Дуглас Мюррей Безумие толпы. 2019 (ЛГБТ повестка)

  Дуглас Мюррей

	Безумие толпы. Как мир сошел с ума от толерантности и попыток угодить всем
	Copyright © Douglas Murray, 2019
	Afterword © Douglas Murray, 2020
	© Ломтева Н. А., перевод на русский язык, 2021
	

Особенность современного мира не в том, 

что он скептичен, а в том, что он догматичен,

 сам того не зная.
	Гилберт Кит Честертон

Несмотря на свое несовершенство, великие нарративы по крайней мере наделяли жизнь смыслом. Вопрос о том, что именно мы должны делать теперь – помимо того, чтобы богатеть, когда есть возможность, и веселиться, когда есть возможность – должен был получить какой-то ответ.
	Ответ, который представился в последние годы, заключается в том, чтобы вступать в новые битвы, ввязываться во все более ожесточенные кампании и высказывать все более изощренные требования. В том, чтобы найти смысл, ведя постоянную войну против любого, кто, кажется, принимает неверную позицию в вопросе, который, возможно, сам только что был переформулирован и ответ на который только что изменился. Невероятная скорость, с которой шел этот процесс, была в основном вызвана тем, что несколько компаний в Кремниевой Долине (в частности, Google, Twitter и Facebook) теперь не только властны управлять тем, что большинство людей в мире будет знать, о чем будет думать и говорить, но и имеют в своей основе бизнес-модель, которая точно была описана как полагающаяся на поиск «клиентов, готовы платить за то, чтобы изменить чье-то поведение». И все же, несмотря на то, что нас раздражает мир технологий, который развивается быстрее, чем мы, эти войны ведутся не бесцельно. Они последовательно ведутся в одном направлении. И у этого направления есть масштабная цель. Эта цель – не осознаваемая одними людьми и преднамеренно преследуемая другими – состоит в том, чтобы внедрить в наше общество новую метафизику:
только начиная с финансового кризиса 2008 года произошло погружение в поток идей, которые до этого, как известно, существовали только в самых отдаленных закоулках академических кругов. Привлекательность этого нового набора убеждений довольна очевидна. Непонятно, почему поколение, не способное накапливать капитал, должно испытывать любовь к капитализму. И нетрудно понять, почему для поколения, которое убеждено, что никогда не будет способно приобрести собственный дом, может быть привлекателен идеологический образ мышления, который обещает расправиться со всем неравенством не только в их собственных жизнях, но и с любым неравенством в мире. Интерпретация мира сквозь призму «социальной справедливости», «политики групповой идентичности» и «интерсекциональности», вероятно, является самой смелой и всеобъемлющей попыткой создать новую идеологию со времен окончания холодной войны.
	Их них трех «социальная справедливость», потому что она кажется – а в некоторых версиях и является – привлекательной. Даже сам термин не подразумевает оппозиции к себе. «Вы против социальной справедливости? Вы что, хотите социальной несправедливости?»
	«Политика идентичности» между тем стала тем местом, где социальная справедливость нашла свое воплощение. Она разделяет общество на различные группы интересов в соответствии с полом (гендером), расой, сексуальными предпочтениями и так далее. Она предполагает, что такие характеристики являются главными или единственными релевантными атрибутами своих носителей, а также то, что они приносят с собой некий дополнительный бонус. Например, как выразился американский писатель Коулман Хьюз, предполагается, что существует некое «высокое моральное знание», которое приходит вместе с чернокожестью, или женским полом, или гомосексуальностью. Это является причиной склонности людей начинать свои вопросы или утверждения со слов «Я как… хочу сказать…» И это вопрос, в котором и живые, и мертвые люди должны занимать правильную сторону. Это та причина, по которой люди взывают к сносу памятников историческим личностям, которые воспринимались как принявшие неверную сторону, и это то, почему прошлое должно быть переписано для тех, кого вы хотите спасти. 

	Наименее привлекательно в этой троице звучит понятие «интерсекциональности». Оно является приглашением к тому, чтобы провести остаток наших жизней в попытке выделить в себе и других каждую идентичность и каждое уязвимое место, а затем организоваться в соответствии с той системой справедливости, которая вырастает из постоянно сдвигающихся иерархий, которые мы обнаруживаем. Это система, которая является не просто неосуществимой, но и сводящей с ума, она выдвигает невозможные требования и стремится к недостижимым целям. Но сейчас интерсекциональность вырвалась за пределы отделений социальных наук в гуманитарных колледжах, из которых она выросла. Теперь она воспринимается всерьез молодыми людьми и – как мы увидим – закрепляется путем трудового законодательства (в частности, через «приверженность разнообразию») во всех крупных корпорациях и правительствах.

вся эта «прогрессивность», которую миллениалы и другие сейчас используют для того, чтобы «разорвать тысячелетия угнетения и/или цивилизации… была придумана около 20 минут назад». ...«чертовски опрометчиво так серьезно полагаться на такое большое количество неиспробованных эвристик, которые были придуманы вашими родителями в непроверенных областях знаний, которым нет и 50 лет».

Эта метафизика стоит за новостями о том, что Американская психологическая ассоциация считает нужным инструктировать своих членов о том, как искоренять «традиционную маскулинность» из мальчиков и мужчин[7].
когда мы смотрим на все сквозь новые линзы, которыми нас снабдили, все превращается в оружие, и это влечет за собой ненормальные и сводящие с ума последствия. Это – та причина, по которой газета «The New York Times» решила опубликовать статью, написанную чернокожим автором и озаглавленную «Могут ли мои дети дружить с белыми людьми?» И почему даже статья, посвященная смертям велосипедистов в Лондоне и написанная женщиной, может иметь заголовок «Дороги, спроектированные мужчинами, убивают женщин».

 Во второй половине XX века шла борьба за равные права для геев, которая оказалась чрезвычайно успешной и обратила вспять ужасные несправедливости истории. Затем, когда война была выиграна, стало очевидно, что борьба не прекращается. Вместо этого она видоизменяется. ГЛБ (Геи, Лесбиянки, Бисексуалы) стали ЛГБ (Лесбиянки, Геи, Бисексуалы), чтобы не уменьшать видимость лесбиянок. Затем добавилась буква Т (что произошло гораздо быстрее). Затем – буква К и несколько звезд и звездочек. По мере того, как дополнялся гей-алфавит, что-то менялось внутри движения. Оно начало вести себя в состоянии успеха так, как когда-то вели себя его оппоненты. Когда ситуация изменилась в пользу движения, произошло нечто неприятное. Десять лет назад почти никто не поддерживал идею о легализации гей-браков. Даже такие группы по защите прав гомосексуалов, как «Stonewall», не поддерживали ее. Но прошло несколько лет, и гей-браки стали одной из фундаментальных ценностей современного либерализма. Не поддерживать однополые браки – спустя всего несколько лет после того, как почти никто их не поддерживал (включая группы по защите прав геев) – означает выйти за рамки дозволенного.
как только поезд, казалось, достиг желаемого места назначения, он вдруг набрал скорость и с грохотом покатился по рельсам. 

	Такие словосочетания, как «токсичная маскулинность», вошли в обиход. Какая польза от того, чтобы отношения между полами были настолько опасными, что к мужской половине человеческого рода относились бы как к прокаженной? Или от развития идеи того, что у мужчин не должно быть права говорить о женщинах? Почему, когда женщины пробили больше «стеклянных потолков», чем когда-либо в истории, разговоры о «патриархате» и «менсплейнинге» просочились от задворок феминистских дискурсов в самое сердце таких мест, как австралийский сенат?
Внезапно – после того, как большинство из нас надеялось, что проблема уже решена – все свелось к вопросу расы. 

	Затем, наконец, мы все, сбитые с толку, наткнулись на самую неизведанную территорию. То было утверждение о том, что среди нас существует значительное число людей, которые живут в неправильных телах, и что, как следствие, все однозначные понятия, оставшиеся в нашем обществе (включая понятия, укоренившиеся в науке и в языке), должны быть полностью переформулированы. В некотором смысле споры вокруг трансгендерности дают наибольшую пищу для размышлений. Несмотря на то, что самый новый из вопросов прав также затрагивает меньшее число людей, за него, тем не менее, борются с почти несравненной свирепостью и яростью. Женщины, которые приняли неверную позицию по этому вопросу, преследуются людьми, которые в прошлом были мужчинами. Пригодность родителей, которые озвучивают то, что еще вчера было распространенным обсуждением для того, чтобы быть родителями, подвергается сомнению.

полиция интересуется людьми, которые не признают, что мужчины могут быть женщинами и наоборот.

	Все эти новые проблемы начинали свое существование как законные кампании по защите прав человека. Это та причина, почему они так далеко продвинулись. Но в какой-то момент эти кампании преодолели некий водораздел. Недовольные равенством, определенные группы стали выбирать нестабильную позицию, основанную на том, что они «лучше». Многие могут возразить, что цель состоит в том, чтобы попросту оставаться какое-то время на позиции своего превосходства, чтобы сравнять историческое игровое поле. На заре движения #МеТоо такие высказывания можно было услышать часто. Как сказал один ведущий канала CNN: «Возможно, это чрезмерная компенсация, но ничего страшного. Нам нужна компенсация»[14]. К сегодняшнему дню никто не сказал, когда эта чрезмерная компенсация будет завершена и кому мы можем доверить объявление о ее завершении.
Борьба за права, происходящая в наше время, сконцентрировалась вокруг этих токсичных и взрывных проблем. Но в процессе эти проблемы прав превратились из продукта системы в основание для новой системы. Чтобы продемонстрировать принадлежность системе, люди должны доказать свои полномочия и свою приверженность. Как можно продемонстрировать свою добродетельность в современном мире? Будучи «анти-расистом», конечно. Будучи «союзником» ЛГБТ-сообществу, разумеется. Подчеркивая, насколько сильно ваше желание – будь вы мужчиной или женщиной – уничтожить патриархат.
	Это создает проблему «прослушивания», когда публичные признания в лояльности системе должны многословно озвучиваться – вне зависимости от того, есть в этом необходимость или нет. Это – продолжение известной проблемы либерализма, которая осознавалась даже теми, кто однажды вел благородную борьбу.
Это тенденция, выявленная ныне покойным австралийским политическим философом Кеннетом Миноугом и названная синдромом «Святого Георгия на пенсии». Убив дракона, храбрый воин обнаруживает, что бродит по земле в поисках новых славных сражений. Ему нужны его драконы. В конце концов, утомившись в погоне за все более мелкими драконами, он даже размахивает мечом в воздухе, воображая, что борется с драконами.
	Если это является искушением для Святого Георгия, то представьте, что может сделать человек, который не является святым, у которого нет ни лошади, ни копья, и которого никто не замечает. Как бы они могли убедить людей в том, что, будь у них исторический шанс, они бы тоже без лишних вопросов убили дракона?
	В тех заявлениях и в поддерживающей их риторике, которые будут цитироваться в этой книге, можно увидеть множество тому примеров. Наша общественная жизнь сейчас полна людей, страстно желающих занять места на баррикадах уже после того, как революция завершилась. Или потому, что они принимают баррикады за свой дом, или потому, что возвращаться домой им некуда.
растущее число людей, имея закон на своей стороне, притворяется, что и их вопрос в отдельности, и все они, вместе взятые, являются решенными, и по ним достигнуто всеобщее согласие. Но все обстоит совершенно противоположным образом. Природа того, по поводу чего все должны были достичь единогласия, такова, что согласие по этому поводу не может быть достигнуто.

хотя расовое равенство, права меньшинств и права женщин относятся к одним из лучших достижений либерализма, они представляют собой самые непрочные основы. Попытка превратить их в фундамент сродни тому, чтобы перевернуть барный стул вверх ногами и попытаться балансировать, стоя на нем. Плоды системы не могут воспроизвести стабильность системы, которая их создала.

нас просят выполнить целый ряд прыжков и скачков, которые мы не можем сделать, и которые, возможно, делать неразумно. Нас просят верить в то, во что невозможно поверить, и нам говорят не протестовать против того, против чего многие люди сильно возражают. Например, речь идет о том, когда детям выписывают лекарства, нацеленные на остановку у них полового созревания.

Мы столкнемся с будущим, не только полным еще большего разобщения, гнева и насилия, но и будущим, в котором возможность ответной реакции против всех предложений по улучшению прав – включая хорошие – становится более вероятной. Это будущее, в котором на расизм отвечают расизмом, на очернение по признаку пола отвечают очернением по признаку пола. На каком-то этапе унижения у большинства попросту не будет причин не ответить тем же, что так хорошо сработало на них самих.

они нарушают принцип, принятый активистами за права геев еще в начале борьбы за равноправие, а именно – что никого не касается, чем занимаются взрослые люди добровольно и за закрытыми дверями. Если этот принцип применим к гей-сообществу, то он, безусловно, применим и к христианским фундаменталистам, и к другим группам.

В книге «О свободе», впервые опубликованной в 1859 году, Джон Стюарт Милль изложил четыре причины, почему свобода слова необходима свободному обществу: первая и вторая причины – это то, что противоположное мнение может быть верным или частично верным, и должно быть услышано, чтобы можно мы могли откорректировать свои ошибочные мнения; третья и четвертая – то, что, даже если противоположное мнение ложно, озвучивание его поможет людям помнить об истине и предотвратит скатывание в невежественную догму, которая, не зная себе противоречий, со временем рискует превратиться в бессмыслицу[17].

Смещение от позиции морального порицания к высказыванию порицания любому, чьи взгляды хоть немного выступают за рамки новоприобретенного мышления.

Почти сразу после того, как в Германии были легализованы однополые браки, поддержка их стала обязательным условием для получения гражданства на федеральной земле Баден-Вюртемберг.

	Эта идея – любопытное заключение, к которому пришла наша культура. В целом в обществе принято считать, что когда люди объявляют себя геями, они приходят к своему естественному состоянию. Для большинства людей это честное признание их обществом и принятие себя: они достигли естественного и правильного для себя состояния. Но странность здесь состоит в том, что каждый из тех, кто являлся геем, а затем стал называть себя гетеросексуалом, становится не только объектом остракизма и подозрительного отношения, но и распространенного сомнения в том, что он или она по-настоящему честны с собой. С гетеросексуалом, ставшим геем, проблем нет. Но на гея, ставшего гетеросексуалом, ложится бесконечное подозрение. Из преимущественно склонной к гетеросексуальности культура стала больше склоняться к гомосексуальности.
которой этой проблеме уделяется так мало внимания. Для многих геев и лесбиянок идея о том, что сексуальная ориентация пластична, и что то, что направлено в одну сторону, может развернуться в другую – это атака лично на них. И у их беспокойства есть основания. Многие геи слышат в этом предположении отголоски страшных слов «Это всего лишь такой период». Геи считают такое предположение чрезвычайно оскорбительным и разрушительным для их отношений с родителями, родственниками и другими людьми.

исследование 2018 года показало, что только две трети представителей поколения Z называют себя «исключительно гетеросексуалами».

тот факт, что одна строгая идентичность может смениться другой, а затем – и флюидностью, говорит о том, что произошло нечто большее, чем скачок от одной догмы к другой. Это говорит о глубокой неуверенности насчет одного основополагающего и редко упоминаемого факта, а именно – что мы по-прежнему не имеем понятия о том, почему некоторые люди – геи.

