Игорь Аверкиев Об авторитаризме

Называть сегодняшний путинский режим «диктатурой» – это какая то странная форма либерально демократического тщеславия и инфантильности.

Чтобы прийти в себя после ора про «путинскую диктатуру», достаточно вспомнить диктатуру Гитлера, диктатуру Сталина, диктатуру Пол Пота, диктатуру Пиночета. Причислять сегодняшний путинский режим к этим режимам не просто не умно, но это, прежде всего, неуважение к миллионам реальных и ужасающих жертв тех диктатур.

Авторитарные режимы приходят как «спасательные команды», которые, сделав своё дело, снова и снова убеждают общество, что его (общество) всё ещё есть от чего спасать – ведь ничем другим зарабатывать на жизнь «спасательные команды» не умеют.

Но всё равно авторитарные режимы не являются изначально реакционными. Их задача – не встать на одну из сторон: сторонников или противников «нового общества»,

Примерно так может выглядеть современная социальная утопия – суперобщество, рождённое в очистительной катастрофе, в жестоком социальном отборе, в трагедии, зачищающей сознание от многовековых иллюзий.

Но никто не гарантирует, что Россия выйдет «Россией» из национальной катастрофы.
ВОТ ИМЕННО. ЕСЛИ ВООБЩЕ ЧТО-ТО ВЫЙДЕТ. ИЗ КАТАСТРОФ ВЫХОДЯТ БОЛЕЕ ЖЕСТКИЕ РЕЖИМЫ, НАПРИМЕР ПОСЛЕ 1917 МНОГИЕ ИЗ ЧИСЛА "ПРОГРЕССИНОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ"  ПРЕДПОЧЛИ БЫ ИМЕТЬ ДЕЛО С ЦАРСКИМИ БЮРОКРАТАМИ , ЧЕМ СО СЛЕДОВАТЕЛЯМИ ЧК

политический режим в России есть, а политического строя нет
Всё что ни есть в нашей стране учреждённого и провозглашённого, представляет собой причудливую смесь недоделанного с фиктивным. Недоделанность – не проблема, если страна развивается. Но в том то и дело, что современная Россия как социальный организм фактически остановилась в своём развитии.

С конца 2000 х сохранение в России «притворяющегося государства» становится всё более субъективным делом, в основе которого всего один доминирующий мотив: фиктивность и недоделанность российских государственных институтов является основным источником власти путинского режима , поскольку только такое состояние государственных институтов делает необходимым «ручное (безынститутное) государственное управление» – то единственное , в чём путинский режим, как и любой другой авторитарный режим – безусловный и высококлассный специалист.

стремясь к унитарности, правящий режим не может её обеспечить. Например, реальная политическая автономия Чечни зашкаливает даже для федеративной парадигмы.

Российская Федерация и очередной «Чеченский имамат» де факто находятся в своего рода конфедеративных отношениях, основанных на дани, выплачиваемой Россией Чечне в виде федеральных трансфертов в обмен на лояльность кадыровского режима.

Вообще какая то политическая свобода в путинской России всё таки есть, как и при любом авторитарном режиме, но она реализуется почти исключительно в форме «безразличия правящего режима» .

Люди в современной России становятся депутатами не для того, чтобы властвовать , издавая законы и покровительствуя своим избирателям как «электоральным клиентам» (основной мотив депутатов в обычных демократиях), а для того, чтобы получить «титул депутата» и с титулом получить статус, обеспечивающий общественный престиж и личный доступ в «высшие сферы» режима и к государственным ресурсам. Депутатство в России является одним из субститутов аристократии (сословной фиксации элиты).

Российские депутаты представляет не население и элиты перед властями, а наоборот: российские депутаты представляют правящий режим перед населением. Российские депутаты продвигают не интересы населения во власть, а интересы власти в население. Депутат в России – самый бесполезный для представления интересов граждан человек.

• Российская полиция умудряется бороться с преступностью, не защищая от неё граждан и сама являясь одним из источником криминальной угрозы для них.

