе и призывом резервистов в войска прикрытия.

Еще утром 31 июля генерал Жоффр составил меморандум ультимативного характера, требуя проведения указанных выше мероприятий. Ссылаясь на германские военные приготовления, в особенности на концентрацию войск 8, 14, 15, 16 21-го германских корпусов у французской границы и тайный призыв резервистов в Германии, Жоффр писал: «В настоящем положении нам более невозможно приступить к применению новых мелких мер, кроме тех, о которых уже был дан приказ, не внеся глубокого расстройства в мероприятия, предусмотренные для войск прикрытия и мобилизации, в особенности в отношении службы железных дорог.

Когда продолжается напряженное состояние и пока немцы под покровом дипломатических переговоров продолжают свою планомерную мобилизацию, что они делают сейчас, избегая этого слова, тогда правительство должно безусловно ясно осознать, что с сегодняшнего вечера при каждой 24-часовой отсрочке в призыве запасных и в распоряжении о прикрытии последует задержка нашего развертывания, иначе говоря, плата частью нашей территории от 15 до 20 км за каждый день промедления. Главнокомандующий (называя себя так, Жоффр предвосхищал события. — Я. Я.) не может взять на себя эту ответственность».

решил отправить телеграмму: «Отправьте войска прикрытия». «Телеграмма была послана в 18 часов» — так гласит пометка Жоффра на его меморандуме.

Одновременно с посылкой этой телеграммы было дано новое распоряжение войскам прикрытия не переходить линии 10-километровой зоны у границы, приняты меры «для безопасности фортов первой линии» и путей сообщения и запрещена воздушная навигация над территорией Франции, кроме воздушных кораблей, принадлежащих государству.

Рабочий день 1 августа в правительственных кругах Франции был начат ультиматумом Жоффра. В ночь с 31 июля на 1 августа французские разведчики, посланные на территорию Германии, принесли сообщение о том, что в Эльзас-Лотарингии идет мобилизация, а пограничники даже сообщили, что 31 июля Германия объявила войну России .

В связи с этим французский генеральный штаб пришел к выводу, что под маской «состояния угрозы войны» в Германии проводится настоящая мобилизация (призыв резервистов последних 5 лет), что благодаря этому Германия может закончить концентрацию своих войск на 2—3 суток ранее срока и что германское выступление может начаться на 10-й или 11-й день мобилизации вместо 13-го.

Все эти доводы Жоффр изложил в особом меморандуме, который вручил 1 августа в 8 часов Мессими и в 9 часов Вивиани. К меморандуму была приложена записка следующего содержания, которая, собственно говоря, явилась ультиматумом:

«Уже 5 дней я веду борьбу с целью вырвать у правительства отзыв отпускников. Мы не можем подобно Германии разрешить себе тайную и лицемерную мобилизацию. Мобилизация у нас составляет одно целое, которое не делится на куски. Я повторяю то, что сказал

Вам вчера: если правительство замедлит отдать приказ о мобилизации, я не смогу больше нести тяжкую ответственность по доверенному правительством мне посту» 

В 15 часов 30 минут к Мессими явился за декретом о мобилизации помощник Жоффра генерал Эбенер, и 25 минут спустя, в 15 часов 55 минут, во все департаменты и коммуны Франции была послана следующая «мобилизационная телеграмма»1 2: «Крайне срочно. Циркулярно. Приказ о всеобщей мобилизации. Первый день мобилизации — воскресенье 2 августа».