только в 1973 году Американская ассоциация психиатров решила, что для того, чтобы продолжать считать гомосексуальные наклонности расстройством, не хватает научных данных. В тот год гомосексуальность была вычеркнута из списка психических расстройств, который вела Американская ассоциация психиатров (редкий случай, когда из этого вечнорастущего тома что-либо удаляется). Всемирная организация здравоохранения сделала то же самое в 1992 году.
	Однако из того, что гомосексуальность не является психическим расстройством, не следует, что она – полностью встроенное и неизменное состояние.
В 2014 году Королевский колледж психиатров в Лондоне выпустил увлекательное «заявление о сексуальной ориентации». Они были похвально непреклонны в своем осуждении всего, что могло бы стигматизировать тех, кто называет себя геями. А также объяснили, что в любом случае ККП не верит, что терапия, направленная на изменение сексуальных предпочтений пациента, работает – хоть в ту, хоть в другую сторону. ККП был одинаково бессилен и в том, чтобы сделать гея гетеросексуалом, и в том, чтобы сделать гетеросексуала геем. И все же они делают довольно важное заявление, а именно – что «Королевский колледж психиатров считает, что сексуальная ориентация определяется комбинацией биологических и постнатальных культурных факторов»[25]. Они цитируют ряд источников, обосновывающих это заявление, а затем продолжают: «Нет никаких данных, выходящих за рамки этого и вменяющих какому-либо выбору возможность определять сексуальную ориентацию»[26].
ККП заявляет следующее:
	«Не совсем верно, что сексуальная ориентация является неизменной или не может варьироваться в течение жизни. Тем не менее, для многих людей сексуальная ориентация тяготеет к тому, чтобы быть преимущественно гетеросексуальной или гомосексуальной. У бисексуальных людей в этом смысле есть некоторая степень выбора, в рамках которого они могут сосредоточиться на своей гетеросексульной или гомосексуальной стороне.
	Также это касается людей, недовольных своей сексуальной ориентацией – будь то гетеросексуальная, гомосексуальная или бисексуальная – похоже, есть некое поле для исследования терапевтических возможностей для оказания им помощи в том, чтобы жить с ней в гармонии, уменьшить количество переживаний и достичь большей степени принятия своей сексуальной ориентации»[27].
	Американская ассоциация психологов согласна с этим утверждением. Ее новейший совет по этому поводу звучит так:
	«Среди ученых нет консенсуса в вопросе о том, по каким конкретно причинам человек развивает гетеросексуальную, бисексуальную или гомосексуальную ориентацию. Несмотря на то, что были проведены многие исследования, посвященные изучению возможных генетических, гормональных, связанных с развитием, социальных и культурных причин влияний на сексуальную ориентацию, не было обнаружено ничего, что позволило бы ученым прийти к выводу, что ориентацию определяет один конкретный или несколько факторов. Видимо, социогенетизм и биогенетизм оба играют важную роль; многие люди почти или вовсе не ощущают возможность выбора своей сексуальной ориентации»[28].
	Royal College of Psychiatrists’ statement on sexual orientation, Position Statement PS02/2014, April 2014 (https://www.rcpsych.ac.uk/pdf/PS02_2014.pdf).
	Website of the American Psychological Association, ‘Sexual Orientation & Homosexuality’ (http://www.apa.org/topics/lgbt/orientation.aspx) accessed August 2018.

В 1940-х годах сексолог Альфред Кинси провел то, что на тот момент было самой изощренной и обширной полевой работой в области сексуальных исследований. Несмотря на некоторые уязвимости в методологии, результаты его работы в течение многих лет признавались довольно точными. В научных работах, которые и были продуктом его исследования («Сексуальное поведение человека мужского пола», 1948, и «Сексуальное поведение человека женского пола», 1953), Кинси и его коллеги объявили, что обнаружили, что как минимум 13 % мужчин были «преимущественно гомосексуальны» в течение как минимум трехлетнего периода в возрасте от 16 до 55 лет и что примерно у 20 % женщин был некий опыт с человеком своего пола. Знаменитая «шкала сексуального опыта», изобретенная Кинси, стала основой для сенсационного открытия – около 10 % людей в мире гомосексуальны. В последующие после работы Кинси годы эта цифра – как и многое другое, связанное с темой гомосексуальности – была предметом споров. Религиозные группы поощряли любые исследования, которые показывали, что эта цифра на самом деле ниже. К примеру, они уцепились за проведенный в 1991 году «Американский национальный опрос мужчин», который утверждал, что только 1,1 % мужчин «исключительно гомосексуален», и в Национальную статистическую службу Великобритании, которая назвала такую же цифру двадцать лет спустя.
В 1993 году опрос, основанный на личных интервью и проведенный американским институтом Гутмахера, назвал сенсационную цифру: лишь 1 % человеческой популяции гомосексуален. Эта цифра – на тот момент самая маленькая – и стала взята на вооружение этими же религиозными группами. Председатель Коалиции традиционных ценностей радостно объявил, что «правда наконец выплыла наружу». А один радиоведущий с правыми взглядами сказал: «Наконец наша правота получила подтверждение».
в то время как в Миссисипи примерно 4,8 % от интернет-запросов, связанных с порнографией, направлены на поиск гей-порно, в Род-Айленде из количество составляет 5,2 %. Со всеми необходимыми оговорками (например, включающими людей, которые смотрели гей-порно просто из любопытства) Стивенс-Давидовиц пришел к выводу, что численность геев в США составляет около 5 %.

 В 1977 году чуть более 10 % американцев считали, что геями рождаются. Но в 2015 году в этом была уверена почти половина жителей США. В течение того же периода число американцев, считавших, что гомосексуальность – «результат воспитания и окружающей среды», сократилось вдвое по сравнению с 60 % в 1977-м. Не является совпадением и то, что моральные настроения американцев относительно гомосексуальности невероятно изменились в течение того же периода. Опросы, проведенные институтом Гэллапа в промежутке с 2001 до 2015-го, показали, что в 2001 году 40 % американцев считали гомосексуальные отношения «морально приемлемыми», а в 2015 году так думали уже 63 %. Количество тех, кто считал такие отношения «неправильными», в течение того же периода сократилось с 53 % до 34 %. Опрос показал, что единственным фактором, повлиявшим на перемену настроения, стало то, что многие опрошенные лично были знакомы с каким-то геем – то мог быть член семьи, друг или коллега по работе. Этот фактор имел значительные последствия для других движений за гражданские права. Вторым очевидным фактором было повышение видимости геев в публичной сфере.

если человек является алкоголиком или имеет наркотическую зависимость, люди будут склонны считать, что в этом – его неудача, и для ее преодоления нужно научиться владеть собой. Эта неудача – результат его собственной слабости, неумения расставлять приоритеты и в целом моральной распущенности. С другой стороны, если человек не может исправить свое поведение, то его нужно не винить, а рассматривать как жертву обстоятельств, которой он и является. Беспробудный пьяница может быть головной болью для всех окружающих, однако, если утверждается, что он родился со склонностью к алкоголизму – или даже имеет некий «ген алкоголика» – его можно увидеть в ином свете. Вместо критики он получит всякого рода сочувствие. Если бы алкоголизм был приобретенным свойством, этого человека воспринимали бы как слабого или даже плохого. В целом мы, современные люди, с большим сочувствием относимся к поведению, которое не может поддаваться изменению, но мы все еще довольно критичны или находим сомнительным стиль жизни, который считаем свободным выбором человека – особенно если это поведение причиняет неудобства окружающим. Гомосексуальность могла бы восприниматься как неудобство для общества с репродуктивной точки зрения, и поэтому вопрос о том, что она из себя представляет, является вполне обоснованным.

	Пока что «гомосексуальный ген» остается неуловимым. Это не означает, что однажды он не будет найден. О многом говорят распри, которые идут вокруг него. В целом христиане-фундаменталисты и многие другие хотели бы, чтобы «гомосексуальный ген» не был бы найден, поскольку обнаружение его могло бы серьезно пошатнуть их картину мира («Бог делает людей геями?») и повлияло бы на их позицию в этом вопросе. Люди гомосексуальной ориентации, с другой стороны, конечно, заинтересованы в том, чтобы этот ген был обнаружен, поскольку это могло бы навсегда оградить их от любых намеков на то, что их гомосексуальность – приобретенное поведение.

	Аристотель лишь вскользь упоминает гомосексуальность в своей «Никомаховой этике». Он включает гомосексуальность в список, который мало кому понравился бы сегодня. В своем описании «нездоровых» и «патологических» состояний в 7-й книге «Никомаховой этики» он говорит о таких обычных ситуациях, когда одна женщина вскрывает беременный живот другой женщины и пожирает ребенка, или когда человек приносит в жертву и поедает свою мать, или когда раб поедает печень другого раба. Такое поведение Аристотель считает следствием «болезни», включающей «безумие». Но другие состояния происходят из «привычки» – например, выдирать волосы, грызть ногти и предаваться гомосексуальным связям. Или содомии. Возможно, педерастии.
Он считал, что гомосексуальность – свойство, которое является врожденным у одних людей, а у других – следствием «условий жизни». Единственная разница состоит в том, что достоверный источник в XXI веке вряд ли приведет в качестве примера то, что Аристотель назвал «условиями жизни». Он приводит пример: «Как у тех, кто с детства подвергался насилию».

	Одна из немногих вещей в работе Фуко, которая кажется очевидной – это то, что он, похоже, сам понимал, что сексуальная идентичность не является хорошей основой для построения формальной идентичности. Действительно, ближе к концу последнего тома «Истории сексуальности» он дивится тому, как что-то, что веками считалось разновидностью какого-то «безумия», должно было стать центральным элементом нашей «ясности», и что наша «идентичность» должна теперь стать источником того, что раньше «воспринималось как непонятное и безымянное побуждение». Секс стал, как он утверждает, «более значимым, чем наша душа, почти более значимым, чем наша жизнь». Сделка Фауста, «искушение которого было привито нам», заключается в том (как он утверждает), чтобы «обменять жизнь во всей ее полноте на секс как таковой, на правдивость и суверенность секса. Секс стоит того, чтобы за него умереть». Несмотря на то, что его последователи, похоже, считали иначе – и несмотря на то, что Фуко не слишком глубоко погрузился в эту тему – кажется, будто и он заметил, какое непрочное основание для построения идентичности представляет собой секс и даже сексуальная ориентация.

Даже на своих собственных условиях эта композиция крайне неустойчива и противоречива. У геев и лесбиянок нет практически ничего общего. Прозвучит довольно примитивно, но геи и лесбиянки не всегда состоят в теплых отношениях друг с другом.
бисексуалы продолжают восприниматься не столько как часть того же «сообщества», сколько как предатели в его рядах.

	Эта сторона может быть описана (и самоописана) не как «геи», а как «квиры». Это была – и есть – группа людей, которая считает, что влечение к людям своего пола означает нечто большее, чем влечение к людям своего пола. Эта группа людей считает, что влечение к своему полу должно стать только началом огромного пути. Первым шагом к тому, чтобы не просто научиться жить, но и нарушать привычные правила жизни. В то время как геи могут хотеть просто быть принятыми в обществе, квиры хотят, чтобы их воспринимали как принципиально отличающихся от всех остальных, и стремятся к разрушению того порядка, к которому пытаются приспособиться геи. Это – редко замечаемое, но центральное для сообщества разделение, существующее столько, сколько существует сама гей-идентичность.
Движение за права геев идентифицировало себя с движениями, которые не просто были революционными, но и противопоставляли себя обществу, в которое оно стремилось быть принятым. В каждое последующее десятилетие начиная с 1960-х это разделение воспроизводится в гей-сообществе.

Среди тех, кто призывает к равенству, всегда будут люди, путающие эксгибиционизм с активизмом, считающие, что никто до конца не свободен и не равен, пока не обладает правом надеть собачий ошейник и поводок и идти на четырех конечностях, сопровождаемый «хозяином», по полной людей улице. 

Те, кто отстаивает «квир» – сторону гомосексуальности, склонны к тому, чтобы преподносить гомосексуальность как полноценную занятость. Те же, кто называет себя геями, их недолюбливают.

	Среди всех разговоров о «равенстве» все же нет ничего, что говорило бы о том, что геи хотят абсолютного равенства. Выглядит так, будто многие из них хотят быть равными, но с небольшим «гей-бонусом».

Фактически, в то время как лесбиянкам это удается значительно проще, двоим геям невероятно тяжело завести биологических детей, и даже если у них это получится, все равно ребенок будет носить биологический отпечаток лишь одного из отцов,
даже эта ситуация, в которой два гея производят на свет ребенка с ДНК одного из них – для большинства геев недоступна. Она доступна только богатым геям. Яйцеклетка и услуги суррогатной матери стоят недешево.

	Но философия «не просто равный, но лучший» продолжает жить не только в спорах, связанных с вопросом о геях, но и во многих других. В 2014 году исследователи из Мельнбурнского университета опубликовали исследование, которое показывало, что дети однополых пар – более здоровые и счастливые, чем дети, выросшие у гетеросексуальных пар. Главный исследователь, работавший над этим проектом, доктор Саймон Крауч, заявил, что причиной этого превосходящего уровня счастья было то, что однополые пары не подвержены традиционным «гендерным стереотипам», и это приводит к формированию «более гармоничного семейного союза»[50].
Похожие утверждения, основанные на аналогичных двусмысленных данных, больше похожих на пропаганду, чем на анализ, возникают со значительной регулярностью.

	К примеру, в марте 2018 года исследователи из Института Уильяма в Юридической школе Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе опубликовали результаты исследования 515 пар в Вермонте, которое велось 12 лет. Согласно этому исследованию, гей-пары с большей вероятностью оставались вместе, чем лесбийские пары или гетеросексуальные пары. Это быстро попало в гей-прессу и распространилось повсюду под заголовками «Гей-браки менее склонны распадаться, чем гетеросексуальные браки, как показывает исследование»[53].
	
	Царствование волшебного гея-эльфа действительно установилось на сегодняшний день как один из приемлемых обществом путей жить в ладу с гомосексуальностью. Геи теперь могут сочетаться браком, как и все, могут притворяться, будто заводят детей тем же путем, что и все, и в целом доказывают, как это делают Дастин Лэнс Блэк и Том Дейли на своем YouTube-канале, что геи – безобидные люди, которые и впрямь проводят всю жизнь, будучи миленькими и готовя капкейки. Как писал Эллис, «Милый, Не Несущий в Себе Сексуальной Угрозы и Суперуспешный Гей предположительно предназначен судьбой для того, чтобы превратить Гетеросексуалов в доблестных геелюбивых защитников – до тех пор, пока вышеуказанный гей не ведет беспорядочную жизнь, не демонстрирует сексуальность и не доставляет проблем»[60]. Бывший enfant terrible американской художественный литературы смог вскрыть и назвать проблему своим именем.
существует множество стадий между легкостью нахождения рядом с людьми и желанием жестоко расправиться с ними. Геи заставляют гетеросексуалов по-настоящему нервничать. Возможно, многие, большинство или даже все гетеросексуалы испытывают нечто подобное, очень далекое от неприязни, но все же нервирующее. В то время как многие из публицистических и научных работ, написанных о том, что стало известным как «гомофобия», фокусировались на неверных предпосылках для этого, вероятные причины гомофобии игнорировались. Это больше касается мужской гомосексуальности, чем женской. По многим историческим и социальным причинам женская гомосексуальность редко воспринималась атакой на социальный порядок такого масштаба, как мужская гомосексуальность. И это могло происходить потому, что в природе мужской гомосексуальности есть нечто такое, что задевает самую суть одного из важнейших аспектов сексуальности не просто некоторых людей, а всех людей.
	В корне практически всех женских и мужских влечений к противоположному полу есть целый ряд вопросов, на которые нет ответа и, возможно, никогда не будет. Есть загадки и неразбериха, которые возникают на всех этапах ритуала свиданий. Они являют собой сюжет практически для всех комедий и трагедий с древнейших времен до наших дней. Но важнейшие и непреходящие вопросы скрываются под поверхностью ритуалов ухаживаний и свиданий и часто становятся очевидными, когда дело доходит до ритуала спаривания. Женщины хотят знать, что привлекает мужчин, чего они хотят и что чувствуют – если вообще чувствуют что-то – во время сексуального акта.

Тиресий однажды наткнулся на пару огромных змей, спаривающихся в позеленевшем теле трупа. Он ударил их посохом и немедленно превратился из мужчины в женщину. Проведя семь лет в качестве женщины, на восьмой год он опять обнаружил змей и вновь их ударил. «Если побивание вас несет в себе волшебную силу \ Переменить пол побивающего, \ Я ударю вас вновь», – говорит он. Он бьет их и вновь обращается в мужчину.
	Зевс и Гера призывают Тиресия, поскольку хотят, чтобы он вынес суждение в споре о том, кто получает больше удовольствия от соития – мужчины или женщины. «Путешественник между полами» объявил, что Зевс был прав: женщины получают больше удовольствия. Оскорбленная, Гера ослепляет Тиресия, и, чтобы компенсировать его слепоту (так как ни один бог не способен отменить деяние другого бога) Зевс наделяет его даром предвидения – даром, который позже позволит Тиресию предсказать судьбу Нарцисса.

Секс между мужчинами растворяет инаковость и превращает в схожесть в идеальном смешении: нет ничего, что одна сторона не знает о другой. Если эмоциональная цель полового акта состоит в том, чтобы целиком узнать другого, то гомосексуальный акт в этом смысле идеален, поскольку в нем наконец возможно полное узнавание опыта другого. Однако, поскольку объект этого знания уже полностью известен обеим сторонам, акт также в некотором смысле избыточен.
	

У всех женщин есть что-то, чего хотят гетеросексуальные мужчины. Они – владелицы, обладательницы какого-то волшебства. Но вот какая штука: похоже, мужчины-геи тоже в курсе их секрета. Кому-то от этого свободнее. Некоторым женщинам всегда будет нравиться говорить с геями о проблемах – в том числе сексуальных – мужчин. Точно так же, как гетеросексуальным мужчинам нравится говорить с немного билингвальным другом, который мог бы помочь им выучить язык. Но есть и те, кому это всегда будет внушать тревогу. Поскольку для них гомосексуалы всегда будут теми – особенно мужчины-геи – кто слишком много знает.