Путинская Россия притворяется «демократическим», «федеративным», «правовым» государством. В институциональном смысле современная Россия действительно страна симулянт

«ответственная элита» – это тавтология, «масло масляное». Поскольку остро и постоянно переживаемое «чувство ответственности» за «незнакомых людей» и отличает «представителя элиты» (туповатый, конечно, термин) от простолюдина.

«Представителей элиты» отличает от простолюдинов и уж совсем экзотическое качество – способность чувствовать «экзистенциальную ответственность» за неодушевлённые и абстрактные предметы: за конкретную территорию и её отдельные объекты (леса, поля, города, заводы, театры), за страну, Родину,

«Экзистенциальная ответственность», коррелируемая с лидерством – это, скорее, врождённое, чем воспитываемое качество. В этом смысле элита не равна  всей совокупности «начальников и собственников», но элита состоит в основном из «начальников и собственников

переходное общество начинает страдать от недостатка и даже отсутствия элиты, потому и впадает в хаос – никто ни за что не отвечает. Точнее, все отвечают только за себя – общество становится бесхозным. Но любой хаос не вечен, поскольку люди с соответствующим набором генов и навыков очень быстро занимают на время опустевшую нишу. Другое дело, что конкретные «представители элиты» могут себе такую  «ответственность» насочинить и так её реализовывать, что никому мало не покажется. Ответственность/лидерство морально не детерминированы (но оформляемы), они – функция, проявляющая себя, в том числе, и как господство, насилие, безразличие

Одна из системообразующих иллюзий любой революции – представления о связи радикальных политических и социальных изменений с повышением уровня жизни населения. На самом деле такой прямой связи не существует, скорее, наоборот – любые радикальные перемены, как минимум, на начальном этапе, как правило, приводят к снижению уровня жизни. Успешная социальная революция со временем лишь повышает совокупную эффективность «общественного организма», обновляет его, делает его более конкурентоспособным в соревновании за ресурсы с другими «общественными организмами», что, в конечном счёте, приводит и к повышению уровня жизни. Но очень «в конечном счёте» и в строгом соответствии с новой социальной структурой, в которой всегда есть верхи и низы, бедные и богатые, и тому подобные мало приятные особенности любого общественного устройства.

Суть социального прогресса не в том, что однажды не будет бедных, а в том, что, например, в начале XXI века лучше быть бедным во Франции, чем в Алжире, в России, чем в Таджикистане. И богатым в начале XXI века тоже лучше быть во Франции, чем в Алжире – это тоже очень важная сторона «социального прогресса» (именно поэтому переезд Жерара Депардье из Франции в Россию означает, что у Франции начались проблемы с «социальным прогрессом», правда, это не означает, что в России улучшился климат для богатых, поскольку богатые из неё как уезжали в Лондон, так и уезжают).
Большое количество людей, вовлечённых в «радикальные преобразования», не могут долгое время жить исключительно «общественными интересами» (чего требуют «радикальные преобразования») – рано или поздно «общественные интересы» вступают в противоречие с фундаментальными интересами частной жизни очень многих из «агентов перемен», особенно если «активная фаза транзита» чрезмерно затягивается. В этом массовом внутреннем экзистенциальном конфликте «агенты перемен» массового изнашиваются, утрачивают «волю к победе» и далеко не всегда к этому моменту дозревает следующее поколение «новых людей», а «транзит» проходит точку невозврата.
Социальное большинство» разочаровано не только в существующих политических альтернативах, но и в самом типе публичной политики.
Всем очень хочется прислониться к чему то прочному, крепкому, надёжному, даже тем, кому это противно. Общество в своих настроениях как бы «феминизируется»• Разрешено всё, что безразлично  режиму, то есть всё, что не подрывает его власть.