Отчеты о нарушении французских границ германскими войсками поступали беспрерывно

. Следует отметить, однако, что ликвидация 10-километровой зоны и придвижение войск прикрытия непосредственно к границе вечером 2 августа имели своим результатом ряд стычек между французскими и германскими отрядами у границы и даже нарушение границы Германии французскими войсками. Кроме того, германская военщина в целях изобличения агрессии «коварных французов» распространяла вымышленные сообщения о том, например, что 2 августа 24 французских офицера, одетых в прусскую форму, пытались пересечь в 12 автомобилях германскую границу у Вальбена, к востоку от Гельдерна , или что французские авиаторы, как сообщали берлинские газеты, «бросали бомбы вплоть до Нюрнберга»

Французские власти энергично повторяли запрещение французским войскам переходить границу, но  «ружья стреляли сами собой», и французские, и германские солдаты вступали в перестрелку друг с другом с французской и германской стороны 

Сводки французского генерального штаба армии — а их в течение 28 июля было составлено 3 — говорили о военных приготовлениях Германии и Австрии. В Германии принимались меры по приведению в боевую готовность крепостей Мец, Тионвиль, Страсбург и по левому берегу Мозеля: установка батарей и занятие войсками фортов, прибытие новых воинских частей, подвоз снабжения, эвакуация семей офицеров и т. д. Войска возвращались в места своего постоянного расквартирования. Отпускники получили приказ вернуться в свои части. Но «призыв резервистов имел лишь частичный характер»L «До сих пор не сигнализируют ничего ненормального с военной точки зрения... — телеграфировал французский посланник в Мюнхене Аллизе.— Незаметно никакой особой деятельности ни в военном министерстве, ни в генеральном штабе. Но охрана вокруг военных учреждений усилена»

Сводки генерального штаба и донесения французских консулов и французских пограничных чиновников говорили о военных приготовлениях в Германии — об отзыве войск в свои гарнизоны, о вызове отпускников, подготовительных мерах для вооружения пограничных крепостей, распределении военных материалов и походного снаряжения в воинских частях, призыве офицеров запаса, концентрации войск на границе Люксембурга, в Эльзас-Лотарингии и в прирейнских областях, прекращении выдачи золота германскими банками, запрещении вывоза муки за границу и т. д. Германский флот вернулся из плавания у берегов Норвегии в Вильгельмс-гафен и Киль, и три отряда миноносцев были направлены в Балтийское море. Берлинская биржа 29 июля прекратила сделки на срок.

Вечерние сообщения о военных приготовлениях австро-германского блока были весьма серьезны. По сведениям французского генерального штаба, шла постепенная мобилизация германских войск в Познани и Восточной Пруссии. Австрия исподволь проводила мобилизацию в Галиции против России, сосредоточивала на русской границе свои кавалерийские части и готовилась к всеобщей мобилизации.

Известия о подготовительных военных мерах в Германии и Австро-Венгрии шли широким потоком. Важнейшим в них было то, что германские войска прикрытия были придвинуты непосредственно к французской границе и заняли исходные позиции для наступления. Возвращение на родину германских резервистов, находившихся за границей, шло полным ходом. Начался призыв запасных по индивидуальным повесткам, в особенности офицеров запаса, реквизиция автомобилей, повозок и скота.

Сводки французского генерального штаба говорили о перевозках германских войск к французской границе, об установлении вдоль нее германских патрулей, о призыве резервистов в 1, 3, 5, 6, 7, 8 и 14-м корпусах германской армии, о прибытии в Киль 1-й и 3-й эскадр германского флота Г Телеграммы французских дипломатов о военных приготовлениях Германии поступали непрерывно.

Оценка положения выразилась в принятии им мер, усиливавших немедленную готовность уже мобилизованного флота вступить в бой. «По счастливой случайности», в особенности счастливой потому, что как раз в июне 1914 г. Вильсон, начальник отдела военных операций английского генерального штаба, проводил свою мобилизационно-стратегическую «игру» по перевозке английской экспедиционной армии на континент, флот уже был мобилизован. Ведь еще в конце 1913 г. Черчилль предложил заменить большие маневры флота в 1914 г. пробной мобилизацией и концентрацией в середине июля. Поэтому в дни ультиматума флот находился в таком состоянии, которое адмиралтейство, вечно боявшееся быть захваченным к моменту кризиса врасплох, находило идеальным — он в полной боевой готовности был сосредоточен в одной гавани (Портленде), и только в среду 29 июля должно было начаться его рассредоточение по базам. Поэтому 25 июля утром в результате обсуждения ситуации с первым морским лордом Луи Баттенбергом Черчилль пришел к выводу, что ему, Черчиллю, пока нечего делать: «Ни в одну минуту за последние три года мы не были так полностью готовы. .. До 29 июля флот был под рукой» .