	В 1911 году появился знаменитый постер под названием «Индустриальные рабочие мира», изображающий то, что, как утверждалось, являлось «Пирамидой капиталистической системы». Внизу пирамиды находились храбрые мужчины, женщины и дети рабочего класса. Своими гордо расправленными, крепкими и тем не менее напряженными изо всех сил плечами они поддерживают все сооружение. «Мы работаем за всех» и «Мы кормим всех» – эти подписи сопровождали самую нижнюю, но самую фундаментальную часть системы. На этаж выше над ними, попивая вино за обедом, в смокингах и вечерних платьях, расположился благополучный капиталистический класс, поддерживаемый рабочими и имеющий возможность наслаждаться жизнью благодаря их труду. «Мы едим за вас», – написано на их ярусе. Выше них – ярус военных («Мы стреляем в вас»). Над ним – ярус духовенства («Мы дурачим вас»). Еще выше – ярус монарха («Мы правим вами»). И наконец, балансирующий на самом верху пирамиды, даже выше монарха, расположился большой мешок денег с нарисованными на нем знаками американского доллара. Самый верхний ярус государства был подписан: «Капитализм».
Одна из примет, указывающих на то, что эта новая система базируется на марксистских основаниях, – это тот факт, что капитализм все еще находится на вершине пирамиды угнетения и эксплуатации. Но другие верхние ярусы этой иерархической пирамиды теперь наполнены другими группами людей. На ее вершине – люди с белой кожей, мужского пола и гетеросексуальной ориентации. Им не обязательно быть богатыми, но если они богаты, так даже хуже. Ниже, под этими тираническими мужчинами-повелителями, расположились все меньшинства: главным образом геи, все, у кого цвет кожи отличается от белого, женщины и трансгендерные персоны. Эти люди принижены, угнетены, сдвинуты на второй план и всячески сделаны незначительными этой белой, патриархальной, гетеросексуальной, «цис» – системой. Точно так же, как марксизм должен был освободить рабочего и разделить богатство между людьми, так и в этой новой версии старого заявления сила патриархальных белых мужчин должна быть у них отобрана и справедливо поделена между значимыми группами меньшинств.

Одно исследование американских университетов, проведенное в 2006 году, показало, что 18 % профессоров социальных наук радостно идентифицировали себя как «марксистов». И несмотря на то, что есть кафедры, на которых работает относительно небольшое количество марксистов, любая область знаний, в которой одна пятая часть от общего числа профессоров, как выяснилось, верит в чрезвычайно спорную (мягко говоря) догму, может вызвать вопросы. Тот же самый опрос показал, что 21 % профессоров социальных наук могли бы назвать себя «активистами», а 24 % – радикальными. Это значительно больше, чем количество профессоров, готовых назвать себя «республиканцами», в любой области наук.
Начиная с Мишеля Фуко, эти философы впитали идею того, что общество – это не бесконечно сложные системы доверия и традиций, развивавшиеся с течением времени, а что-то, что воспринимается исключительно через призму «власти». Видение всех человеческих взаимоотношений в таком свете искажает, а не делает более различимым, и дает нам нечестную интерпретацию наших жизней. Безусловно, власть как сила существует в этом мире, но также существуют милосердие, прощение и любовь. Если вы спросите большинство людей о том, что для них является важным в жизни, очень немногие скажут «власть». Не потому, что они плохо читали Фуко, а потому, что это извращение – смотреть на все в жизни сквозь такую маниакальную линзу.
	Как бы там ни было, человеку, который нацелен на то, чтобы найти виноватых, а не прощать, Фуко поможет все объяснить.

Начиная с Антонио Грамши они также впитали в себя концепцию культуры как «гегемонии», контроль над которой как минимум так же важен, как рабочий класс. От современника Фуко Жиля Делеза они взяли идею того, что роль индивида – увидеть насквозь и размотать сеть, которой его опутала культура, в которой он родился. И всегда и везде стоит цель – взятая из французской критической теории – «деконструировать» все. «Деконструировать» в академическом сообществе столь же важно, сколь важно «конструировать» во всех остальных частях общества. Действительно, любопытным свойством академического сообщества в последние годы стало то, что не было такой вещи, которую оно не пожелало бы деконструировать – за исключением себя самого.
	Процесс деконструкции возникал в некоторых областях знания, но нигде это не происходило столь быстро и всеобъемлюще, как в распространяющих метастазы ответвлениях социальных наук.
Важнейшая задача этого сегмента академического сообщества в течение последних десятилетий – первое, что нужно «расплести», – это атаковать, подорвать и, наконец, свергнуть все, что до этого казалось нерушимыми определенностями, включая законы биологии. Итак, знание того факта, что существуют два различных пола, превратилось в предположение, что есть два различных гендера. А оттуда все было подведено к тому, что оказалось – по меньшей мере в университетах – популярным в широких кругах суждением, что фактически такой вещи, как гендер, не существует. Гендер не реален, он лишь является «социальным конструктом».
проделывалась такая же работа – со ссылками на тот же ряд философов – чтобы утвердить, что, как и гендер, раса фактически является социальным конструктом, «культурным предположением» и «повторяющимся социальным перформансом».
	Только после этого «расплетения» началось «плетение» новой идеологии. Здесь в игру вступили основополагающие тексты о социальной справедливости и интерсекциональности. Расчистив пространство, они, как оказалось, освободили его для своих идей.
«Белая привилегия» на удивление ясно написана и делает понятное заявление – что люди должны признать привилегии, присутствующие в их жизнях. Она говорит, что люди, получающие выгоду от существующих структур власти, не «заработали» эту власть. И, что самое главное, она утверждает, что множество групп (включая людей, обладающих различными сексуальными ориентациями и относящихся к разным расам) страдают от «взаимосвязанных видов угнетения». Будто бы все представители «кафедр исследования обид» собрались на одном большом семинаре.
постмарксист, уроженец Аргентины Эрнесто Лакло (умер в 2014-м), провел 1980-е в попытках решить некоторые проблемы, которые, как он считал, возникли. Вместе со своей супругой и соавтором Шанталь Муфф он создал то, что потом стало одной из ранних основ будущей политики идентичности. Свою работу 1985 года «Гегемония и социалистическая стратегия» они начинают с того, что благородно отмечают, что социализм столкнулся с «возникновением новых противоречий». «Традиционный дискурс марксизма», по их словам, «фокусировался на классовой борьбе» и «противоречиях капитализма». Однако понятие классовой борьбы теперь необходимо изменить. Они спрашивают:
	«До какой степени необходимо изменить понятие классовой борьбы, чтобы можно было работать с новыми политическими субъектами – женщинами, национальными, расовыми и сексуальными меньшинствами, антиядерными и антиинституциональными движениями и т. д. – явно антикапиталистического характера, но идентичность которых не сконструирована вокруг конкретных «классовых интересов»?»
	Необходимо отметить, что это – не какая-то непонятная книга, а регулярно цитируемая. Действительно, Google Scholar показывает, что ее цитировали более 16 000 раз.
	Естественно, они осознают, что эти новые движения могут привнести и новые противоречия. К примеру, они говорят, что «классовая политическая субъектность белых рабочих» может быть «определена расистскими или антирасистскими настроениями», которые «очевидным образом важны для борьбы рабочих-иммигрантов». Оба автор являются исключительно многословными, и совершенно непонятно, как продраться через такие сложные формулировки. Они постоянно пишут об «определенных занятиях», «организационные формы», а временами почти каждое слово – слово «частично». Несмотря на то, что целый ряд выводов в работе Лакло и Муфф довольно расплывчат, есть то, о чем они говорят четко, а именно – о полезности новых социальных движений, таких, как женское движение, для социалистической борьбы.
Основное преимущество звучит так:
	«Их враг определяется не своей функцией эксплуатации, но обладанием определенной властью. И эта власть также не проистекает из отношений производства, но является результатом особенности формы социальной организации в современном обществе. Это общество – капиталистическое, но это не единственная его характеристика; оно также сексистское и патриархальное, не говоря уже о том, что и расистское».
	Лакло и Муфф четко подробно описали свою попытку найти или создать новый вид «эксплуатируемого» человека. Рабочие классы могли быть эксплуатируемы, но не способны осознать этот факт; они подвели своих теоретиков и в целом не смогли проследовать путем прогресса, изложенным перед ними. Для Лакло и Муфф этот прогресс был очевиден: он проходил через II интернационал, ленинизм, Коминтерн, Антонио Грамши, Пальмиро Тольятти и сложности еврокоммунизма. Но не все действовали согласно им. В любом случае, можно если не заменить разочаровавших рабочих кем-то, то добавить к ним кого-то еще.
	«Подъем нового феминизма, протестные движения этнических, национальных и сексуальных меньшинств, антиинституциональная и экологическая борьба, ведущиеся маргинализированными слоями населения, антиядерное движение, нетипичные формы социальной борьбы в странах капиталистической периферии – все это подразумевает расширение социальной враждебности в большое количество областей, что создает потенциал, но не более того, для прогресса в сторону более свободных, демократических и эгалитарных обществ».
	Смысл в том, что эти новые группы людей могут быть полезными.
	
после того, как критическая расовая теория и гендерные исследования сделали свое дело, было ли нетрудно объяснить, почему некоторые вещи, которые казались устойчивыми (особенно пол и раса), стали, по сути, социальными конструктами, а другие, которые казались более изменчивыми (не в последнюю очередь – сексуальная ориентация) стали выглядеть полностью неизменными?
	Если эти вопросы и остановили кого-то, то ненадолго. Одной из черт марксистских философов всегда было то, что они, столкнувшись с противоречиями, не спотыкаются и не задают себе вопросов, как это сделал бы любой, кто стремится узнать правду. Марксисты всегда устремлялись к противоречиям. Гегельянская диалектика продвигается только посредством противоречий и, стало быть, всех видов сложностей – кто-то мог бы назвать их абсурдностями – которые встречаются на пути и которые приветствуются и почти принимаются, как если бы они были полезными, а не причиняющими вред делу. Любой, кто надеется, что теория интерсекциональности растворится в условиях всех присущих ей противоречий, не знает, какие мириады противоречий марксист может держать в голове одновременно.
	Идеологические дети политики идентичности и интерсекциональности, похоже, счастливы занимать идеологическое пространство, заваленное противоречиями, абсурдностями и лицемерием. К примеру, одним из основополагающих принципов в фем-исследованиях является то, что жертвам сексуального насилия необходимо верить. Дискуссия об изнасилованиях, жестоком обращении, домашнем насилии и злоупотреблении властным положением лежит в основе фем-исследований.
	
Оружием (обвинения в расизме, сексизме, гомофобии и, наконец, трансфобии) было слишком легко завладеть, а наказания за несправедливое, необоснованное и даже легкомысленное его использование не было.
Как писал Стивен Пинкер в 2002 году, «многие писатели страстно хотят дискредитировать любое предположение о врожденном устройстве человека, что выкидывают логику и цивилизованность в окно… Анализ идей теперь часто заменяется политической клеветой и личными выпадами… Отрицание человеческой природы распространилось за пределы академического сообщества и привело к разрыву между интеллектуальной жизнью и здравым смыслом».
	Конечно, это так. Поскольку целью большого количества академических кругов перестали быть исследования, обнаружение и распространение истины. Целью стало создание, взращивание и пропаганда конкретного – и любопытного – вида политической деятельности. Целью стало не знание, а активизм.
	Этот факт скрывается несколькими способами. В первую очередь путем притворства, будто эти академические политические заявления есть не что иное, как наука. Десятилетиями, в течение которых социальные науки разрабатывали основы интерсекциональности, они постоянно преподносили свои заявления так, будто слово «социальный» в их названии не было, зато слово «наука» было истинным. Опять же, здесь они следовали путем, который отсылает к Марксу через Николая Бухарина, Георгия Плеханова и II интернационал. Во всех этих случаях утверждения преподносились как научные, в то время как они представляли собой не столько даже политику, сколько магию. Это было притворство, маскирующееся под науку.
	Другой любопытной особенностью интерсекционального движения является маскировка, которую оно использует. Не считая самой популярной работы Макbнтош, одной особенностью, которой обладают и которую разделяют все распространители идеологии социальной справедливости и интерсекциональности, является то, что их работы совершенно нечитабельны. Их письмо обладает умышленно запутанным стилем, используемым тогда, когда автору нечего сказать или когда ему нужно скрыть тот факт, что то, что он пишет, не является правдой.
Любому студенту, размышляющему о том, действительно ли мир таков, может быть мгновенно представлена библиотека устрашающих свидетельств того, что абракадабра, которую он никак не может понять, – его вина, а не вина автора абракадабры.
	Одной из наиболее прекрасных вещей, случившихся за последние годы, была работа «Концептуальный пенис как социальный конструкт». Это была академическая статья, опубликованная в 2017 году, в которой говорилось:
	«Пенис по отношению к мужественности – бессвязный конструкт. Мы заявляем, что концептуальный пенис более понятен не как анатомический орган, но как гендерно-перформативный, в высшей степени изменчивый социальный конструкт».
	Это исследование было отрецензировано и опубликовано в академическом журнале под названием «Cogent Social Sciences». Проблема была лишь в том, что это был розыгрыш, устроенный двумя учеными – Питером Богоссяном и Джеймсом Линдси – которые погрузились в академическую литературу нашего времени.
	В 2018 году те же ученые вместе с Хелен Плакроуз смогли опубликовать статью под названием «Человеческие реакции на культуру насилия и квирперформативности в городском парке для собак города Портленд, штат Орегон» в журнале, посвященном «феминистской географии». В этой статье говорилось, что приставания возбужденных собак в портлендских парках являлись свидетельством «культуры изнасилования», которую многие академики и студенты к тому моменту начали называть самой перспективной линзой, сквозь которую можно смотреть на наше общества. Другая статья, опубликованная в журнале, посвященном «феминистской социальной работе», называлась «Наша борьба – Моя борьба». В ней обманщики успешно соединили отрывки из «Mein Kampf» с пастишами из жаргона феминистской теории социальной справедливости и выдали полученный текст за академическое исследование. В третьей статье, опубликованной в издании «Sex Roles», авторы утверждали, что использовали «тематический анализ застольных бесед» для того, чтобы провести двухлетнее исследование того, почему гетеросексуальные мужчины предпочитали обедать в ресторане «Hooters».
	Шутка, которую разыграли Богоссян и его коллеги, доказывала несколько чрезвычайно серьезных вещей. Оказалось, что не только эти поля исследований оказались площадкой для мошенничества, но и не было ничего, что нельзя было бы сказать, исследовать или заявить – до тех пор, пока сказанное укладывалось в рамки уже существующих теорий и предположений в этих исследовательских полях и использовало их ужасный язык. До тех пор, пока люди готовы говорить, что мы живем в патриархальном обществе, «культуре насилия», в гомофобной, трансфобной и расистской культуре; до тех пор, пока они предъявляют обвинения своему собственному обществу и рассеиваются в восхищении любым другим обществом (из списка одобряемых), утверждать можно будет все что угодно. До тех пор, пока верят в пирамиду угнетения и пропагандируют ее другим, практически все что угодно может попасть в канон нечитабельной и нецитируемой академической литературы.
Настоящая ошибка заключалась в непонимании того факта, что в один прекрасный день плоды этих процессов достигнут и остальных частей общества. В инструкции 2018 года, выпущенной Американской психологической ассоциацией и посвященной тому, как ее члены должны вести себя с проявлениями «традиционной маскулинности» у мальчиков и мужчин, было написано:
	«Осознание привилегии и вредоносных влияний убеждений и поведений, которые несут в себе патриархальную власть, доказанным образом снижает уровень сексистских настроений у мужчин и взаимосвязано с участием в деятельности, направленной на достижение социальной справедливости».
	Действительно. Если бы мальчики просто могли осознать, что их гендер – не природный, а «перформативный», они смогли бы однажды сыграть более важную роль в достижении социальной справедливости – именно так, как Лакло, Муфф и поколение других радикалов и мечтали.
многие физиологические различия между мужчиной и женщиной сейчас ровно такие, какие предсказал бы эволюционный биолог (самцы в среднем крупнее самок из-за того, что в течение эволюционной истории человека процветало жестокое соперничество за партнерш. И, делая шаг в сторону того, чему в скором времени суждено было стать отдельной проблемой, он отметил расхождение в развитии между мозгом мальчиков и девочек и эффекты, которые оказывают на мозг тестостерон и андрогены. Это – стимулирующий научный ответный удар людям, заявляющим, что биологических различий между полами не существует. Как сказал Пинкер, «у теории о том, что девочки и мальчики рождаются идентичными во всем, не считая гениталий, а все остальные их различия происходят из того, как обращается с ними общество, дела идут не очень хорошо».
Факты однозначно на стороне Пинкера, но самые громкие голоса – нет. В результате с тех пор, как Линкер написал «Чистый лист», наши общества вдвое сильнее уверовали в заблуждение о том, что все биологические различия – включая различия в предрасположенностях – могут отодвигаться в сторону, отрицаться или игнорироваться. Схожий процесс происходил в сфере социальных различий. Любой родитель может заметить разницу между своими сыновьями и дочерями, но культура говорит им, что этой разницы нет, а если и есть, то это – проблема «перформативности».
	Осадок от этого весьма неприятен. Большинство людей – не гомосексуалы. Мужчинам и женщинам нужно как-то ладить между собой. И все же самообман общества насчет биологической действительности – всего лишь один из той череды самообманов, которые оно решило принять. Хуже всего то, что мы начали пытаться перестроить наши общества, и не в соответствии с биологическими фактами, а основываясь на политических фальсификациях, продвигаемых активистами из области социальных наук. Из всех вещей, разрушающих наше общество, все, что связано с полами – и в особенности отношениями между полами – возможно, является самым разрушительным.
	Путаница, которую устраивает в этом клипе Ники Минаж, является репрезентативной для целой системы вещей в нашей культуре. Она содержит неразрешимую проблему и невозможное требование. Требование состоит в том, чтобы женщина могла исполнять приватные танцы, вешаться на мужчину и трясти задом перед лицом любого, кто ей нравится. Она может заставить его пускать слюнки. Но если мужчина кладет хотя бы одну руку на нее, ситуация кардинально меняется. Она может превратиться из стриптизерши в мать-настоятельницу в мгновение ока. Она может перескочить с «Посмотри на мой зад, качающийся перед твоим лицом» на «Как ты смеешь трогать зад, которым я все это время трясла перед твоим лицом?» И это ему нужно понять, что он был не прав. Что за требование тут выдвигается? Невозможное требование, которое не может быть выполнено, но которое стало частью современной морали. Оно состоит в том, что женщине должно быть предоставлено право быть настолько сексуальной и эротичной, насколько ей хочется, но это не значит, что ее можно сексуализировать. Сексуальная, но не сексуализируемая.
	Это – невозможное требование. И не просто неразумное, но и доводящее мужчин до безумия.
Но в воздухе витают и другие. К примеру, одно из них гласит, что женщины во всех значимых смыслах – такие же, как мужчины, обладают теми же свойствами и умениями и могут посоревноваться с ними на одних условиях в любое время. Однако в то же самое время – как по волшебству – они лучше мужчин. Или лучше них каким-то конкретным образом. Похоже, все это может умещаться в одной голове, каким бы противоречивым ни было.
	