На самом деле при авторитарных режимах гражданам разрешено гораздо больше (фактически, неофициально), чем при современных демократиях – коррупция, теневой бизнес, многие виды преступлений, уход от налогов, неисполнение «невыгодных законов» и тому подобное. Это «разрешение от неспособности запрещения» ограничивается лишь редкими избирательными наказаниями для «сохранения лица» режима или в случаях его непосредственной заинтересованности. Реально ограничиваются лишь политические свободы, но они, как правило, практически не востребованы гражданами к моменту воцарения авторитарного режима. По своему авторитарные режимы очень адекватны той «толпе одиночек», в которую временно превращается общество при неудачах «транзита».

Нечто подобное Эпохе модерна уже существовало в Западном мире в античные времена

Античный модерн это: экономический и политический плюрализм, личная свобода основной массы населения (рабы составляли максимум ? часть населения), верховенство писаного права, республики демократии, этатизм, фундаментализация индивидуализма и гражданских прав, рационализм, массовая технологизация производства и общественных отношений, массовое товарное производство, развитые коммуникации, «общество потребления», урбанизация, высокая территориальная и социальная мобильность населения, «восстание масс», шоу политика, «массовая культура», массовая грамотность, средний класс, рефлексия как обыденное мыследействие образованной публики, высокий темп жизни городского населения, невротизация элит, декаданс, постмодерное угасание. Правда, большинство из этих параметров в более или менее укоренённом и развёрнутом виде существовали в самом Риме Италии, и ещё в нескольких античных мегаполисах. Тем не менее…

За два три века эллины и римляне, каждые в свое время, прошли по два «транзита»: от традиционного общества к модерному, и обратно – от модерного к традиционному. Политически и схематически это выглядело так: монархии – авторитарные режимы – республики – авторитарные режимы – монархии. См. «Нигилист. Часть первая»: http://www.pgpalata.ru/nihilist.

Сегодня Запад входит как раз в «обратный транзит», а Россия никак не можем пройти «прямой

«Чёрный Юг» и «смуглый Восток» (семито ирано индусский) имеют с Западом гораздо больше цивилизационных корреляций (как ни странным это некоторым покажется), чем «жёлтый Восток». Именно применительно к странам Африки, Ближнего и Среднего Востока ещё можно говорить о каких то общих с Западом закономерностях, о каком то взаимном «запаздывании/опережении», «специфике», или, наоборот, «похожести». Чего не скажешь о глобальном цивилизационном взаимоположении Запада и «жёлтого Востока». Последний реально идёт своим путём, взаимодействуя с Западом, заимствуя у него всё, что ни попадя, но не по его пути, не в его колее. У «жёлтого Востока» абсолютно свой путь, своё историческое время и свой способ жизни. Быть может, всё дело в тех тёмных доисторических временах, когда синантропы отделились от питекантропов, вытеснили последних как более примитивных из Юго Восточной Азии (или съели), и всё последующее время обе ветви вида Homo развивались более или менее изолированно.

На «жёлтом Востоке» до сих пор не было «социальных революций» (именно «социальных»), там так и не случилось «восстание масс» (в смысле Ортеги и Гассета, а не в смысле «народных восстаний») – простолюдины на «жёлтом Востоке» по прежнему «знают своё место».

Авторитарные режимы не основываются  на насилии. От диктатур авторитарные режимы отличаются значительно более низкой «нормой политического насилия» и иным, чем у диктатуры, типом насилия – как правило, не массовое; как правило, не публичное; как правило, не систематическое; и, как правило, не жестокое.

Те, кто называют современный путинский режим «диктатурой», с моей точки зрения, безбожно врут. Но, как и любой авторитарный режим на своей заключительной стадии, путинский режим может выродиться в диктатуру (точнее, может попытаться). В ближайшие месяцы годы Владимир Путин и в самом деле может оказаться на этом перепутье. Пока не оказался. Та явно повышенная агрессивность режима, которую мы наблюдаем в последние месяцы, пока вполне себе «авторитарна»: репрессии избирательны (сажают только попавших под руку очень некоторых  исполнителей и «прохожих», серьёзно «трогать» лидеров власти не осмеливаются, предпочитают войну нервов), репрессии непоследовательные, стеснительные, оправдывающиеся и неуёмно болтливые – почти комичные, если бы не реально пострадавшие от них люди.