Но Черчилль претендовал на большее. Одной мобилизации ему было мало. В разыгравшемся кризисе он считал своей главной задачей «добиться уверенности, что дипломатическая ситуация не опередит морскую и что «Большой флот» окажется в своей военной базе еще до того, как Германия будет в состоянии узнать, вступим мы или не вступим в войну, и, следовательно, по мере возможности еще до того, как мы решимся сами» Фактически это значило, что, пока сэр Эдуард Грей будет внушать Германии надежду, что Англия сохранит нейтралитет, Черчилль постарается поставить уже мобилизованный английский флот в исходное стратегическое положение для нанесения удара. 

Все меры, принятые Черчиллем в эти дни, — концентрация боевых эскадр Средиземного моря и китайских вод, патрульных и тральных флотилий, усиление охраны побережья, нефтехранилищ, военных складов и т. п., сосредоточение гидроавиации и перевод большого флота из Портленда в военную базу на Оркнейских островах — преследовали именно эту цель. В переводе на сухопутные масштабы они были бы равносильны, например, всеобщей мобилизации и сосредоточению армий на границе.

Черчилль нашел политическое положение угрожающим и заявил Грею, что он не будет демобилизовывать флот. Грей вполне одобрил это решение Черчилля

На суше дело обстояло еще проще. Английская постоянная армия, составлявшая экспедиционный корпус, была построена не на призыве запасных, а на добровольческой (платной) системе. Ничего похожего на мобилизацию, какая проводилась в России, Австрии, Германии, Франции и других странах, где существовала воинская повинность, в Англии быть не могло. Период «предосторожности», т. е. период подготовительных мер к мобилизации, объявленный 28 июля, в английских условиях означал прекращение отпусков, маневров и сбор воинских частей в местах их постоянного расквартирования, а сама мобилизация — перевозку войск в порты и посадку их на суда.

Язык статс-секретаря (Грея. — Н. П.), — сообщал Флерио Бьенвеню-Мартену,— начинает уточняться, и позиция Великобритании укрепляется приостановкой демобилизации ее флота. Первый лорд адмиралтейства (Уинстон Черчилль. — Н. П.) тайно принял эту меру еще в пятницу (24 июля. — Н. П.) по своей собственной инициативе, сегодня ночью сэр Эдуард Грей и его коллеги решили опубликовать ее. Это результат примирительной позиции Сербии и России»

Английская средиземноморская эскадра покинула Александрию и отправилась на свою базу на острове Мальта.

27 июля в полночь Черчилль послал всем командующим эскадрами неофициальную предупредительную телеграмму: «Будьте готовы следить за вражескими (! — Н. П.) военными кораблями и учитывайте диспозицию судов его величества с этой точки зрения. Мера чистой предосторожности. Ни один лишний человек не должен быть осведомлен. Соблюдать строжайший секрет»Г

28 июля Черчилль начал концентрацию минных траулеров и сосредоточил всю английскую гидроавиацию, произвел учет запасов угля, мобилизовал тихоокеанскую эскадру, усилил охрану военных складов и нефтяных резервуаров и арестовал организацию германских шпионов, выслеженных еще в 1911 г. и сообщавших о военной подготовке на море. Одновременно он приказал начальнику морской контрразведки включить в список судов английского флота строящиеся в Англии турецкие линкоры.