Даже если мы допустим – чего не следует делать – что власть (а не любовь, например) – это самая значимая сила, направляющая человеческие отношения, то почему мы сосредоточиваемся только на одном виде власти? Безусловно, есть виды власти – такие, например, как изнасилование – которые есть у мужчин над женщинами. И есть виды власти, которые есть у пожилых, по большей части белых, мужчин над менее успешными людьми, включая менее успешных женщин. Но в мире есть и другие виды власти. Историческая власть пожилого белого мужчины – не единственная разновидность. Разве нет такой власти, в конце концов, которой обладают женщины? «Например, какой?» – спросит кто-то. Раз уж мы уже забрались в своих рассуждениях так далеко, имеет смысл продолжить.
	Среди тех видов власти, которыми женщины безраздельно обладают, самый очевидный заключается в том, что многие женщины – не все, но многие – имеют способность делать то, что мужчинам не дано.

Не просто разрушать их, а сделать так, чтобы они разрушили себя сами. Это такой вид власти, который позволяет молодой женщине в позднем подростковом возрасте или в свои двадцать с чем-то взять мужчину, обладающего всем на свете, на пике его расцвета, измучить его, заставить его вести себя как идиот и полностью развалить его жизнь за считанные секунды.
Здесь борьба интерсекционалистов из академической дисциплины превращается в политический проект. Интересы одной из этих групп изображаются как предмет интереса и озабоченности всех остальных групп. Если они объединятся против общего врага – людей на вершине пирамиды, в чьих руках сосредоточена власть – случится что-то хорошее. Сказать, что теория интерсекциональности не была толком продумана – значит не сказать ничего. Она – со всеми своими недостатками – ни разу не подвергалась никакой осмысленной проверке на протяжении какого-либо значительного периода времени.

Все, что им удалось, – это построить новую иерархию. Иерархии не статичны. Они не всегда были таковыми в прошлом и вряд ли останутся такими в будущем. В свою очередь сторонники интерсекциональности, уроков о бессознательных предубеждениях и прочего невероятно быстро достигли успеха. И проникновение этих идей прямо в корпоративный мир демонстрирует тот факт, что была установлен новый вид иерархии. В ней есть – как и во всех иерархиях – класс угнетающих и класс угнетенных. В ней есть те, кто стремится быть добродетельными, и те, кому положение позволяет просвещать непросвещенных. На данном этапе этот новый священнический класс успешно работает над объяснением законов, по которым, с их точки зрения, работает мир.
первая волна феминизма – это та, которая началась в XVIII веке и продолжилась, по некотором оценкам, повсеместно вплоть до 1960-х годов. Она была точна в своих устремлениях и глубока в заявлениях. От Мэри Уолстонкрафт до кампании суфражисток требования первой волны феминизма определялись потребностью в равных гражданских правах. Не разных правах, а равных правах.

	Волна феминизма, начавшаяся в 1960-х, была направлена на решение проблем, которые оставались неразрешенными после получения основных прав – право женщины на работу в выбранной ею профессии и на то, чтобы быть поддержанной в этом устремлении. В Америке Бетти Фридан и ее союзницы отстаивали права не только на образование для женщин, но также на декретный отпуск и на пособие по уходу за ребенком для работающих женщин. Эти феминистки отстаивали репродуктивные права на контрацепцию и аборты – и для замужних, и для незамужних женщин. Они стремились помочь женщинам достичь того положения, в котором у них были бы такие же шансы на успех в жизни и в карьере, как у мужчин.
	Разобравшись с этими вопросами к моменту между второй и третьей волной (зависит от того, где вы и как их считаете) впервые за столько веков, к 1980-м годам феминистское движение раскололось и рассорилось из-за узких вопросов вроде того, как феминистки должны относиться к порнографии. Эти женщины, которых называли феминистками третьей волны – как и вскоре последовавшие за ними феминистки четвертой волны, возникшей в 2010-х годах – отличались яркой риторикой. От них, имеющих за своей спиной крупные сражения за равноправие, можно было бы ожидать, что они быстро решат оставшиеся проблемы, а также того, что, раз дела никогда не обстояли так хорошо, как сейчас,
	В 1991 году Сьюзан Фалуди опубликовала книгу «Ответная реакция: необъявленная война против женщин Америки». Годом позднее Мэрилин Френч (автор бестселлера «Женская комната», опубликованного в 1977 году) повторила свой успех с публикацией книги «Война против женщин». Эти чрезвычайно успешные книги были выстроены вокруг идеи о том, что, несмотря на обретение прав, сейчас ведется согласованная кампания по откату этих достижений назад. Равенство не было достигнуто, заявляли Фалуди и Френч, но возможность того, что оно может быть достигнуто, неизбежно подталкивает мужчин к тому, чтобы отнять уже полученные права. Любопытно возвращаться к этим книгам спустя четверть века, поскольку они одновременно стали абсолютно нормальными в своей области и при этом являются очевидно сумасшедшими в своих утверждениях.
ТИПА НАШЕГО ОБОСТРЕНИЯ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ ПО МЕРЕ ПРОДВИЖЕНИЯ К КОММУНИЗМУ
	В своем международном бестселлере Фалуди находила «необъявленную войну против женщин» почти в каждом аспекте жизни в западном обществе. Она видела ее в медиа и в фильмах. Она видела ее на телевидении и в одежде. Она видела ее в сфере образования и в политике. Она видела ее в экономике и в популярной психологии. Все это складывалось, по ее словам, в «возрастающее принуждение прекратить и даже обратить» миссию по достижению равноправия. Эта «ответная реакция» имеет множество очевидных противоречий. Она одновременно организована и при этом «не является организованным движением».
прямо перед глазами и в то же время была столь неуловима, что для того, чтобы ее заметить, нам потребовалась Фалуди.
	Установив свое определение феминизма как «любой попытки улучшить положение любой группы женщин посредством женской солидарности и женского взгляда», Френч утверждает, что мужчины «как класс… продолжают искать способы победить феминизм». Они стремятся отнять их достижения (в качестве примера Френч приводит «легализованные аборты»). Также они стремятся воздвигнуть над работающими женщинами «стеклянный потолок» и создать движения, направленные на то, чтобы вернуть женщин в «полностью подчиненное положение». Все это и многое другое составляет «глобальную войну против женщин».
не испытывая угрызений совести по поводу грубых обобщений о мужской половине человечества, Френч заявляет, что «единственная почва для мужской солидарности – это оппозиция женщинам»[102]. Она считает требования феминисток столь же прямолинейными. Вызов феминисток «патриархату» – это простое требование того, чтобы «к ним относились как к людям, обладающим правами», включая требование того, чтобы «мужчины не ощущали себя вправе бить, насиловать, калечить и убивать их»[103]. Какой монстр стал бы спорить с этим? И
Мужское насилие по отношению к женщинам – это не случайность и не следствие какого-то другого фактора (не говоря уже о многих возможных факторах). На самом деле это связано с тем, что «все мужское насилие по отношению к женщинам является частью целенаправленной кампании», включающей «избиения, лишение свободы, уродование, пытки, мор голодом, изнасилование и убийство»[104].
если верить Френч, мужчины организуются другими способами для того, добиться невыгодного положения для женщин во всех сферах жизни. Очевидно, мужчины добиваются этого с помощью методичной войны против женщин в любом аспекте жизни, какой можно себе представить, включая сферу образования, карьеры, здравоохранения, законодательства, секса, науки, а также «войну против женщин-матерей».
	Финальное оскорбление, по словам Френч, заключается в том, что женщинам приходится переживать не только из-за войны, которая ведется против них, но еще и из-за войны, точка. Буквальная, реальная, неметафорическая война также является проблемой и также является по своему характеру направленной против женщин. Начиная с военного языка и заканчивая военными действиями, война – это мужское действие, созданное, чтобы противостоять женщинам. В то же время женщины – это становится очевидно ближе к концу книги Френч – являются олицетворением мира.
больше всего поражает эта удивительная дихотомия, на которой она настаивает на протяжении всей книги. Все хорошее – женское. Все плохое – мужское.
 Постепенно самые экстремальные утверждения стали нормой.
	Еще одной вещью, укоренившаяся на данном этапе развития феминизма, стала форма мизандрии – мужененавистничества. Это было присуще различным людям из более ранних волн феминизма, но это никогда не было столь повсеместно и триумфально.
	
В 2016 году благотворительная феминистская организация «Fawcett Society» опросила 8000 человек, чтобы выяснить, сколько из них идентифицирует себя как «феминистов» и «феминисток». Опрос показал, что только 9 % британских женщин называют себя феминистками. Среди мужчин таковых оказалось 4 %. Большинство людей указали в опросе, что поддерживают гендерное равноправие. Вообще-то, среди мужчин было больше тех, кто поддерживает гендерное равноправие, чем среди женщин (86 % против 74 %). Но большинство противилось ярлыку «феминистов» и «феминисток».
Перспектива перепрограммирования естественных инстинктов всех мужчин и всех женщин довольно далека. В течение трех лет между 2014 и 2017 годом ученые в Beликобритании проводили исследование того, какие образы мужчины и женщины считают привлекательными. Результаты, опубликованные в академическом журнале «Feminist Media Studies», показали тревожную тенденцию. Журнал «Newsweek» суммировал результаты в заголовке «Мускулистые и обеспеченные мужчины более привлекательны для женщин и геев, и это доказывает, что гендерные роли не улучшаются». Действительно. «Улучшение» будет достигнуто только тогда, когда женщины сочтут привлекательными тех, кого они сейчас таковыми не считают.
было заявлено – а спустя пару десятков лет эта идея укоренилась в обществе, и внезапно каждый стал обязан верить в то, что пол – это не биологическая реальность, а лишь «повторяющийся социальный перформанс».
	Эта идея заложила под феминистскую повестку бомбу замедленного действия с совершенно предсказуемыми последствиями – этой проблемы мы коснемся в четвертой главе. Она оставила феминизм практически безоружным перед лицом мужчин, утверждающих, что они могут стать женщинами. Но попытка выдать «врожденное» за «приобретенное» причинила – и продолжает причинять как мужчинам, так и женщинам – больше боли, чем любая другая проблема. Она лежит в основе современного безумия. Поскольку она требует от нас веры в то, что женщины – не такие, какими мы их представляли. Она предполагает, что все, что женщины и мужчины наблюдали – и знали – до сегодняшнего дня, было просто миражом, и что все полученные знания о наших различиях и о том, как нам поладить друг с другом, неверны.

	Есть одна фраза, приписываемая то датскому специалисту в области компьютерных наук Мортену Кингу, то американскому футурологу Рою Амара, которая гласит: единственное, что мы можем сказать с уверенностью о появлении новых технологий – это то, что люди переоценивают их влияние в краткосрочной перспективе и недооценивают их влияние в долгосрочной перспективе. Не остается практически никаких сомнений в том, что после первоначального воодушевления мы значительно недооценили то, что Интернет и социальные медиа сделают с нашим обществом.
Интернет и социальные медиа ликвидировали то пространство, которое существовало между публичным и приватным языком. Социальные медиа оказались непревзойденным средством для укоренения новых догм и подавления противоположных мнений – именно тогда, когда их просто необходимо услышать.
То, что мы говорим в одном месте, может быть опубликовано в другом – и не только в любом месте в мире, но и в любое время в будущем. И поэтому нам необходимо найти способ говорить и вести себя онлайн так, как если бы мы говорили и вели себя перед всеми – зная, что стоит нам оступиться, следы наших ошибок будут доступны везде и всегда.
	 В любой момент нас могут спросить о том, почему мы забыли, ущемили, оскорбили или отрицали существование конкретного человека и других таких, как он.
перед лицом критики со стороны всего мира практически безграничное количество саморефлексии – включая осмысление своих собственных «привилегий» и прав – может выглядеть одной из немногих выполнимых и достижимых вещей. Сложные и спорные вопросы требуют серьезного осмысления. А серьезное осмысление, в свою очередь, требует того, чтобы теории пробовались на практике (это включает неизбежное совершение ошибок).
свирепые ветры современности дуют не со стороны академической философии или отделений социальных наук. Они происходят из социальных медиа. Именно там укрепляются предположения. Именно там попытки взвесить факты переупаковываются в моральные прегрешения или даже в акты насилия. Требования социальной справедливости и интерсекциональности приходятся весьма к месту в этой среде, поскольку вне зависимости от того, насколько эти требования необходимы, люди могут говорить, что стремятся к их удовлетворению. Социальные медиа – это система, которая утверждает, что может рассмотреть любые проблемы, в том числе любое недовольство. И она это делает, поощряя людей практически полностью фокусироваться на себе – а это что-то, в чем не всегда следует поощрять пользователей социальных медиа. Еще лучше, если вы чувствуете себя не на все 100 % удовлетворенными своей жизнью: вот вам тоталитарная система, способная объяснить все, с целой базой данных разъяснений о том, что именно удерживает вас от успеха.
	
Большие технологические компании нанимают тысячи людей, которые получают за свою работу шестизначные суммы и работы которых заключается в формулировании и регулировании контента – в такой форме, которая знакома любому студенту исторического факультета. На недавней конференции, посвященной модерации контента, главы Google и Facebook сообщили, что в их компаниях модерацией контента занимаются 10 000 и 30 000 человек соответственно[123]. И эти цифры, вероятнее всего, будут расти. Конечно, это не то, чем Twitter, Google и Facebook изначально планировали заниматься.
В 2018 году политика Twitter относительно «поведения, разжигающего ненависть», изменилась, и теперь Twitter смог навсегда банить людей, которые называли транссексуалов их «старым» именем, которое те носили до перемены пола, или тех, кто использовал по отношению к ним неправильные местоимения. Начиная с момента, когда человек заявляет, что он трансгендерная личность, и объявляет о смене имени, у каждого, кто называет его «старым» именем или использует по отношению к нему его «прежнее» местоимение, деактивируется аккаунт. Twitter решил, что является, а что не является поведением, разжигающим ненависть, и посчитал, что трансгендерные люди нуждаются в защите от феминисток больше, чем феминистки нуждаются в защите от транс-активистов.
Генеральный директор компании «Patreon» Джек Конте заявил:
	«Мониторинг контента и решение удалить „автора“ с платформы не имеют ничего общего с политикой и идеологией и целиком завязаны на концепте „наблюдения видимого поведения“. Смысл „наблюдения видимого поведения“ состоит в том, чтобы команда, изучающая контент, отстранилась от своих ценностей и убеждений. Это – метод изучения, полностью основанный на видимых фактах. На том, что зафиксировала камера. На том, что записало звукозаписывающее устройство. Не важно, каковы ваши намерения, ваша мотивация, не важно, кто вы, какова ваша идентичность, ваша идеология. „Команда доверия и безопасности“ смотрит только на „видимое поведение“»[127].
	По словам Конте, это – «отрезвляющая ответственность», потому что «Patreon» знает, что забанить человека на платформе означает отнять у него источник дохода. Но это то, что его компания проделывала неоднократно, и в каждом из случаев это было направлено на людей, чье «видимое поведение» было «неправильным» и было связано с «неверной» позицией по поводу одной из современных догм. Технологические компании постоянно транслируют такие догмы, и порой – самыми странными способами.

Уделяя внимание пересечениям систем угнетения, люди узнают больше о том, когда им следует промолчать и когда они могут говорить. Но все это – корректирующие меры. Они не могут заставить нас начать с нуля более справедливыми людьми. Они могут лишь исправить нас, когда мы идем по «неверному» пути.
	
Будет ли так уж плохо, если поколение или два спустя школьники будут думать, что их страна всегда выглядела так, как она выглядит сейчас? И что темнокожие и белокожие люди были довольно равномерно распределены по Европе XVII века? Будет ли какой-то вред от того, чтобы гетеросексуалы чувствовали большее расположение к гомосексуалам, включая изображения того, как те проявляют свои чувства друг к другу? Будет ли плохо, если молодые гетеросексуалы станут думать, что примерно 50 % или больше среди людей – геи? Вы можете увидеть, как легко соскользнуть в эти убеждения.
считается, что правда – это часть проблемы, препятствие, которое необходимо преодолеть. Проблему тех периодов прошлого, где разнообразия и репрезентации не хватало, можно легко решить при помощи изменения этого прошлого.
В стремлении к антирасизму эти люди превращают вопрос расы из одной из важных тем в нечто более важное, чем все остальное. В тот самый момент, когда вопрос расы мог наконец быть сочтен решенным, они вновь решили сделать его самым важным.
когда расовые различия стали уменьшаться, они неожиданно превратились в разрозненные специализированные секции: теперь «литература чернокожих», как и «гей-литература» и «литература женщин», обзавелась своим собственным отделом в книжных магазинах и библиотеках.
Точно так же, как популярная ветвь феминизма вместо прославления женщин обратилась к демонизации мужчин, часть «черных исследований» стала атаковать людей, цвет кожи которых не был темным. Дисциплина, направленная на дестигматизацию, начала стигматизировать. Расовый эквивалент феминизма четвертой волны появился с развитием «исследований белизны» – дисциплины, теперь преподающейся во всех университетах Лиги Плюща в США и в университетах от Англии до Австралии.
	
	Изданная Оксфордским университетом «Энциклопедия исследований» описывает «исследования белизны» так:
	«Растущая область исследований, целью которой является обнаружение невидимых структур, воспроизводящих белый супремасизм и привилегии. Критические исследования белизны предполагают, что с белым супремасизмом связаны некоторые формы расизма».
 Эпплбаум объясняет, что даже те белые люди, которые открыто называют себя антирасистами, на самом деле могут быть расистами. Просто их расизм может проявляться теми способами, о которых они не догадываются.
	Эпплбаум говорит о «повышении бдительности среди белых людей», об обучении их «значению белой привилегии», об обучении их тому, «как белая привилегия связана с соучастием в расизме». И, конечно, все это не существует просто в вакууме. Все это существует в ситуации, в которой расизм «угрожающ» и имеет «жестокие эффекты… как показали многочисленные акты расизма в медиа», – добавляет Эпплбаум с чуть меньшим энтузиазмом. Но Оксфордская энциклопедия все дает понять, какова цель этой дисциплины. В то время как «черные исследования» прославляют чернокожих писателей и «историю чернокожих», а «гей-исследования» выводят из тени истории фигуры гомосексуальных деятелей, «исследования белизны» далеки от статуса дисциплины, которая прославляет – если это вообще дисциплина. Цель «исследований белизны», как гордо утверждает Эпплбаум, заключается в том, что они «посвящены разрушению расизма посредством проблематизации белизны». Это должно быть сделано «в качестве исправления». Поэтому, в то время как любое другое поле исследований, посвященное расе, несет в себе дух прославления, целью «исследований белизны» является проблематизация сотен миллионов людей.
описание целой группы людей, их мнений, ошибок и моральных установок на основе только лишь их расовой принадлежности само по себе является явным примером расизма. 
	Даже антирасизм становится расистским. Одним из основных принципов антирасизма в предыдущие десятилетия была идея «слепоты к цвету» – идея, о которой мечтал Мартин Лютер Кинг в 1963 году. Эта идея заключалась в том, что цвет кожи является настолько незначительной частью идентичности человека, что ее можно полностью игнорировать – возвыситься над понятием расы, и это, возможно, было единственным способом (как и красивой концепцией) избежать влияния расы на каждый аспект любых человеческих взаимодействий в будущем. Однако даже эта идея была раскритикована в последние годы. 
 
 одной из самых удивительных вещей в расизме антирасистов является то, что они считают, что состояние взаимоотношений рас везде и всегда одинаково и что институции, которые, наверное, являются наименее расистскими в истории, на самом деле стоят на пороге расового геноцида.
драматизация и преувеличение стали одними из отличительных черт современности. Точно так же, как женщинам могли сказать, что мы живем обществе, настолько переполненным насилия, что его можно справедливо назвать «культурой изнасилования», многие люди ведут себя так, словно живут в обществе, балансирующем на грани фашизма. Странность обоих этих случаев состоит в том, что самые экстремальные заявления на этот счет звучат в местах, в которых подобные катаклизмы маловероятны. В то время как в мире существуют страны, культура которых могла бы быть описана словами «культура изнасилования» (это страны, в которых изнасилование не наказывается и санкционируется законом),
	
   Это идея, которая уже много лет бурлит в «политике чернокожих» и радикальной философии чернокожих – идея о том, что, поскольку все строится на структуре белой гегемонии, каждая составная часть этой структуры насквозь пропитана неявным или явным расизмом, и поэтому с каждым ее аспектом необходимо покончить. Если хоть какая-то часть существующей системы уцелеет, то расовая справедливость не будет достигнута.
Именно этому журнал «The Root», выпускаемый сообществом чернокожих, опубликовал в 2018 году колонку, в которой Майкл Хэрриот критиковал белых людей, которые жалуются на недостаток «свободомыслия». «Вы должны дать его белым, – писал автор, – с этой их склонностью изображать жертв». Он продолжил: «Их белизна проявляется в немедленном отвержении любого объекта, который может представлять угрозу для сохранения первенства белых». Затем он подошел к своему главному заявлению, а именно – идее того, что «свободомыслие» является всего лишь эвфемизмом «белому супремасизму».
	«Исторически господство белых почитало идею объективности и использовало дихотомию „субъективность vs. объективность“ как средство для того, чтобы заставить замолчать угнетенные группы людей. Идея того, что существует одна истина – „Истина“ – является конструктом европейского Запада, глубоко укорененным в Просвещении – движении, которое описывало темнокожих и чернокожих людей как недолюдей, невосприимчивых к боли. Эта конструкция является мифом, а белый супремасизм, империализм, колонизация, капитализм и Соединенные Штаты Америки – все ее наследие. Идея о том, что истина – это сущность, которую мы должны искать, – в вопросах, ставящих под угрозу нашу способность существовать в открытом пространстве, – является попыткой заставить замолчать угнетенные группы людей».
	«Истина» – это конструкт европейского Запада. Сложно представить себе фразу, которая будет одновременно столь ошибочна и при этом столь опасна в своем подтексте.
до 1960-х годов университет не был подходящим местом для того, чтобы начать карьеру политического активиста, или даже дла того, чтобы разжечь локальную – не говоря уже о мировой – революцию. Но скорость, с которой наиболее странные из заявлений, сделанных в университетах, попали во внешний мир, теперь очевидна. Когда люди, учащиеся в безопасных гуманитарных колледжах в Америке, начали верить (или притворяться, что верят), что расизм постоянно присутствует везде, где его явно нет, тогда и во внешнем мире стала нормализована одержимость расой, а также возможность говорить расистские вещи ради заявленного стремления к антирасизму. Поэтому, как заметил Эндрю Салливан, измеряя царящее в университетах безумие с помощью опросов и сравнивая его с остальными сферами жизни общества, невозможно избежать вывода о том, что «мы все теперь живем в кампусе».
кое-что из происходящего берет свое начало в весьма резонных основаниях, например, в стремлении расплатиться за ошибки прошлого, которые невозможно отрицать. Но даже эти акты искупления часто выглядят не столько как исцеляющие, сколько как инфицирующие. К примеру, многие люди, скорее всего, не считают журнал «National Geographic» сколько-нибудь расистским. Но для всех, кто пропустил расизм, проявленный журналом в прошлом, «National Geographic» выпустил номер с редакционной статьей, состоящей из официальных извинений. Передовица целого выпуска, посвященного расовой проблеме, была озаглавлена так: «В течение десятилетий наши репортажи были расистскими. Для того, чтобы возвыситься над прошлым, мы должны это осознать». Извинения, принесенные журналом, который начал выпускаться в 1888 году, касались широкого круга тем. В своей колонке главный редактор Сьюзан Голдберг написала, что попросила человека пересмотреть все архивные выпуски журнала и что «кое-что из того, что было найдено в архивах, способно лишить дара речи». Редколлегия журнала сочла архивные выпуски виновными во многих вещах. Она обнаружила, что до 1970-х годов журнал «практически игнорировал людей с темных цветом кожи, которые жили в Соединенных Штатах».
Заметка из выпуска 1916 года, посвященная австралийским аборигенам, была сочтена особенно расистской[147]. В качестве примера того, как сильно улучшился журнал, редактор сообщила читателям, что она является не только еврейкой, но и женщиной.

в любом случае извинения от «National Geographic» были неудовлетворительны. Историк Дэвид Олусога написал в «The Guardian», что извинение «было принесено с благими намерениями, но запоздало»[148]. Пожалуй, неудивительно, что такое прочесывание прошлого приводит не к выработке полезного критического взгляда, а к невротическому страху насчет того, что сегодня можно говорить, а что – нельзя. Если люди так глубоко заблуждались в прошлом, как мы можем быть уверены в том, что ведем себя уместно сегодня?
	
 «культурная апроприация».
	Она появилась в области «постколониальных исследований» и выросла из идеи о том, что колонизаторы не просто навязали свою культуру колонизованным странам, но и забрали часть культуры этих стран и присвоили себе. Благожелательная интерпретация этой идеи могла бы расценить это как подражание и самую искреннюю форму лести. Но, чем бы еще ни были знамениты профессоры в области «постколониальных исследований», они точно не знамениты благожелательными интерпретациями чего-либо. Вместо этого на сцену вышла наименее благожелательная интерпретация, согласно которой кража чужой культуры – это последнее оскорбление, нанесенное колониализмом, и, истощив природные ресурсы колонизированной страны и подчинив ее население иностранному владычеству, колонизаторы не смогли даже оставить угнетенным народам их собственную культуру – оставить нетронутой и неосвоенной.
2016 году одна местная женщина открыла здесь бистро под названием «Колониальный шафран». Взбешенные толпы стояли у дверей ее бистро, обвиняя ее в расизме и прославлении колониализма. Сайты с отзывами вроде «Yelp» заполонили люди, оставлявшие негативные комментарии об этом заведении, пока его владелица, наконец, не сдалась и не переименовала его. Ее обвинили в том, что она открыла заведение, призванное вернуть к жизни империю – задним числом, посредством открытия ресторана в Портленде. Но можно было найти и более вопиющие случаи. Хуже всего, по мнению местных жителей, было то, что люди, работавшие в ресторане, не имели права готовить ту еду, которую они там готовили – потому что их набор ДНК был для этого неподходящим.
2017 году произошел инцидент с парой, которая начала торговать буррито из фургончика. В соответствии с новыми местными правилами, они были виновны в культурной апроприации – если говорить точнее, они «украли» мексиканскую культуру, так как продавали буррито, не будучи при этом мексиканцами. Владельцы фургончика в конце концов начали получать смертельные угрозы и были вынуждены закрыть все свои аккаунты в социальных сетях, а затем и свой бизнес. Сказать, что подобные победы ободряют людей – ничего не сказать. Последствием победы над фургончиком с буррито стал список, составленный и распространенный местными активистами из Орегона, под названием «Альтернативы ресторанам, которыми владеют белые апроприаторы, в Портленде».
в 2018 году 18-летняя девушка по имени Кезайя опубликовала в Интернете фотографии платья, которое собиралась надеть на выпускной вечер. Она, очевидно, надеялась получить лайки от других пользователей за свое красное платье в китайском стиле. Однако вместо похвалы она получила гнев от пользователей по всему миру. «Тема твоего выпускного – обыкновенный расизм?» – спросили ее в Twitter. Другие пользователи присоединились, чтобы обвинить девушку некитайского происхождения в культурной апроприации платья в китайском стиле.
	Предполагается, что вы можете считаться членом группы меньшинств только в том случае, если вы принимаете конкретные претензии, политические требования и соответствующие электоральные платформы, которые другие люди разработали для вас. Стоит выйти за пределы этих рамок, вы перестаете быть обладателем прежних качеств и становитесь тем, кто думает не так, как предписывает думать норма. Ваше качество у вас отнято. Тиль – больше не гей, поскольку одобряет Трампа. Канье Уэйст – больше не чернокожий, потому что делает то же самое. Из этого следует, что «черный» – это не цвет кожи и не раса, или, во всяком случае, не только это. Из этого следует, что «черный» – как и «гей» – это политическая идеология. Это предположение лежит настолько глубоко и упоминается настолько редко, что оно считается само собой разумеющимся.

Оратор и его врожденные характеристики не важны. Что важно, так это речи, которые они произносят, а также идеи и чувства, которые они выражают. Затем, без предупреждения и без возможности ее предвидеть, возникает совершенно противоположная шкала ценностей. Внезапно содержание речи не представляет совершенно никакого интереса или в лучшем случае становится объектом третьестепенного интереса. В этих случаях внезапно появляется мнение, что только говорящий важен, а речь можно отбросить – мнение, идущее рука об руку с идеей о том, что речь важна, а произносящий ее не имеет значения.

«СлезыБелых» – популярный хэштег. Также стало распространенным выражение «ветчина» – термин, считающийся приемлемым среди просветленных людей в Интернете, которые используют его по отношению к белокожим людям, способным краснеть. Термин вошел в обиход примерно в 2012 году и к 2018 году уже свободно использовался на телешоу и в Интернете, чтобы не только подчеркнуть забавный тон кожи белых людей и их свиноподобный вид, но и для того, чтобы намекнуть, что румянец маскирует некое едва подавляемое возмущение и, скорее всего, ксенофобию. Итак, вновь в стремлении к антирасизму антирасисты прибегают к расизму.
	Равенство в глазах Бога – основной завет христианской традиции. Но в эру секулярного гуманизма оно превратилось в равенство в глазах людей. И здесь есть проблема, и заключается она в том, что многие люди осознают, боятся и интуитивно чувствуют, что люди не совсем равны. Люди не в одинаковой степени красивы, не в одинаковой степени одарены, не одинаково сильны и не одинаково разумны. Они точно не одинаково богаты. Они даже не одинаково привлекательны. И в то время как приверженцы левых идей постоянно говорят о необходимости равенства и даже справедливости (заявляя, как это делает Эдуардо Бонилла-Сильва и другие, что равенство результатов не только желательно, но и достижимо), сторонники правых идей отвечают призывом к равенству возможностей, а не равенству результатов. В действительности оба утверждения почти наверняка невозможно воплотить в жизнь на местном и национальном уровнях, не говоря уже о глобальном.
	