В тот же день, 28 июля, Черчилль решился на еще более ответственный шаг, что видно по следующим его «прорицательским» словам: «Во вторник 28 (июля.— Н.П.) я почувствовал, что флот должен отправиться на свою военную базу. Он должен двинуться туда немедленно и тайно, он должен идти на всех парах к северу, пока каждый германский морской или военный авторитет был в высшей степени, как только возможно, заинтересован избегать столкновения с нами

Черчилль решился на эту меру по следующим соображениям: «Если он (флот. — Н. П.) двинется так рано, ему не нужно будет идти Ирландским каналом и вокруг северного побережья Англии, он сможет пройти через Дуврский пролив и Северное море, и наш остров, следовательно, не остался бы без прикрытия даже и один день. Кроме того, он прибывал скорее и с меньшим расходом топлива. Поэтому во вторник (28 июля. — Я. П.) в 10 часов утра я предложил этот шаг первому морскому лорду и начальнику штаба и нашел, что они всецело настроены в его пользу. Мы решили, что флот должен покинуть Портленд 29 (июля. — Н. П.) утром в такой час, чтобы пройти Дуврским проливом в часы темноты, что он должен пересечь эти воды с максимальной скоростью и без огней, с крайними мерами предосторожности двигаться дальше к Скапа-Флоу. Я боялся представить этот вопрос на решение кабинета, чтобы он ошибочно не был рассматриваем как провокационное деяние (?! — Н. П.), способное повредить шансы на мир», — с благочестивым лицемерием поясняет Черчилль.

«Было бы ненормально представлять на решение кабинета вопрос о передвижении британского флота в отечественных водах из одного британского порта в другой. Поэтому я осведомил только премьер-министра, который тотчас же выразил свое одобрение».

В 17 часов 28 июля был послан соответствующий приказ командующему флотом, и 29 июля ночью «корабли его величества» были в море, проходя Дуврский пролив. Но хотя бюро немецкого морского шпионажа в Англии было разгромлено весьма искусно, «германский посол не упустил случая для жалоб «Форин Оффис» на передвижение флота». Грею пришлось заверять Лихновского, что «передвижения флота лишены всякого наступательного характера» и что флот не приближается к германским водам. Однако стратегическая концентрация флота была фактически закончена с переводом его в Скапа-Флоу, и Черчилль торжествовал:

«Теперь, что бы ни случилось, мы находились в положении, которое позволяло контролировать события, и было не легко заметить, как это преимущество может быть отнято от нас

С объявлением «периода предосторожности» вступали в силу подготовительные меры к мобилизации. В самой Англии под бдительным оком парламента они имели более «невинный» характер — реквизиция угля, передача портов морскому командованию, подготовка армии к военному положению и т. д. После объявления этого периода оставалось лишь собрать воинские части в казармах, выдать снаряжение и припасы и посадить на транспорты — в остальном армия была готова. В колониях, куда око парламента не могло заглянуть, «период предосторожности» был равносилен мобилизации. Об этом ясно свидетельствуют отчеты американских консулов, давшие любопытную картину военной подготовки в английских владениях.

30 июля в государственном департаменте США была получена телеграмма из Гибралтара: «Гарнизон мобилизован»3.

Австрийский консул на острове Мальта 30 июля сообщал Берхтольду о приведении английского гарнизона в боевую готовность, занятии войсками внешних фортов, забаррикадировании гавани, реквизиции частных судов военными властями.

«Всюду оживленная работа, — сообщал консул,— указывающая на известные приготовления Англии... Англия предприняла совершенно необычные военные меры, указывающие на скорое выступление»3.

Такая подготовка позволила одному предприимчивому капитану—губернатору одной из английских колоний в Африке — вторгнуться в соседние германские владения через несколько часов после объявления войны.

29 июля Черчилль отправил командующим эскадрами официальную предупредительную телеграмму, переводившую флот на «боевое положение», и конфисковал строившиеся для Турции линкоры