Несмотря на то, что университет отрицал эти обвинения в суде, его собственные записи показали, что в течение нескольких лет он регулярно понижал рейтинг студентов азиато-американского происхождения. В частности, он занижал их «оценки» по обладанию чертами характера, такими, как «позитивность», доброта и симпатичность. К несчастью для Гарварда, в процессе раскрытия этих данных выяснилось, что снижение рейтинга абитуриентов азиато-американского происхождения происходило без каких-либо собеседований или встреч с ними. Это выглядело как намеренная политика понижения рейтинга азиато-американцев на основании их личностных качеств – хотя никто из университета с ними даже не встречался. И зачем Гарварду или любому другому превосходному образовательному учреждению понадобилось делать это? По двум причинам.
	Во-первых, Гарвард, как и все схожие элитные учебные заведения, взял на себя обязательство представить миру не просто лучших людей из всех возможных, но и лучших людей из всех возможных после того, как те пройдут через отборочный фильтр «разнообразия».
Во-вторых, если бы Гарвард намеренно не ставил в невыгодное положение некоторые группы и не давал преимущество другим группам в соответствии со своей политикой «позитивной дискриминации» и критериям «разнообразия» в целом, то тогда выпускники Гарварда представляли бы собой настораживающе неразнообразную группу. Если быть точнее, то получилась бы студенческая масса, которая непропорционально или даже в большинстве своем состояла бы не из белых американцев и не из афроамериканцев, а из американцев азиатского происхождения или евреев-ашкеназов. Здесь мы получаем представление о самой уродливой мине в мире.
	Исследования в области IQ и генетики являются, пожалуй, самыми опасными и закрытыми темами. Когда Чарльз Мюррей и Ричард Дж. Херрнстайн опубликовали свою книгу «Колоколообразная кривая» в 1994 году, считалось, они приводят ту самую мину в действие.
Один из радикальных – но не редких – отзывов на книгу, написанный другим академиком, назывался «Академический нацизм» и утверждал, что книга была «инструментом нацистской пропаганды, завернутым в обертку псевдонаучной респектабельности – академическая версия «Моей борьбы» Адольфа Гитлера»[192].
	Критика «Колоколообразной кривой» показала, почему почти никто не хотел принимать подтверждения теории, гласящей, что результаты тестов на интеллект варьируются от одной этнической группы к другой и что, в то время как некоторые группы набирают большее количество баллов в этом тесте, другие набирают меньшее. Это, конечно, не означает, что каждый человек в некой этнической группе таков. Как мучительно старались донести неоднократно Мюррей и Херрнстайн, разница внутри группы была тем больше, чем меньше была группа. 
В 2018 году один из ведущих в мире специалистов в этой области – Дэвид Райх из Гарварда – опубликовал статью, приуроченную к его новой книге по генетике. Среди прочего он наметил путь, по которому позже распространится утверждение о том, что раса (как и пол) – всего лишь социальный конструкт без генетических оснований. Райх объяснил, как эта точка зрения стала ортоксальной и почему у нее нет шансов устоять против доказательств, захлестывающих ее сегодня. Райх знал подводные камни этой идеи и признавал в своей статье, что он «глубоко разделяет беспокойство о том, что открытия в области генетики могут быть использованы в оправдании расизма». Но он также добавил: «Как специалист в области генетики, я также знаю, что больше уже попросту невозможно игнорировать средние генетические различия между расами».

Во всех трудовых законодательствах, во всех сводах правил приема на работу и во всех социальных правилах прописано, что все люди «выше шеи одинаковы». Действительно, эта идея распространена настолько широко, что любая вещь, которая может быть объявлена подрывающей или противоречащей ей, должна быть подавлена с такой силой, с какой церковь во времена пика своего могущества могла обрушить свой удар на любого, кто шел наперекор ее учению. Учение в наши дни заключается в том, что все люди равны, и в том, что раса и пол – не более чем социальные конструкты; что при правильном поощрении любой может быть тем, кем захочет; что жизнь состоит целиком из окружения, возможностей и привилегий.
	
В ноябре 1964 года Ханна Арендт проводила лекцию в Университете Чикаго под названием «Труд, Работа, Действие», которая являлась частью конференции «Христианство и Экономический человек: моральные решения в богатом обществе». Главной темой ее лекции был вопрос о том, из чего состоит «активная» жизнь. Что мы делаем, когда мы «активны»? Однако ближе к концу лекции Арендт заговорила о некоторых последствиях активности в мире. Жизнь каждого человека может быть преподнесена в виде истории, поскольку у нее есть начало и конец. Но действия между этими двумя точками – то, что мы делаем, когда проявляем «активность» в мире – имеют безграничные последствия. «Хрупкость и ненадежность» человеческих дел означает, что мы постоянно действуем в «сети взаимоотношений», в которой «каждое действие запускает не просто реакцию, но цепную реакцию». Это означает, что «каждый процесс является причиной непредсказуемых новых процессов». Одно-единственное слово или один поступок могут изменить все. Как следствие, по словам Арендт, «мы никогда не можем в точности знать, что делаем».
	По словам Арендт, «хрупкость и ненадежность человеческих поступков» делает хуже тот факт, что, «…хоть мы и не знаем, что мы делаем, когда действуем, у нас нет возможности отменить уже сделанное. Процессы действий не просто непредсказуемы – они также необратимы; нет такого автора или деятеля, который мог бы отменить все, что сделал, если сделанное ему не нравится или если последствия этого оказались ужасными».
	Точно так же, как единственным способом защититься от непредсказуемости является способность давать и сдерживать обещания, так и, по словам Арендт, существует лишь один инструмент для того, чтобы нивелировать эффект необратимости наших действий. Это способность прощать. Эти понятия необязательно идут рука об руку – способность связывать друг друга обещанием и способность связывать друг друга прощением. О последнем Арендт говорит:
	«Без того, чтобы быть прощенными, освобожденными от последствий нами содеянного, наша способность действовать была бы, так сказать, ограничена одним-единственным поступком, от которого мы никогда не смогли бы оправиться; мы бы оставались жертвами последствий этого навечно, словно ученик чародея, который не знает заклинания, которое помогло бы ему снять с себя проклятие».
	Это высказывание было правдивым до появления Интернета, но с тех пор оно стало еще правдивее.
	Один из ключей к этой проблеме лежит в историческом – а не в личном – забвении. И в историческом, а не в личном, прощении. Забвение – не то же самое, что прощение, но оно часто идет с ним рядом и всегда ему способствует.
по мере того, как оскорбление и обида растворяются все больше от поколения к поколению, те, кто цепляется за эту обиду, часто видятся не демонстрирующими чувствительность или достоинство, а проявляющими воинственность.
	Интернет не только помогает людям помнить – он еще и позволяет им взглянуть на прошлое под странным, всеведущим углом. Это делает прошлое – как и все остальное – заложником любого археолога с жаждой мщения. События, которые были скандальными давно, но уже не являются таковыми в течение поколений, могут быть опять подняты на поверхность. Как мы могли забыть о преступлении, совершенном более сотни лет назад? Разве не все мы должны о нем знать? Разве мы не должны испытывать стыд? Что незнание об этом говорит о нас сейчас?
В основе таких настроений лежит странный карательный инстинкт нашего времени по отношению к прошлому, который предполагает, что мы считаем себя лучше людей прошлого, поскольку мы знаем, как они себя вели, и знаем, что на их месте мы вели бы себя лучше. Это – большое заблуждение современности. Поскольку, конечно, люди уверены в том, что вели бы себя лучше в прошлом, потому что знают, к чему привела история. Люди прошлого не имели и не имеют подобной роскоши. Они совершали хорошие и плохие поступки в те времена и в тех местах, где они находились, и с учетом ситуаций, в которых они оказались. Смотреть на прошлое с некоторой степенью прощения – значит, помимо прочего, заранее просить о том, чтобы простили нас (или хотя бы поняли) взамен. Потому что не все из того, что мы делаем или намереваемся делать сейчас, обязательно переживет этот вихрь возмездия и осуждения.
	На протяжении столетий единодушно считалось, что только Бог мог простить нам наши грехи. Но и на повседневном уровне христианская традиция среди прочего подчеркивала желательность – если не необходимость – прощения. Часто даже бесконечного прощения. В качестве одного из последствий смерти Бога Фридрих Ницше предвидел, что люди смогут застрять в безвыходных циклах христианской теологии. В частности люди унаследуют концепции вины, греха и стыда, но будут лишены средств к искуплению, которое также предлагала христианская традиция. Сегодня мы живем в мире, где действия могут иметь такие последствия, какие мы никогда не могли себе вообразить, где вина и стыд ближе, чем когда бы то ни было, и где нет никаких средств к искуплению.

 тема трансгендерности приблизилась к догматичности в рекордные сроки. Консервативные министры в британском правительстве проводят кампании в пользу того, чтобы облегчить для людей процесс изменения их свидетельств о рождении и перемены пола при рождении. Местные власти выпустили образовательные рекомендации, в которых говорится: для того, чтобы трансгендерные дети чувствовали себя более принятыми, учителя начальных школ должны объяснять детям, что «у всех гендеров», включая мальчиков, могут быть месячные. А в США в мае 2019 года был принят законопроект, который переопределил понятие «пола», чтобы включить в него «гендерную идентичность».
	Некоторые типы гендерной двусмысленности или гендерной флюидности не только существуют в большинстве культур – сложно даже представить себе такую культуру, которая не включала в себя или не допускала бы какого-нибудь вида тендерной двусмысленности. Она не является недавним изобретением. Как мы уже убедились, Овидий описал человека, который перемещался между двумя полами, в истории о Тиресии. В Индии есть хиджры – класс интерсексуалов и трансвеститов – знание о которых и принятие которых существует столетиями. В Таиланде катои – это женственные мужчины, которые по общепринятым представлениям не являются ни мужчинами, ни женщинами. А на острове Самоа есть фаафафине – мужчины, которые живут и одеваются как женщины.
	Даже в тех частях света, которые наиболее враждебно относятся к мужской гомосексуальности, допускается наличие некоторых категорий людей, которые либо не относятся ни к одному полу, либо переходят из одного пола в другой. В Афганистане существует традиция так называемых бача пош – согласно ей родители, у которых нет наследника мужского пола, заставляют свою дочь стать мужчиной. В начале 1960-х, задолго до революции, аятолла Хомейни опубликовал постановление о разрешении на операции по смене пола. После революции 1979 года (и по причине ее) иранское государство стало – что не может не вызывать тревогу – лидером в своем регионе по количеству операций по смене пола – во многом потому, что ее 
прохождение для тех людей, о которых стало известно, что они геи, является одним из немногих способов избежать гораздо более жестоких наказаний.
	Итак, знание о некой размытости между двумя полами существует практически в каждой культуре и варьируется от трансвестизма (люди одеваются как представители противоположного пола) до транссексуальности (люди проходят через широкий ряд процедур для того, чтобы «стать» представителями противоположного пола). Какие бы эволюционные факторы ни стояли за этим, в значительном числе культур укоренена идея о том, что некоторые люди могут родиться в одном теле, а заслуживать жить в другом.
	Интерсексуальность – это природный феномен, известный медикам на протяжении столетий, но непонятный всем остальным. Он связан с тем фактом, что небольшой процент людей рождается либо с такими гениталиями, по которым невозможно однозначно определить пол, либо с другими биологическими атрибутами (к примеру, с необычно большим клитором или с необычно маленьким пенисом), и из этого делается вывод, что человек находится где-то между двумя полами. Не все эти симптомы видны внешне. В редких случаях люди могут иметь внешние симптомы одного пола и при этом являться носителями скрытых следов органов другого пола. К примеру, синдром персистирующих мюллеровых протоков (СПМП) – это термин, относящийся к людям, которые родились с мужскими гениталиями, но которые также обладают органами женской репродуктивной системы – например, фаллопиевыми трубами и даже маткой.
	Профессиональные медики знали об этом феномене веками, в то время как знания широкой общественности об этом явлении были весьма скудными и фокусировались преимущественно на странностях. В цирках показывали «бородатых женщин» как причуду природы, в то время как исторические упоминания «гермафродитов» указывали на знание того, что существовали люди, которые жили «между» двумя полами и не были при этом трансвеститами. Будучи отодвинутым за рамки дискуссии, все же всегда существовало понимание того, что биология порой бросает сложные и часто жестокие вызовы.
После Первой мировой войны образ женственных мужчин и мужественных женщин стал чем-то вроде навязчивой идеи для людей, которые критиковали более молодое поколение. Текст одной популярной в 1920-е годы песни гласил: «Маскулинные женщины! Феминные мужчины! Кто из них петушок? Кто из них курочка? Их сегодня сложно различить».
	
    	Аутогинефилия – это возбуждение, возникающее при воображении себя в роли человека противоположного пола. Но – никто не удивится, узнав это – даже в этом «сообществе» есть внутренние разделения, переживания и споры по поводу того, какой тип аутогинефилии «лучше». Это происходит потому, что различные типы аутогинефилии могут варьироваться от возбуждения мужчины при мысли о том, чтобы надеть женское белье, до возбуждения при мысли о том, чтобы иметь женское тело.
	«Правильное» мнение на сегодняшний день заключается в том, что трансгендерные люди не испытывают никакого сексуального возбуждения от мысли о трансгендерности. Они буквально ненавидят его. Ничто не может быть скучнее.
вновь приводит нас к вопросу о «врожденных» и «приобретенных» свойствах. Если у людей есть некий сексуальный фетиш, это может быть связано либо с врожденным, либо с приобретенным свойством. Но сложно убедить общество в том, что оно должно изменить практически все свои социальные и лингвистические нормы ради того, чтобы приспособиться к этим сексуальным фетишам. Общество может толерантно относиться к вам. Оно может желать вам добра. Но ваше желание носить женские трусы не является причиной для того, чтобы заставлять всех использовать совершенно новые местоимения. Или менять каждый общественный туалет. Или растить детей, вкладывая в них веру в то, что нет никакой разницы между полами и что гендер – это социальный конструкт.
	Если трансгендерность является во многом, преимущественно или исключительно связанной с эротическим возбуждением, то она не должна более быть причиной для изменения каких-либо социальных основ общества – точно так же, как ею бы не были люди, получающие сексуальное возбуждение из-за ношения латексных костюмов. Аутогинефилия – это риск преподнести трансгендерность как приобретенное свойство. И в этом состоит причина того, что люди настроены против нее. Поскольку – как и в случае с гомосексуалами – существует стремление доказать, что трансгендерные люди «родились такими».
В конце концов, сложно представить себе что-либо, что требовало бы от человека большей приверженности, чем его решение перенести необратимую операцию, навсегда изменяющую его тело. Едва ли можно сказать, что мужчина, желающий, чтобы ему отрезали пенис, содрали кожу, а затем вывернули наизнанку, подходит к делу легкомысленно. Подобная процедура представляет собой полную противоположность хобби или выбору образа жизни. Однако даже это не «доказывает», что трансгендерность – это врожденное свойство. Поскольку почти нет таких крайностей, на которые люди не пошли бы, чтобы воплотить то, во что они верят, в жизнь. Возникает вопрос о том, должно ли то, что один человек или даже множество людей считает истинным о себе, быть принято другими.
Если геи генетически ничем не отличаются от остальных, то единственное, что указывает на их отличие – это их поведение. Геи являются геями, когда заявляют, что они геи, и когда ведут себя как геи. Аналогичным образом, возможно, люди являются трансгендерами, когда они себя таковыми называют, и никакой внешний или биологический для этого признак не нужен – не более, чем это ожидается (или требуется) от геев.
	Но есть одно существенное отличие. Если лесбиянка влюбится в мужчину или гей внезапно влюбится в женщину, или если гетеросексуальный мужчина или гетеросексуальная женщина вдруг влюбятся в людей своего пола, их существующая биологическая «прошивка» будет все еще в них «встроена». Гей, который становится гетеросексуалом, или гетеросексуал, который становится геем, не делают ничего, что является перманентным или необратимым. В то время как конечной целью сторонников трансгендерности является нечто необратимое и изменяющее жизнь. 
Вопросы о возрасте, в котором людям, уверенным, что они живут в «неправильном» теле, можно предоставлять доступ к лекарствам и операциям, стоят того, чтобы их глубоко оспаривать. Не в последнюю очередь потому, что растет осведомленность о детях, которые могли думать, что у них гендерная дисфория, но которые ее переросли – многие из них становятся гомосексуалами. Одна проблема нагромождается на другую проблему. Никому не нравится вспоминать те времена, когда геям говорили, что это «просто такой период», но что, если трансгендерность – даже иногда – является просто таким периодом в жизни?
	
если значительная часть современного активизма за права основана на желании людей доказать, что их проблема относится к категории «врожденных», то проблема трансгендерности вынуждает все остальные движения идти в совершенно противоположном направлении. Активисты за права трансгендерных людей, стремящиеся доказать, что трансгендерность – это врожденное свойство, могут доказать свою правоту только в том случае, если убедят, что существование в качестве женщины – это «приобретенное» свойство. И не все феминистки готовы с этим согласиться.
	
В сентябре 2018 года домохозяйка из Англии по имени Келли-Джей Кин-Миншалл заплатила £700 за размещение своего плаката на билборде в Ливерпуле. На этом плакате было написано всего лишь определение из словаря. Там было написано: «Женщина: женщины, существительное, человек женского пола». Кин-Миншалл сказала, что заплатила за размещение этого плаката из-за своего беспокойства, что слово «женщина» было словом, которое «присваивали для того, чтобы оно обозначало что угодно». Но определение из словаря недолго провисело на билборде. Ученый и самопровозглашенный «союзник трансгендерного сообщества» по имени доктор Эдриан Хэрроп пожаловался в полицию о том, что билборде был «символом, который заставляет трансгендеров чувствовать себя не в безопасности».
 Пожалуй, самым очевидным моментом их расхождения с транс-движением является то, что во многом трансгендерность не просто не ставит под вопрос социальные стереотипы о гендере – она усиливает их.
	Покойный Роберт Конквест однажды сформулировал три правила политики, первое из которых гласило: «Каждый консервативен в том, что знает лучше всего». А родители, можно сказать, лучше всего знают своих детей. Одним из объяснений недавнего всплеска критических вопросов о природе трансгендерности является то, что родители в таких странах, как Америка и Великобритания, начали беспокоиться о том, чему учат молодое поколение.
	Шотландское правительство советует школам не сообщать родителям ребенка, что тот желает сменить пол. В другом месте документ под названием «В поддержку трансгендерной молодежи», созданный шотландским правительством, утверждает, что ученики должны иметь возможность заниматься спортом в качестве представителя того гендера, в каком им комфортно пребывать, и что родителей не нужно уведомлять о том, что их ребенок хочет жить в одной комнате вместе с представителями противоположного пола во время школьных поездок. В других частях Великобритании родители рассказали о посещении родительских собраний, на которых учитель говорил об их ребенке в «неправильном» роде, а затем просто спрашивал их: «О, а вы не знали? Ваш сын/дочь идентифицирует себя как девочку/мальчика». Это происходит в школах, в которых ребенку необходимо разрешение родителей на то, чтобы ему выписали аспирин во время учебного дня.


в 2015 году доктор Мишель Форсье, профессор в медицинской школе Брауновского университета и директор по вопросам гендерного и сексуального здоровья в объединении врачей «Lifespan» в Провиденсе, штат Род-Айленд, давала интервью на канале NBC. Когда ее спросили, могут ли дети в возрасте трех или четырех лет понимать, чего они хотят, Форсье ответила: «Говорить, что трех- или четырехлетние дети не понимают концепцию гендера, означает недооценивать их». Когда ее спросили, будет ли какой-то вред от того, чтобы подождать перед операцией по смене пола, она ответила: «Бездействие нанесет самый большой вред». «Но чем человек рискует, подождав?» – спросили ее. Она ответила: «Ожидание подвергает риску самоубийства. Ожидание подвергает риску побега. Ожидание подвергает риску алкоголизма или злоупотребления наркотиками. Ожидание подвергает риску травли и насилия. Ожидание подвергает риску депрессии и тревоги».
Утверждения гендерных экспертов о том, кто является «печеньем, попавшим не в ту коробку», могут касаться тех, кто и сам не умеет прочесть описание на коробке с печеньем. Было установлено, что примерно 80 % детей, которым диагностировали то, что сейчас называется гендерной дисфорией, обнаруживают, что эта проблема разрешается сама собой в период полового созревания. Это означает, что они будут комфортно себя чувствовать, будучи того биологического пола, который обнаружился у них при рождении.

До недавнего времени никто не призывал к использованию фразы вроде «гендер, приписанный при рождении» вместо слова «пол». Но просто обратите внимание на то, какая совершается работа в связи с этой часто используемой фразой – она предполагает, что ребенок мог бы успешно родиться с тем гендером, который ему хочется иметь, если бы ему не помешали фанатичные, гетеронормативные врачи родильного отделения.
	Поборники социальной справедливости, политики идентичности и интерсекциональности утверждают, что мы живем в расистском, сексистском, гомофобном и трансфобном обществе. Они утверждают, что эти виды угнетения взаимосвязаны, и что если мы сможем разглядеть эти паутину и устранить ее, мы наконец сможем избавиться от переплетенных видов угнетения нашего времени. После этого случится нечто. Что именно произойдет, остается неясно. Возможно, социальная справедливость – это то состояние, которое, однажды будучи достигнутым, остается неизменным. Возможно, ему требуется постоянное внимание. Вряд ли мы сможем узнать.
	Во-первых, потому что взаимосвязанные виды угнетения не плотно сцепляются одно с другим, но отвратительно и шумно скрежещут как друг о друга, так и внутри себя. Они скорее порождают трение, чем уменьшают его, и больше повышают тревожность и безумие толп, чем приводят к душевному покою.
Упоминание о бедственном положении женщин, геев, людей различного расового происхождения и трансгендеров стало не только способом проявить сострадание, но и демонстрацией формы нравственности. Вопрос в том, как практиковать эту новую религию. «Борьба» за эти вещи и превознесение их стали способами показать, что вы – хороший человек.

 заявления о нарушениях прав человека происходят в точности обратно пропорционально отношению к количеству случаев нарушения прав человека в этих странах. Заявлений о нарушении прав нельзя услышать в несвободных странах. Только очень свободное общество могло бы позволить – и даже поощрить – подобные бесконечные заявления о собственном беззаконии. Аналогично, кто-то может представить гуманитарный колледж в Америке или ресторан в Портленде как находящийся на грани фашизма, если люди, которые жалуются на них, настолько далеки от фашистской системы, насколько это возможно.
Выглядит так, будто один из аспектов либерализма, позволяющий задавать вопросы, был в какой-то момент заменен либеральным догматизмом – догматизмом, который настаивает на том, что нерешенные вопросы решены, что неизвестное известно и что у нас есть прекрасное понимание того, как строить общество вдоль неверно начерченных линий. Вот почему достижения борьбы за права теперь преподносятся как основы прав, несмотря на то, что эти основы представляют собой нечто нестабильное.
кто угодно может стать гомосексуалом, женщины, возможно, лучше мужчин, люди могут стать белыми, но не чернокожими, и каждый может сменить пол. Любой, кто не вписывается в эту парадигму, является угнетателем. И все вокруг должно политизироваться.

можем ли мы, если «принимаем решение трансгендерных людей о смене пола, принимать также решение трансрасовых людей на смену расы».
Чернокожие женщины на этом ток-шоу ясно дали понять Долезал, что трансрасовость неприемлема, поскольку человек, который рос белым, не может понять, каково это – быть человеком, который рос чернокожим. У них не могло быть похожего опыта. Это то, что феминистки второй волны говорили в то же время о трансгендерах. Но то, что сработало в случае с расой, не сработало для женщин.

Когда транссексуалам, сменившим пол с мужского на женский, разрешают участвовать в женских видах спорта, результаты часто идут вразрез с идеей равенства полов. В октябре 2018 года состоялось женское состязание в рамках Чемпионата мира по трековому велоспорту в Калифорнии, в котором победила транссексуалка, совершившая переход из мужского пола в женский – Рейчел Маккиннон. Женщина, которая заняла третье место, Джен Уогнер-Ассали, назвала победу Маккиннон «нечестной» и потребовала изменения правил у международного органа управления велогонками. Но идея того, что транссексуалы, сменившие пол с мужского на женский, каким-либо образом ставили под угрозу участие женщин в спорте, была отвергнута победительницей как «трансфобная».
Заметить это – значит быть отсталым? А комментировать преимущество кого-то, кто был рожден мужчиной – как, например, Лорел (имя при рождении – Гэвин) Хаббард – в женских соревнованиях по тяжелой атлетике, где нужно поднимать тяжести весом более 90 килограммов?
	В 2018 году 18-летний Мак Беггс победил в техасском соревновании по реслингу для девочек второй год подряд. Беггс находился в процессе перехода из женщины в мужчину и принимал тестостерон. Репортажи прессы о победах Беггс, как правило, фокусировались на недовольстве зрителей в те моменты, когда он побеждал очередную соперницу-женщину – как будто главной проблемой в этом являлись гомофобия и ограниченность. В конце концов, в мире спорта принято, что если человека поймают за приемом тестостерона, то это может привести к дисквалификации – если, конечно, этот человек не находится в процессе смены пола. В этом случае чувствительность берет верх над наукой. Как и всегда, все становится еще хуже.
	Одна из заповедей не только феминизма, но и любого приличного, цивилизованного общества состоит в том, что мужчины не должны бить или избивать женщин. И все же мир предпочитает не замечать того факта, что во многих контактных видах спорта люди, которые родились мужчинами, теперь регулярно избивают женщин.
Повсюду распространяется обычай, согласно которому люди не имеют права играть роли тех, кем они не являются.
	Группы, основанные на идентичности, которые образуют некоторые люди, не работают даже внутри самих себя. В 2017 году группа студентов в Корнеллском университете, которые называли себя «Объединенные чернокожие студенты», решили озадачить администрацию университета списком требований. Он включал в себя очевидные требования, к примеру, то, что членов педагогического состава следует научить «системам власти и привилегии» и что чернокожие студенты, которые были «напрямую затронуты холокостом по отношению к афроамериканцам в Америке и американским фашизмом», должны получать большую финансовую поддержку. 
Но одним из требований было то, что университет должен уделять больше внимания «чернокожим американцам, семьи которых несколько поколений (более двух) жили в этой стране». Это было нужно для того, чтобы отделить их от студентов-мигрантов в первом поколении – студентов из Африки или с островов Карибского бассейна. Позже группа «Объединенные чернокожие студенты» под давлением извинилась за это требование. Но смысл их слов был ясен. Даже внутри каждой идентифицируемоей группы существует иерархия угнетения и жертвенности. Неясны не только правила – неясны порой и предубеждения, которые скрываются за ними и прорываются наружу в самых неожиданных местах и самыми неожиданными способами.
Мы слышали от одних из самых знаменитых женщин планеты утверждение о том, что у женщин есть право быть сексуальными без того, чтобы их сексуализировали. Одни из самых значимых деятелей культуры в мире показали, что для того, чтобы противостоять расизму, мы должны стать немного расистами.
Человек, который предпочитает быть нелепым, но при этом не быть осмеянным.
Одним субботним вечером 2018 года журналист «Vox» Дэвид Робертс отлично проводил время, активно демонстрируя свою добродетель в Twitter. В одном из твитов он написал: «Иногда я думаю о малоподвижных, страдающих сердечными заболеваниями, поглощающих фастфуд, зависимых от машин жителей пригородов Америки, сидящих и смотрящих телевизор в своих пригородных дворцах, небрежно высказывающих суждения о беженцах, которые прошли тысячи миль для того, чтобы избежать угнетения, и… ну, это меня злит». Публикуя это, он, должно быть, думал: «Звучит неплохо. Нападать на американцев, защищать мигрантов – что может пойти не так?» Более осторожный пользователь социальных сетей, возможно, задался бы вопросом о том, разумно ли так пренебрежительно высказываться о людях, живущих в пригороде. В действительности же вовсе не пригородофобия Робертса заставила его провести весь остаток субботнего вечера в отчаянных попытках спасти свою карьеру от ответных твитов. Той вещью, которая спровоцировала мгновенную реакцию со стороны той самой аудитории, которую он стремился впечатлить, было то, что он занимался «фэтшеймингом», и это было «ненормально».
	На момент публикации своего семнадцатого твита, нацеленного на то, чтобы замять его преступление, Робертс перешел к мольбам: «Фэтшейминг существует, он повсюду, это несправедливо и жестоко, и я не хочу принимать в нем участие». Вскоре он искренне извинялся за то, что был лишь «наполовину осознанным» и винил в этом свое воспитание.
вместо того, чтобы искать угнетение и видеть его повсюду, мы можем начать двигаться к выходу из лабиринта, обращая внимание различные «группы жертв», которые не являются угнетенными и которые могут даже иметь преимущества. К примеру, исследования показали, что геи и лесбиянки стабильно зарабатывают в среднем больше, чем их гетеросексуальные коллеги. Существует множество возможных причин, и не в последнюю очередь – тот факт, что у большинства из них нет детей, и они могут провести несколько дополнительных часов в офисе, что идет на пользу и им, и их работодателю. Является ли это преимуществом именно для геев? На каком этапе гетеросексуалы могут сказать, что их несправедливо ущемляют на рабочем месте? Должны ли геи «сделать шаг в сторону», чтобы позволить своим гетеросексуальным современникам получить лучшие карьерные возможности?
	В последние годы неравенство в оплате труда между различными расовыми группами постоянно усиливается. Хотя часто утверждается, что средний уровень дохода латиноамериканцев ниже, чем у афроамериканцев, а уровень дохода афроамериканцев – ниже, чем у белых американцев, никто не обращает внимания на группу, которая зарабатывает больше всех. Средний уровень дохода мужчин-азиатов в Америке неизменно выше, чем у любой другой группы, включая белых американцев. Нужно ли попытаться как-то выровнять эту цифру, понизив зарплаты азиатам на несколько процентов?
в рамках опроса, проведенном «Sky» в 2018 году, было обнаружено, что большинство британцев (семь из десяти) уверены, что женщинам платят меньше, чем мужчинам, за ту же работу. «Гендерный разрыв в оплате труда», который существует на самом деле, происходит из среднего заработка в течение всей жизни и принимает во внимание различия в выборе карьеры, воспитании детей и стиле жизни мужчин и женщин. Но «гендерный разрыв» стал таким штампом в новостях и социальных медиа, что большинство людей приняли повсеместные разговоры о нем за свидетельство его существования и поверили в него. В Великобритании платить женщинам меньше за ту же работу, что и мужчине, незаконно с 1970 года, а в США – с 1963 года. Одним из результатов этого ошибочного суждения было то, что, хотя семь из десяти людей, участвовавших в опросе, думали, что женщинам платят меньше, чем мужчинам за ту же работу, почти такая же часть опрошенных (67 %) считали, что феминизм либо зашел слишком далеко, либо зашел так далеко, как должен быть зайти. Эта находка – воплощение замешательства нашего времени. Мы видим угнетение там, где его нет, и понятия не имеем о том, как реагировать на это.
Существует, например, как заметил Джордан Питерсон, разница в оплате труда между людьми, которые миролюбивы, и людьми, которые конфликтны. С такой разницей в оплате труда сталкиваются и мужчины, и женщины. Склонная к конфликтам женщина будет получать больше, чем неконфликтный мужчина. И наоборот. Так что если кого-то беспокоит проблема неравной оплаты труда, почему бы не обратить внимание на это? Почему бы не затеять бесконечную кампанию, призывающую к тому, чтобы неконфликтным людям платили больше за их работу, а неконфликтные бы отступили? Потому что это не соответствует цели, которая заключается не в том, чтобы улучшить положение женщин и уровень их дохода, а в том, чтобы использовать их как инструмент для чего-то другого.
почему спустя все эти десятилетия феминистки не смогли более полно рассмотреть роль материнства в феминизме? Как всегда довольно честно признавала феминистка Камилла Палия, вопрос материнства является одним из нерешенных вопросов для феминисток. И это не такая уж маленькая тема, которую можно пропустить. Как писала сама Палия, «Феминистская идеология никогда честно не рассматривала роль матери в жизни человека. Изображение ею истории как мужского угнетения и женской жертвенности является ужасным искажением фактов».
	
 Риторика феминизма второй волны полностью переложила всю вину за положение женщин на мужчин, в частности на „патриархат“… Фокус феминизма был сосредоточен исключительно на внешнем социальном механизме, который должен был быть уничтожен или реформирован.
В январе 2019-го канал CNBC показывал сюжет, помеченный таким заголовком: «Вы сможете сэкономить полмиллиона долларов, если не заведете детей». И далее: «Возможно, ваши друзья скажут вам, что их дети сделали их более счастливыми. Скорее всего, они врут».
Как было написано в «The Economist», «наличие детей понижает размер зарплаты женщины в течение жизни – это результат, который известен как «расплата за ребенка». Сложно представить себе того, кто мог бы прочитать эту фразу – не говоря уже о том, чтобы написать ее – без содрогания. Если предполагается, что главная цель в жизни – это заработать так много денег, насколько это возможно, то, действительно, возможно, что наличие ребенка у женщины повлечет за собой «расплату» и таким образом не позволит ей иметь бо́льшую сумму на счету в банке к моменту ее смерти.
Люди, которые ждут, что это движение заглохнет из-за внутренних противоречий, будут ждать еще долго. Во-первых, потому что они игнорируют марксистскую подоплеку во многом из всего этого, а также изначальную готовность двигаться навстречу противоречиям – вместо того, чтобы заметить все эти кошмарные несостыковки и задаться вопросом о том, не расскажут ли они чего-нибудь об этом выборе жизненного пути.
Немногие люди считают, что страна не может быть улучшена, но представлять ее как пронизанную фобиями, ненавистью и угнетением – это в лучшем случае частичная, а в худшем – откровенно враждебная призма, через которую можно смотреть на общество. Это анализ, приводимый не критиком, стремящимся улучшить ситуацию, а человеком, стремящимся к уничтожению своего врага. Признаки этого стремления можно обнаружить повсеместно.

	В 2018 году в Палате общин прошли дебаты о проблеме трансгендерности. Обсуждалось дело Карен Уайт. Это был мужчина, который уже был осужден за изнасилование, но который теперь идентифицировал себя как женщина. Несмотря на то, что он не прошел через хирургическую операцию по смене пола, его по его просьбе поместили в женскую тюрьму, где он, пользуясь своим мужским телом, изнасиловал четырех своих сокамерниц. Во время этих дебатов член парламента, либеральная демократка Лейла Моран, превосходно дала характеристику крайностям мышления в духе защиты трансгендерности. Когда ее спросили о том, была бы она рада переодеваться в одной раздевалке с человеком, у которого мужское тело, Моран ответила: «Если этот человек – трангсендерная женщина, то, конечно, да. Я просто не вижу здесь никакой проблемы. Что касается того, есть ли у нее борода [этот вопрос также поднимался во время дебатов], осмелюсь сказать, что у некоторых женщин есть бороды. Существуют множество причин того, почему наши тела реагируют по-разному на гормоны. Существует множество форм человеческого тела. Я вижу душу человека и его личность. Мне, в сущности, все равно, мужское ли тело у этого человека».
	Ни один разумный человек или движение, которые хотели бы собрать коалицию для создания жизнеспособного движения за права трансгендерных людей, не сделали бы такого заявления. Они бы не стали попросту утверждать, что трансгендеры – трансгендеры просто потому, что они так говорят. Они не сказали бы, что бородатый мужчина в раздевалке – не проблема для них, потому что «осмелюсь сказать, что у некоторых женщин есть бороды». И они не стали бы утверждать, что могут заглянуть в душу человека и понять, является ли он женщиной или мужчиной. Это сумасшедшие заявления и – как и многие заявления, звучащие в дебатах о трансгендерности – они продолжают сводить с ума каждого, кто их слушает, не говоря уже о тех, кого принуждают с ними соглашаться или говорить об их истинности.
Их желание состоит не в том, чтобы излечить, а в том, чтобы разделить, не успокоить, но разжечь, не погасить, а испепелить. В этом, опять же, можно увидеть последнюю часть марксистской подоплеки. Если вы не можете управлять обществом – или притворяться, будто управляете, или попытаться управлять им, а затем все разрушить – вы можете попробовать что-то еще.
Наиболее эффективно вы можете заставить людей сомневаться абсолютно во всем. Заставить их сомневаться в том, хорошо ли вообще общество, в котором они живут. Заставить их сомневаться в том, справедливо ли они относятся к другим людям. Заставить их сомневаться в существовании таких групп, как мужчины и женщины. Заставить их сомневаться почти во всем. А затем представить все так, будто у вас есть ответы: грандиозный, всеобъемлющий, взаимосвязанный набор ответов, которые приведут всех к лучшей жизни, подробности которой можно будет узнать позже.
	Возможно, они добьются своего. Возможно, сторонники новой религии используют гомосексуалов, женщин, людей с различными цветами кожи и трансгендеров в качестве инструментов для того, чтобы настроить людей против того общества, в котором они росли. Возможно, они преуспеют в том, чтобы настроить всех против «цис-белого мужского патриархата», и они будут это делать до тех пор, пока все их взаимосвязанные «группы угнетенных» не разорвут друг друга на части. Это возможно. Но каждый, кто заинтересован в том, чтобы предотвратить этот кошмарный сценарий, должен искать решение этой проблемы.

Если бы люди были так угнетены, разве у них было бы время или желание слушать каждого, кто почувствовал необходимость объявить, что речь писателя на литературном фестивале расстроила его, или что недопустимо продавать буррито, будучи «неправильной» национальности?
	Положение жертвы, а не стоицизм и не героизм, стали чем-то отчаянно рекламируемым, даже востребованным в нашей культуре. Быть жертвой – значит в каком-то смысле победить или по меньшей мере получить фору в великой гонке угнетения. В основе этого любопытного явления лежит одно из самых важных и ошибочных суждений движений за социальную справедливость: что угнетенные люди (или люди, которые утверждают, что они угнетены) в чем-то лучше других, что есть некоторая порядочность, чистота или доброта, которые происходят из того, чтобы быть частью такой группы. В действительности же страдание само по себе не делает человека лучше. Гомосексуал, женщина, чернокожий человек или трансгендер могут быть такими же нечестными, лживыми и грубыми, как и любой другой человек.
	В движении за социальную справедливость существует предположение, что, когда интерсекциональность сделает свое дело, и матрица конкурирующих иерархий наконец будет уничтожена, наступит эра всеобщего братства. Но более вероятным объяснением человеческих мотивов в будущем станет то, что люди продолжат свободно вести себя точно так же, как они это делали в течение всей истории, что они продолжат проявлять те же импульсы, слабости, страхи и зависть, которые двигали нашим родом до сих пор. Например, нет причин полагать, что если все общественные несправедливости будут сглажены, и все работодатели наймут правильное количество «разнообразных» людей в свои компании (в разбивке по гендеру, сексуальной ориентации и расе), то все сотрудники отдела кадров откажутся от своих должностей. Кажется по крайней мере возможным то, что шестизначные зарплаты будут настолько же труднодостижимыми, насколько и сейчас, и что те, кто сумел получить их, представив враждебную интерпретацию общества, не откажутся от своих зарплат, когда их работа будет завершена. Более вероятно то, что класс наемных работников знает, что эта задача неразрешима и что они обеспечили себя работой на всю жизнь. Они будут оставаться на этих должностях столько, сколько смогут, до тех пор, пока не будет признано, что их решение проблем общества не предлагает никакого решения вообще – только приглашение к безумию, широкому и дорогостоящему как для отдельного человека, так и для общества в целом.
мы видели это на примере «говорящего, но не его слов» – что сильно политизированные люди готовы интерпретировать даже экстремальные слова от своих политических единомышленников в великодушном и снисходительном свете, а читая слова тех, кто относится к противоположному лагерю – видеть их в настолько негативном и враждебном свете, насколько это возможно.
Проблема состоит в том, что социальные медиа этого не поощряют. Они поощряют в точности противоположное. Не имея возможности встретиться, а также не имея никакой необходимости в том, чтобы встретиться, люди усиливают свое возмущение. Когда вы находитесь лицом к лицу с человеком, его гораздо сложнее свести к одной-единственной фразе, которую он произнес, и отнять у него все характеристики за исключением одной.
Для того, чтобы склониться к великодушию, вы должны изначально предполагать, что вашим великодушием не будут злоупотреблять, и лучшим – если не единственным – способом решить эту проблему является личное общение. Без него жизнь будет все больше напоминать каталог легко поддающихся поиску и постоянно возрождаемых исторических обид. Так что склонность к великодушию не только по отношению к союзникам, но и к мнимым противникам может быть первым шагом на пути к освобождению от безумия.
если мы придем к выводу, что бесполезно говорить и слушать друг друга уважительно, единственным доступным инструментом для нас останется насилие.
	В 1967 году, всего за год до своей смерти, Мартин Лютер Кинг-младший произнес одну из самых великих своих речей в Атланте, штат Джорджия. Озаглавленная «Куда мы идем отсюда», она содержала в себе замечательную просьбу. «Пусть мы будем недовольны до того дня, когда никто не закричит: „Власть белым!“, никто не закричит: „Власть чернокожим!“, но все будут говорить о могуществе Бога и о могуществе человека». Среди множества удручающих аспектов последних лет, пожалуй, самым тревожным является та легкость, с которой раса превратилась в проблему – передаваемая из уст в уста людьми, которые или не могут осознать опасность игры, в которую они играют, или не знают, в какой игре они участвуют, что является непростительным. Некоторые из неизбежных финалов этого процесса уже наметились и должны были дать самые ясные сигналы предупреждения.
	Например, кто бы мог подумать еще одно поколение назад, что для либерального журнала будет допустимо задать вопрос: «Евреи – белые?» Речь идет не о журнале «National Geographic» век назад, но о журнале «The Atlantic» в 2016 году. Этот вопрос возник из-за спора о том, где в иерархии угнетения, которая сейчас описывается, находятся евреи. Следует ли рассматривать евреев как сильно угнетаемых или же как получающих некие собственные привилегии? Получают ли они привилегии за свою белокожесть? Как только такие вопросы начинают задаваться, разве удивительно, что некоторые люди приводят на них ужасающие ответы?
В Иллинойсском университете в Урбане в 2017 году на территории кампуса появились листовки, которые предлагали свой собственный ответ. Они представляли иерархическую пирамиду, в основе которой находились «99 %» людей, якобы угнетаемых 1 % людей. На листовках спрашивалось, были ли эти принадлежащие к 1 % люди «гетеросексуальными белыми мужчинами» – или же «1 % составляли евреи?» Авторы, похоже, знали ответ на этот вопрос и писали, что евреи являлись изначальными обладателями «привилегии», а в заключении обозначили, что «уничтожение белой привилегии начинается с искоренения еврейской привилегии».
	Цель политики идентичности, по-видимому, состоит в том, чтобы политизировать абсолютно все. В том, чтобы превратить любой аспект человеческих взаимоотношений в вопрос политики. В том, чтобы интерпретировать любое действие и любые отношения в нашей жизни как выстроенные вдоль линий, продиктованных политическими действиями. Призывы к тому, чтобы тратить свое время на поиск своего места и мест других людей в иерархии угнетения – это приглашение не просто к началу эпохи самокопания, но к превращению любых человеческих взаимоотношений в сравнение политических сил. Новая метафизика включает в себя призыв найти смысл в этой игре: бороться, сражаться, вести кампанию и «объединяться» с людьми с целью достичь земли обетованной. В эпоху, когда жизнь не имеет цели, а у Вселенной нет явного смысла, этот призыв к политизации всего и к борьбе за это имеет свою неоспоримую привлекательность. Он наполняет жизнь своего рода смыслом.
Политика может быть важным аспектом нашей жизни, но в качестве источника личного смысла она губительна. Не только потому, что амбиции, к которым она стремится, почти всегда недостижимы, но и потому, что поиск личного смысла в политике часто наделяет политику страстью – включая ярость – которая искажает все. Если два человека в чем-то не согласны друг с другом, то они могут не соглашаться сколько душе угодно, если целью их спора является поиск истины или компромисса. Но если одна из сторон весь смысл своей жизни сводит к какому-то аспекту этого спора, то шансы на дружелюбный спор исчезают, а вероятность нахождения истины понижается.
окружающем мире и его чудесах. Ощущение наличия смысла в жизни можно достичь, поняв, что является важным в нашей жизни, а затем, со временем, двигаясь все ближе по направлению к этому. Расходовать себя на политику идентичности, социальную справедливость (в этом ее проявлении) и интерсекциональность – пустая трата жизни.
минимизировать различия – не значит притворяться, будто различий не существует. Предполагать, будто пол, сексуальная ориентация и цвет кожи ничего не значат, нелепо. Но и предполагать, будто они означают все, – губительно.
если университет будет поощрять непрофессионалов судить профессионалов и будет отдавать предпочтение людям, которые не читают, вместо тех, которые читают, то какой тогда смысл в университете?
	Тот же эффект можно наблюдать в случае с Гарри Миллером, бывшим полицейским, которому пришлось потратить год своей жизни на судебные тяжбы после того, как британская полиция появилась на его рабочем месте, чтобы сказать ему, что некоторые оставленные им комментарии и ретвиты о трансгендерах образовали так называемый «непреступный инцидент ненависти». После того, как Миллер успешно подал в суд на полицию, выяснилось, что за последние несколько лет они зарегистрировали 120 000 таких «непреступных инцидентов ненависти», что такие «не-преступления» могли появиться во время проверки данных о человеке во время приема на работу и помешать ему получить работу. Далее выяснилось, что совет от полицейской коллегии состоял в том, что любое действие, которое, как покажется, может быть мотивировано враждебностью к религии человека, его расе или идентичности, должно быть зарегистрировано «вне зависимости от того, есть ли доказательства, помогающие выявить элемент ненависти».
трудно переоценить проблемы, ожидающие общество, в котором полиция стала полицией мысли, а отсутствие доказательств воспринимается как не имеющее значения при регистрации преступления.
	Еще один аспект транс-дискурса, в котором что-то изменилось с момента публикации книги, – это раскол внутри ЛГБТ-сообщества, или «алфавитных людей», как назвал их Дэйв Чаппель в комедийной передаче на «Netflix», которая вышла примерно в то же время, что и «Безумие толпы». Чаппель заметил, что воображаемая машина, в которой ехали «ЛГБ», похоже, замедлилась или отклонилась от курса, когда в нее сели представители группы «Т». В этом и других профессиональных вмешательствах я заметил нарастающее осознание того, что, хотя трансгендеры, безусловно, заслуживают того же достоинства и понимания, что и другие люди, у «Т» мало чего общего с «Л», «Г» и «Б».
	Поскольку, как я пытался здесь показать, виды борьбы за права не одинаковы, и к настоящему моменту должно быть ясно, что споры о «Т» не следуют пути развития споров о «Л», «Г», «Б». Если выразить разницу между «ЛГБ» и «Т» кратко, то вот что мы получим: активисты движения за права геев никогда не говорили: «Мы существуем, мы квиры, а это значит, что нет такой вещи, как биологический пол». Или: «Мы существуем, мы квиры, а это значит, что мы считаем, что пенисы и вагины – это навязанные социальные конструкты». Они делали заявления о правах, но не требовали от остального общества коренным образом изменить свое представление о биологии, например, для того, чтобы эти права получить.
совершались последовательные попытки радикализировать вирус COVID-19, когда журналисты и политики в Великобритании и США постоянно указывали на более высокий уровень смертности среди этнических меньшинств. Конечно, для этого могло быть множество других причин, включая скрытые (и генетические) проблемы со здоровьем. Но все эти статистические данные были представлены так, как если бы они являлись еще одним доказательством расизма в этих обществах. В то же самое время, как существовал полуофициальный запрет на то, чтобы называть вирус «китайским» или «уханьским», казалось, разворачивалась согласованная попытка представить западные демократические общества настолько расистскими, что мы не можем получить из-за границы вирус, не превратив его в расистский. В других местах были попытки протолкнуть идею, что вирус атакует непропорционально большое количество женщин. Когда статистика показала, что среди погибших больше мужчин, те же самые комментаторы поспешили сказать, что, хотя мужчины чаще умирали, женщины каким-то образом больше страдали.
В дни, последовавшие за убийством Джорджа Флойда, случались атаки на памятники и монументы по всей Великобритании, включая свержение статуи рабовладельца и местного филантропа Эдварда Колстона в Бристоле – толпой, которая затем начала прыгать на статуе. В Лондоне Кенотаф, посвященный памяти погибшим во время Первой мировой войны, был разрушен, а статую Уинстона Черчилля в конечном итоге упаковали в коробку для сохранности.
Компании, начиная от «Patreon» и заканчивая фирмой по производству мороженого «Ben and Jerry’s», вдруг начали предполагать, что их главной целью в жизни была борьба с расизмом, которая представлялась таким насущным и серьезным риском для общественного здоровья, что он даже превзошел страх распространения вируса COVID-19. В этот момент стало очевидно, что из себя теперь представляют истинные священные темы в нашем обществе. Вскоре старые, а иногда и совсем недавние, фильмы и телевизионные комедии начали исчезать из стриминговых сервисов, члены правительств, такие, как мэр Лондона, объявили о ревизии всех общественных скульптур, а требования того, чтобы Великобритания и западные страны работали над искуплением своего колониального прошлого, стали совершенно мейнстримными.
Мы возложили надежду на то, что всеобщая культура восторжествует и будет доступной для всех. Если заставить большинство населения чувствовать, что почти все в их культуре и истории подвергается не просто критике, но атаке, то вместо уменьшения расовой политики в последующие годы они, возможно, получат величайший ее рост. Я беспокоюсь об этом сейчас больше, чем о чем-либо другом. То, как призывы к справедливости превратились в призывы к исторической мести; то, как призывы к исчезновению расы как проблемы перешли в превращение «антирасистами» расы в центральную тему, посредством которой нужно понимать общество; и то, как (как я пишу в книге) содержание чьей-то речи стало второстепенным и в конечном счете почти совсем не важным по сравнению с идентичностью говорящего.
	Мое поколение было воспитано с идеей о том, что цвет кожи человека не имеет значения. Теперь нам говорят, что отсутствие постоянного внимания к расе делает нас расистами. Мне это не кажется прогрессом.
какой бы неудачной и несостоятельной ни была такая философская школа, эту повестку попытаются развернуть во всем западном мире – с невероятной силой, энергией и решимостью. И все это – ради свершения большого возмездия. Этой книги, возможно, будет недостаточно для того, чтобы это предотвратить, но, по крайней мере, я могу похвастаться тем, что она рассказывает историю происхождения мира, в который мы, похоже, несемся сломя голову.